Второй наблюдатель этого дивного животного, обитающего в легендах и мифах, Василий в это время радостям жизни в столице предавался, рассевшись в жестком кресле у цветного телевизора, купленного в кредит. Под передачу из мира путешествий служба вспомнилась в жаркой туркменской пустыне, где как-то довелось ему знойным вечером мираж увидеть, — плывущего в раскаленном небе белого единорога. Думал, что померещилось, но друг его, Иван, с которым и учился он и службу тянул вместе, тоже самое тогда узрел.
Что это было?
Как там он, интересно, сейчас в этой Монголии? Давненько писем от него не получал. Парится, наверное по жаре, деньги зарабатывает. Семейный человек, что поделаешь, а сам он сегодня рассчитывал на спокойный вечер, попивая зеленый чай, по летней духоте огромного города, но в жизни, как обычно не без сюрпризов.
Негаданное провидение, прикинувшись роковой знакомой, просочилось к Василию нежданной гостьей.
- Не ждал?
- Могла бы и позвонить. Хорошо, что я спать не лег.
- Я на секундочку.
- Так долго... Я столько, Раечка, точно не проживу. Чашечку кофе, а?- усмехнулся мужчина, открывая дверь.
- Тороплюсь. Компания поджидает.
- Могу угостить, как ты уважаешь, с голубой солью.
Ему-то ее замашки не знать? Давненько юркнула незвано в его судьбу. Много он бед от нее натерпелся. Катастрофическая, можно сказать, подружка.
- Не надо, я попрощаться зашла.
- Вот те раз! Что произошло? Чем я тебя обидел?
- Достал ты несговорчивостью своей меня, миленок! - отчаянная девичья решимость, откуда только и взялась?
Было времечко...
В былые денечки горячие пылала страстью. Влюбилась, что кошка, на что угодно готова была. На пену было изошла. Соперница, она же лучшая подруга, жить ей свободно не позволяла, любовь горячую молодую, огненную страсть, открыто демонстрировать. Скрываться приходилось в своих чувствах.
Чародейка тогда на шумном восточном базаре узрела молодку, не смеющую другой переступить дорожку. Воспользовалась моментом растерянности и слабости. Обольстила, обманула, закружила голову.
- Погадаю, приворожу, красоточка, суженного покажу, всю правду тебе поведаю. Вижу по ком страдаешь. Кудри русые, подобно овсу восковой спелости, с зарей летней целующимся, а зеницы изменчивые: серые, блеска стали буланой, а меняются по настроению до переливов изумруда драгоценного. Синие, меж ними, бирюзой чудесной. Копейки не возьму, малости не потребую.
Попала с описанием в точку, словно цветную фотографию в нечистых руках держала. Как такой прозорливой не поверить?
Научила ее гадалка, как обидчицу от ненаглядного отодвинуть. Удалось, разлучила влюбленных, но ему близкая воздыхательница безразлична. Нет между ними любви и не намечается.
Не складывается.
- Как-то я, дорогуша, по случаю соловьев курских знаменитых заслушался, распевающих в близком лесу. Солидной компанией, веселой стайкой, слетелись, руладами хвастаться. Распелись так, что сойку, мирно спящую, разбудили. Та по пению не ахти, но пересмешница известная, выпендриваться принялась, артистов передразнивая. Соловушки животики надорвали от смеха и улетели. Очень сойка старалась, трели глася, их заменить, но не задалось. Так и меж нами, милашка, - ходим вблизи по кругу, но все это фальшь, ненастоящее.
Какого рожна ему надо?
Потихоньку снижался накал вожделения. Любовь без ответа порой прогорает дотла. Остывали угли страстей. Отношения мужчины и женщины все более дружеские напоминать стали.
- Держи в подарок.
На розовой узкой ладошке фарфоровая кошечка белая в красный горошек. Мелкая киска лапкой приветственно машет. Была у него похожая, только крупней и грубей сделанная, из керамики. Копилка для мелочи в детстве.
- Японская статуэтка, удачу приманивает.
Скрипнули петли входной двери. Белоснежный котенок, с ушком левым, словно сажей вымазанным, скользнул в прихожую. Просочился струйкой меж красных сапожков, в которые Раиса обута была. Огляделся наглыми, с дерзким прищуром, голубенькими зенками, победно задрав трубой худенький хвостик.
