Мой старинный друг художник Леонид Патрикеев уже третью неделю маялся творческим кризисом, из-за чего все больше и больше погружался в депрессию, и я, профессиональный психотерапевт, ничем не мог помочь ему. Кризис был вызван стрессом, а стресс, в свою очередь, сезонным застоем в делах. Стояло жаркое лето, картины Патрикеева с постоянного вернисажа не раскупались, а специальных тематических выставок и других мероприятий в этом сезоне да еще в такую погоду никто устраивать не собирался. Денег, соответственно, мало, да еще жара — какое же тут творчество! Если кризис, то депрессия, если депрессия, то о творчестве вообще лучше не вспоминать, а если не творить, то и денег не будет, а не будет денег — так это же для творческой личности кризис, а значит — депрессия... В общем, замкнутый круг.
Будучи психотерапевтом, я прекрасно понимал, что этот порочный замкнутый круг надо размыкать как можно скорее, а то творческая личность моего друга совсем придет в упадок. Но любой специалист знает: помочь в этом деле человеку можно исключительно добровольно, иначе никак, только хуже сделаешь. А добровольно никак невозможно — не хотел Леонид никакой помощи, потому что настроение у него хорошо описывалось выражением «Да гори оно все синем пламенем», или, проще говоря, «Да пошло все...».
В эту отнюдь для него не прекрасную летнюю пору работал Патрикеев над картиной «Июльский полдень». Сейчас каждый, кто интересуется современной живописью, эту картину знает, а на вернисаже в Кракове она произвела настоящий фурор, но мало кто знает, как тяжело шла работа над этой знаменитой картиной.
Напомню вам, дорогие читатели, что изображен на этой картине жаркий июльский полдень в сосновом бору в стиле традиционной русской живописи: медового цвета сосновые стволы сочатся жарким смоляным духом, могучие корни, сочные травы... А где-то там, за светом, — еле заметная тьма, какое-то существо, сказочное и не сказочное одновременно, в общем, страшное. Такое, о каких традиционная русская живопись и понятия не имела. Фурор произвел как раз контраст жара и холода, света и тьмы, традиции и новаторства.
Картина была почти написана, когда кризис накрыл Патрикеева своим могучим крылом. По мне так она была замечательной: нормальный июльский полдень, на Шишкина похоже, правда, признаюсь, что в живописи я разбираюсь не очень. Но Патрикеева картина не устраивала ни в коем случае: он все твердил, что такое уже написано миллион раз.
И начал мой друг Леонид Патрикеев с каждым днем становиться все бледнее и нервознее, да еще и рассказывать какой-то бред: будто появляется ночью на его картине, в самой глубине, некое темное пятно. И наводит это на него страх, ибо чувствует Леонид, что это смерть его готова выйти из картины за ним. Леонид каждое утро начинает с того, что замазывает это темное пятно разными глубокими зелеными да золотыми тонами, но как только пройдет ночь, пятно появляется снова.
Я начал всерьез опасаться за сохранность рассудка моего друга, ведь от творческих людей можно всего, что угодно, ожидать, как вдруг Леонид звонит мне, радостный такой: «Рушель, приезжай скорей, я понял!». Что он понял, я по телефону не понял, но приехал к нему в мастерскую сразу.
Леонид подвел меня к картине, и я увидел то, что сейчас может увидеть каждый из вас: нечто темное и странно-страшное в глубине пропитанного июльским жаром соснового бора. Леонид был в восторге: по его мнению, ночной мистический художник нашел ту суть, которой так не хватало этому полотну, а если эта суть — его, Леонида, смерть, то ему все равно, вот и к Моцарту пришел черный человек и заказал «Реквием»...
Все-таки без специального психотерапевтического сеанса было явно не обойтись, и я уговорил Леонида. В результате он мне рассказал, что уже какое-то время он просыпается по утрам, испачканный краской, как будто бы уснул сразу после работы, не приведя себя в порядок. Этот факт навел меня на мысль, что загадочный ночной художник, так, по мнению Леонида, удачно доработавший картину, — никто иной, как он сам в состоянии сомнамбулизма. Для проверки своей гипотезы я попросил Леонида оставить на ночь в мастерской работающую видеокамеру, которая подтвердила мою правоту. Да, измученный депрессией и творческим кризисом, поглощенный мыслями о недоработанной картине, Леонид в состоянии сомнамбулизма вставал ночью и дописывал свое творение, причем во сне он нашел то, что не мог найти в состоянии бодрствования.