Я лежу на спине и не могу пошевелиться. Мое тело больше не принадлежит мне — все члены скованы. Не хватает воздуха. Темнота.
— Да я только посмотреть! Пусти, пусти! — слышу звонкий шепот рядом с собой.
— Куда лезешь? Вообще ничего не понимаешь, да?
— Ну, я ведь только посмотреть…
— Уйди, я тебе сказал! Лезешь вечно везде, и лезешь. Человеческих слов не понимаешь…— басят низким громким шепотом. — Чего ты там не видела? Вообще же смотреть не на что!
Надеюсь, это вы сейчас не обо мне, господа?
— Интересно же! Тебе не понять…
— Тебе сказали: «позже». Подожди немного и посмотришь! Перестань, уже перед людьми неудобно.
Я что, спал? Да, наверное, спал, а эти чертовы шептуны, меня разбудили. Ненавижу, когда меня будят. Терпеть не могу! Но еще больше я ненавижу, когда кто-нибудь начинает так резко и громко шептать. Сразу хочется чесаться и заткнуть уши, а еще лучше, треснуть шептуну по лбу. Кстати, о почесухе, очень зудит в паху…
Что это за запах? Какой странный и неприятный. Фу-у… так может пахнуть только больница. Значит я в больнице. Я что, заболел?
Боже мой, а где Моника и дети? Что с ними?! Спокойно, спокойно, я все выясню. Без паники. Кто-нибудь все объяснит. С ними все должно быть в порядке. Главное — не поддаваться отчаянию.
Что могло случиться на пустой трассе? Неужели авария? Но я же отлично вожу машину. Боже избави и сохрани! Но я бы помнил… А что, если забыл? Бывает же, что человек ничего не помнит после автокатастрофы.
Нет, все-таки помню… Помню лицо Моники. Тонкие изящные руки, такие нежные, с аристократическими длинными пальцами, ее улыбку, смех. Как я люблю этот смех! Помню детей: Эдварда и Лизи. Белокурые маленькие ангелы, сошедшие с небес, чтобы сделать наше с Моникой счастье безграничным, наполнить жизнь светом и радостью.
Все. На этом воспоминания заканчиваются.
Предположим, случилось самое страшное и машина выскочили на встречку, слетела с трассы и оказалась в кювете. Меня привезли в больницу, а Моника и дети сейчас сидят в коридоре, молятся за мою жизнь и трясутся от страха. Все будет хорошо. Главное, чтобы с ними было все в порядке. Господи, умоляю, соверши для меня чудо! Пусть все они будут живы и здоровы!
Но почему никто не приходит, почему я не могу пошевелиться? Значит, я в реанимационной палате, возможно, в коме. Как же бесят бинты и невозможность двигаться. Сейчас как заору на всю больницу!
Вспыхивает свет. Зажмуриваюсь от резкой боли в глазах.
— А кто-о-о это у нас тут? — заверещит высокий женский голос. — Какой ми-и-иленький! Какой сла-а-авненький!
Спасибо на добром слове, только не надо так орать, чтоб вам всем пропасть. Да выключите же свет, в конце концов, черт бы вас побрал!
Из-за яркого света не могу открыть слезящиеся глаза. Грудь распирает от возмущения. Очень хочется проклясть непрошеных гостей. Вдруг, понимаю, что снова могу двигаться. Вот только руки и ноги не слушаются. Они налиты свинцом, будто не мои.
— Какие у нас ру-у-учки, какие но-о-ожки!
— Чё несешь, дура? Здоровый же мужик! — прогремел над ухом бас.
— Конечно, мужик. На Генку похож, — признала женщина. — Только писюнчик махонький совсем.
Слышь, дамочка, у мужа твоего «писюнькик», а у меня там все как надо, и никто не жаловался. И на Генку вашего я не похож ни разу. Кстати, откуда тебе известно, какой у него размер? Лучше отвали от меня, пока я не вышел из себя!
— А сто это мы так кливим лотик? Смотри, как сморщился?
— Ясное дело — жрать хочет.
— Сейчас мамочка нас поко-о-олмит.
С трудом разлепляю веки. Надо мной склоняется перевернутое вверх ногами чудище с огромной рожей и причмокивающим ярким ртом.
Господи Иисусе, кто это?! Паникую и пытаюсь отползти в сторону.
— Сейчас мама даст титю, — обещает рожа.
Только не это! Да сдурели вы там, что ли? Не надо титю! Слышишь, даже не вздумай лезть за пазуху!
Душа просит разораться матом, но у меня не выходит — неповоротливый язык не желает служить мне. Ну, сейчас я вам… Изо всех сил напрягаюсь.
— Уа-а-а-а! — стало единственным результатом моих стараний.
— Не пугала бы ты его, Клава, — предостерег бас.
Да-да, Клава, лучше не надо. И вообще, валила бы ты из моей палаты.
В моем поле зрения оказывается вполне человеческое, хотя и заросшее густой светлой бородой лицо. При иных обстоятельствах оно могло бы показаться мне симпатичным, даже не смотря на перевернутость.
— Иду-иду! — слышу я сквозь собственный рев приятный женский голос, и мне сразу становится хорошо и спокойно.
Потом появляется Она. Клянусь, я не видел ничего прекраснее этого создания! И эта улыбка… Так может улыбаться только мама.
Мамочка, почему ты так долго не шла ко мне? Мне было так страшно и одиноко без тебя! — бьется у меня в голове.
Все воспоминания прошлого стремительно стираются из памяти. Через мгновение я уже ничего не помню из своей прошлой жизни — начинается новая.