Не ждали?
Худой до изумления. Потрепала жизнь бедолагу с детства. Как не броситься скорей от голодной кончины страдальца избавить? Девушка к холодильнику за молоком рванула, а мужчина миску шарить принялся в кухонном столе соответствующего пришельцу размера. Котенок ее за ванную посчитал, вольготно разместившись четырьмя мохнатыми лапками и, шустро орудуя розовым язычком, взбил небольшую горку молочной пены. Похоже, что с эдакой вкуснятиной дикарю знаться не случалось.
Хорошо устроились.
- Ты не лопнешь, кроха?
Вот еще? Взор подозрительный и презрительный в направлении надоеды, а чашку эмалированную желтую категорически покидать отказался, но надо же его искупать. Геркулеса достойное деяние, но все-равно, благодарность глубокая гостю нечаянному что момент растянул, людей признав радение.
Растопился в сердцах жгучий лед расставания, во влагу обратившись прозрачную чистой памяти. Даже кофе выпили по чашечке, как им обоим по вкусу, с голубой солью, пока обсыхал найденыш, в махровое полотенце завернутый.
Вместе прозвище придумали: Васька, а попроще Авоська или Авось. Лежанку сообразили из байкового одеяла, но спать звереныш не намеревался, не привык сачковать по сытости.
Как на выход девушка, так провожать ее резво кинулся. Тормознешь?
- Не получается, малыш. Помни.
- Уходи навсегда, отпусти меня на свободу.
Разлучила его когда-то Раиса с возлюбленной. Такое подстроила... Совсем нехорошая история. Под себя его подстроить попыталась, острой занозой в сердце вонзилась, пеленая его старательно и заботливо мороком своей, давно ему опостылевшей, пустой и никчемной любви.
- Отстань.
- Ты не нужен мне, но не выпущу. Не в моей воле.
Сквозь слезинку легкую напела горькая зазноба историю из давнего прошлого.
На керосинке вонючей в горшке закопченном тягучее варево пузырями булькало. Возле него старица затрапезного вида в драном ватном халате, и платком бязевым, по свалявшимся космам повязанная, жесткий напев бормочет под крючковатый нос.
Красотка, в платьице коротком, шелка пестрого, еле коленки прикрывающим, с испугом, прячущимся за презрительной усмешкой, полог отбросив и в темь вглядевшись, пакетик передала, из газеты сложенный, с несколькими волосками. Старуха их в тигель затолкала. Черепок каменный над пламенем коптилки подержала и растолкла пестиком в порошок обугленные нити. В котелок с отваром его всыпала, а после взболтала хорошенько в посуде деревянной ложкой, резьбой украшенной, и иглу, дар мудрых, умевшую в любой материал втыкаться без затруднений, намочила в жидкости, что в кровь ее окрасило.
Иголку на полнолуние в тут воткни, в ствол - усмехнулась, намотав на палец бурый завиток, вьющийся на трясущемся подбородке, на немое удивление, — начинай смело, а как проглотит плоть древа амулет заколдованный, то съесть возлюбленный должен черный тутовый плод из твоей ладони.
Прислонилась красавица лбом к стволу могучему, разгоряченная грезами девичьими о любимом своем - Как прекрасен, милый, блеском жгучим зениц, цвета неба на рассвете дня ясного, сердечко мое поразивших неопытное, истомой влечения сладостной. Затрепетал лениво зелененькими майскими листьями тутовник, свежим ветерком балуясь, жаром солнечным обогретым. Нравится древнему мысли кружить молодкам и красотка, возбужденная ему приятна, которая, оглянувшись воровато, маленькую сумочку открыла. Достала коробок картонный, а из него иголку длинную вытащила и в кору ее вонзила.
- Да ты что, Рая. Что за сказку ты сочинила? Какое колдовство, какая ведьма? Двадцатый век на дворе. Гуманизм и просвещение, скорости и расстояния. У нас же обоих высшее образование, а ты такую ерунду порешь.
- Это совсем не чепуха. Я люблю тебя, Вася, и никому не отдам, чего бы мне это не стоило.
