Шумный город давно погрузился во тьму. Старик взглянул в темное сырое небо, плотнее запахнул плащ и снова отправился по давно знакомому маршруту. Может, на этот раз повезет?
Пустынные в это время улицы всегда встречали его скрипом покачивающихся фонарей, лаем бродячих собак и ошметками того, что еще утром было свежей прессой. Злой осенний ветер жестоко терзал рваные куски бумаги. Забавы ради подбрасывал их в воздух, ронял на мокрую мостовую, довершая то, что не успели сделать ноги торопливых лондонцев.
Кивнув, как старым знакомым, газовым фонарям Дон поднял воротник и вжал голову в плечи — так теплее. Старый плащ давно не спасал ни от сырости, ни от ветра. Ждать тепла от поношенной парусины было бы верхом наивности. Конечно, давно можно было купить новый двубортный редингот, и обзавестись огромным зонтом. Но зачем…
Ни души. Добрые горожане в это время суток благоразумно сидят дома у растопленных каминов, завернувшись в теплые шерстяные пледы, и в обществе своих заботливых миссис.
Набережная, куда старик держал путь, тоже была пустынна. Настроение улучшалось с каждым шагом. Он даже начал насвистывать легкомысленный мотивчик фривольной шансонетки, некогда услышанной от пьяненького молодого матросика. Как там... у Мэри есть под юбкой еще один цветок?
Неожиданно от доброго расположения духа не осталось и следа — на мосту, боязливо перевешиваясь через перила и вглядываясь в черноту плескавшейся воды, стоял молодой человек. Неужели опять? Дон тягостно вздохнул и направился к самоубийце.
— Добрый вечер, сэр! — крикнул Дон и сверкнул безупречной и располагающей к общению улыбкой. — Прескверная начинается погодка, не так ли? Что с нее взять — осень!
Молодой мужчина вздрогнул и кивнул. Произнести ответное приветствие не позволили зубы, выстукивающие частую дробь, за посиневшими от холода (или страха) губами. Молодое породистое лицо поражало бледностью. Казалось, что оно высечено из мрамора. В больших, практически, круглых глазах плескалось отчаяние и боль.
— Хотите поздороваться со старушкой Темзой, сэр? — цинично поинтересовался Дон. — Что ж, воля ваша. Но будьте готовы к тому, что она раздавит вас в своих ледяных объятиях. Вы не успеете с ней даже заговорить. Тяжелые воды с коротким всплеском сомкнутся у вас над головой, и вы более никогда, повторяю, — никогда не увидите солнечного света, не вдохнете нежнейшего аромата яблочного пирога и не пропустите стаканчика горячего грога с корицей. Пения птиц вы тоже не услышите. Не оденетесь вы и в щегольскую тройку с лаковыми башмаками... Впрочем, костюм вам обеспечен. Разумеется, при условии, что ваше распухшее и объеденное рыбами тело кто-нибудь в ближайшие дни выловит из воды, и он все еще будет вам впору. Башмаки, увы, не светят, ведь на том свете обувь не нужна. Вас положат в деревянный ящик и придавят веки, или все, что от них осталось, двумя серебряными шиллингами.
Что за глупое безрассудство движет вами? Есть ли у вас причина? Разве к такому финалу вы мечтали прийти когда-то? Без всяких раздумий отвечу вам — «нет». По утрам вас вас навещают кредиторы, а ночами — кошмары, и вы думаете, что хуже уже не будет? Вы покинуты и обмануты возлюбленной? Но подумайте, может разбитая любовь была лишь увлечением, минутным порывом, а возлюбленная вовсе не столь хороша, как вам кажется? Скажу вам наверняка, так оно и есть. Большинство женщин не стоят того, чтобы ради них прощались с жизнью. Подумайте, что скажет она, взглянув на ваш безобразный труп? Неужели вы допускаете мысль, что она будет рыдать и заламывать руки всю жизнь? Наоборот, я уверен — она скоро утешится и продолжит жить, будто вас и не было. Для вас же, напротив, все будет кончено.
Вы одиноки? Вам кажется, что ваши родители никогда вас не любили? Но поверьте мне, в этом мире столько детей, никогда не знавших отеческой ласки! Они были бы счастливы иметь хоть каких-то родителей. Услышать в своем сиротстве хоть одно доброе и искреннее слово!
Вы полагаете, вас ожидают райские кущи? Или быть может, вы вообразили, что для вас станут петь и танцевать стаи дивных восточных гурий? Ах, умоляю вас, что за глупые фантазии! Для этого вы недостаточно страдали в этой жизни, а планируете закончить и вовсе не достойным образом.
И вот что я вам скажу, мистер: какой бы вы себе не придумали вашу Причину - она смешна, и вас ждет Чистилище. Шагнёте с парапета, и жизнь для вас замрет, застынет, как эти затхлые, жадные воды. Вы больше никогда не увидите... а впрочем, об этом я уже говорил.
Молодой человек больше не смотрел на Дона с удивлением. Он спрятал лицо в ладонях. Тело содрогалось от рыданий.
— Ну-ну... Ступайте домой, — по-отечески похлопал его по плечу старик. — Все образуется... все наладится. Вы проснетесь завтра на рассвете и поймете, что все не так уж и плохо. Ступайте, и нежно храните тот подарок, что преподнес вам господь в день вашего появления на этот чудесный свет.
...Дон устало переставлял ноги — сил не осталось совсем. До дома оставался еще целый квартал. Эта ночь оказалась опять неудачной.
Глупые молоденькие девицы, дамы легкого поведения, отчаявшиеся юнцы — всех их тянуло в неурочный час на набережную. Значит нужно прожить еще один день. Придется прожить еще день!
Все имеющиеся деньги, вся пенсия, в свое время пожалованная Ее Величеством, давно и анонимно отправляется в сиротские дома для бедных, обездоленных малюток.
Кавалер орденов, носитель громких званий... Дон окинул взглядом пустынную улицу и снова тяжело, уж в который раз, вздохнул за свой длинный путь. Никто не может поручиться, что завтра у него достанет сил преодолеть болезнь и добраться до набережной. Но он должен, ведь у него причина есть.