Прежде чем приделывать зайцу крылья, нужно убедить его в том, что бегать – стыдно. Позор бегущим, когда есть те, кто летает. Нужно увлечь его красотой гор, видом моря с высоты птичьего полета, пьяным запахом воздуха, рвущего ноздри. Убедить его захотеть стать птицей.
Но не только. Важно внушить, что он и есть птица! Зачислить его в отряд пернатых, чтобы на их фоне он выглядел изменником собственной судьбе, недоумком или в лучшем случае заблудшим сыном стаи, только теперь начинающим осознавать свое истинное (!) предназначение. Осознавать, что летать – это правильно. И раз так – нужно догонять.
Еще нужно, чтобы вопрос «почему ты не такой же, как все?» звучал как можно более безапелляционно. И вот, стоит лишь поселить разочарование и стыд в его часто стучащем сердце, как заяц начнет стесняться своих длинных неуклюжих ног, ушей-локаторов, слышащих на мили вокруг… Он будет готов принять чужое, как свое, выдавая это за прозрение, которое хоть поздно, но наступило, открыв дорогу к освобождению от «пут зайчизма». А от своего (мнимого, разумеется, своего) в одночасье отказаться, считая при этом тех, кто захотел бы указать ему на его природу, за кровных врагов.
Это предполагает смену ориентиров. Нужно дискредитировать принятую среди «бегущих» систему ценностей, обессмыслить движение в прежней сетке координат. Сделать это не так сложно, если учесть, что ни одна игра не лучше другой, а жизнь – ритуал, подчиненный определенным правилам. Смысл? Перспектива? – Но кто может ответить, в чем они? А посему смысл идентичен принятой точке отсчета, и многое зависит просто от того, с какими правилами мы соглашаемся…
Цинично, согласен, но что ж! Нигилизм, создающий вокруг нашего зайца «вакуум», вместе с тем наделяет его… свободой! Свободой поиска – вне себя и вне своего!
Дальше встает задача канализировать этот поиск. Надеть на зайца шоры, замкнуть внимание (пропагандой, льющейся в уши) лишь на одной, «птичьей» стороне горизонта, чтобы он не видел ни рыб, ни насекомых, живущих своей жизнью и нимало не печалящихся о том; или бы видел, но жалел их…
И наконец. Необходим «уход в абстракцию», поскольку жизнь оправдывается идеей. Поскольку тот, кто соглашается переиначить свою жизнь, должен по меньшей мере знать: во имя чего?
Так значит – свобода! На этот раз, конечно, подлинная. Летать – это быть свободным, и наоборот. И опровергнуть это тем сложней, что никто не возьмется ответить «а что такое – свобода?» вполне адекватно.
Поздравим друг друга – цель достигнута: разочарованные в себе-бегающих, опустошенные до предела, отринувшие свое и ориентированные вовне, плюс к тому находящиеся в ситуации «догоняющего выбора», который мучит, а значит путает мысли, – мы склонны сказать (что и требовалось): да, иного не дано. Стать птицей.
Глупый фатализм, какая-то «свобода от безысходности». Увы… Околпаченный заяц ложится на операционный стол, восхищенный и подавленный сознанием собственного мужества.
Idee fixe, как обычно, побеждает ее носителей. Инвалидное кресло и тревожное ощущение неполноценности – вот твой путь к свободе. Казнись теперь этим: «Господи, да что ж со мной вечно такое!» – Ничего. «Переходный период», адаптация. Нужно «потерпеть – до осени». А уж там, за поворотом…
Надежда. Она расцветает, как ягода вороний глаз в лесной чащобе. «А вдруг?..» – Что? Вырастут крылья? Вот сейчас – или завтра?
Боль. Не только физическая, но и нравственная боль обманувшегося простака-мечтателя, который по сути не виновен ни в чем, кроме по-человечески понятного стремления к «лучшей, свободной жизни». Эта нестерпимая боль и обида родят надежду на… Чудо. С большой буквы – поскольку чудо персонифицируется: мы ждем гения трансплантологии и хирургии, который… Дальше ясно: объявит прежние способы лечения неправильными и даже вредными (аплодисменты!) и предложит свой метод вивисекций. Такой, что круче не придумаешь, что и вздохнуть нельзя. Вопрос: «Вы согласны на операцию такого рода?» – Симпатичная мизансцена. Пациент, обезумев от наркоза, лишь кивает головой: «Если бы только поскорей…» – «Разумеется. Это есть наш последний…»
…Кипит кровавая работа в операционной. Терпеть. Нет выхода – из той ситуации, которой могло бы и не быть, если бы… Плывут в горячечном бреду картины поля – с его клеверами, заячьей капустой, васильками во ржи; леса – с папоротниками, мхом, рябиновой корой… Рефлексия. Это слабость. И неужели (даже если бы было возможно), неужели назад – после кошмаров в белых халатах, после всего пережитого? Вот сейчас схлынет боль, дойдя до края сознания, и – диалектика превращений! – обернется светом и радостью поля… Опять поле – да что это! Мелькающие ноги, всхлёсты травы, перелесок. Неужели это мы были настолько глупы, чтобы так обмануться?
Нет-нет. Признаться в собственной глупости? В напраслине перенесенных страданий? Обессмыслить и этот кусок пути, да не пути – жизни?!
Стенает армия изувеченных зайцев, которых нужно теперь убедить в том, что это и есть свобода. Значит: наклонясь над больничной койкой, убеждать, шептать в желтые измятые простыни: «Никто не вылечит вас, кроме вас самих… Вы должны сказать свое веское слово…» И – вкрадчиво: «Сделайте, наконец, свой выбор…»
Все. Лампы гаснут, операционная пустеет, лишь на длинном голом столе – величиной с одну шестую суши – продолжает конвульсировать распластанное бесформенное тело.
Хотя – а как же свобода? И – что свобода? Преодоление себя? Но что остается от нее вне нас?
Выходит, свобода в нас самих. Возможность, реализуемая нами, но остающаяся невостребованной. Не достижимой раз навсегда… Свобода – адекватность. И гибель спрашивать себя: «свободны ли мы?» – поскольку, едва задумавшись о свободе, мы расстаемся с ней. Это капкан, замкнутый круг интеллекта, мина-лягушка, на которую наступает человек, ибо – как мыслящее существо – он подвержен притяжению символов. Пытка: внеполагание цели создает иллюзию ее достижения, но и внутренний разлад, а значит – неадекватность.
Важно – быть. И вместо того, чтобы ложиться на стол вивисектора, зайцу стоит понять, что он умеет. Он умеет – бегать.
Прощайте, птицы. Прощай и ты, длинноухий беглец. Тебя ждет лес с его запахами, с калиной, бузиной, хвощами в пояс, мокрыми грибными оврагами, сетью паутины, гарью, исходящей от осиновых стволов. Там – твоя жизнь (и я не говорю «свобода», хотя в общем это одно и то же). Прав был Екклезиаст, даже несмотря на то, что парафраз его мыслей («Jedem das Seine!») был написан палачами и свободы и жизни на воротах Бухенвальда.
Независимая газета, 17 октября 1992.