Шевчук Александр Владимирович
Два раза в год, весной и осенью, на лётный отряд обрушивается напасть. На языке руководящих документов она, эта «напасть» называется: «Подготовка к весенне-летней навигации и осенне-зимней». Лётно-неподъёмный состав усаживают в техклассе для того, чтобы они в своих светлых головах могли обновить теоретические знания, написать конспекты и сдать зачёты командно-руководящему составу. Чтобы документально заверить отцов-командиров, что в этих светлых головах таки хранятся какие-то знания. Потом пойдут тренировки, это уже так сказать лётная практика. Заходы на свежевыпавший снег (это в начале зимы), или полёты при температурах плюс 25 градусов и выше (это в начале лета). Плюс заходы по приводам или под шторкой, если не удалось поймать плохую погоду для подтверждения метеоминимума. Полёты в далёкий город Тюмень для прохождения тренажёра вертолёта МИ-6. Короче, много всего весёлого и интересного, чтобы экипажи не скучали. В авиации очень не любят, когда лётчики скучают, поэтому изо всех сил стараются, чтобы всё было, как в детском саду: « А теперь, детки, внимательно слушаем воспитательницу и повторяем за ней…».
Одним из самых весёлых моментов является приход на теоретические занятия медиков. Приходит заведующая травмпунктом, врач по имени Нина Ивановна. Она приходит не одна, а в сопровождении медсестёр нашей санчасти. Они с собой приносят на лекцию много интересного. И шины, и бинты, и вату, и резиновые жгуты. Нина Ивановна вдохновенно объясняет, какие бывают раны, как помочь человеку при получении травмы, ожога, обморожения. А потом, при помощи нашего медперсонала, начинает показывать, как правильно накладывать жгут, повязку, тампон, останавливающий кровь, шины, чтобы зафиксировать повреждённую руку или ногу. Для того чтобы всё это было наглядней, и наверняка дошло до авиационных умов, Нина Ивановна выбирает очередную жертву. Как правило, это люди, которые сидят на первом ряду и очень любят комментировать вслух всё происходящее.
На этот раз попался Владимир Алексеевич Артеев, командир вертолёта МИ-8. Вова небольшого роста, сам местный, из села Мутный Материк, у него хорошее настроение, и он любит высказаться по поводу медиков и прибамбасов, которые они притащили.
Люди в белых халатах вытащили Вову на центр зала, усадили на стул лицом к нам и начали изгаляться. На бедного Вольдемара накладывали жгуты, приматывали его конечности к шинам. На наши провокационные требования сделать несчастному искусственное дыхание типа «рот в рот» медсёстры не поддались, но Нина Ивановна велела наложить ему повязку на голову, чтобы мы знали, чего и куда мотать, если не дай бог, кто-нибудь из нас сунет башку не туда, или получит по ней чем-нибудь твёрдым.
К концу экзекуции Вова напоминал гибрид из мумии фараона и клиента травмопункта, попавшего под самосвал. Особенно хорошо смотрелась голова, на которой из-под бинтов поблёскивали глазки, и торчал нос. Все эти медицинские теоретические занятия сопровождались весёлыми смешками и остроумными замечаниями лётчиков.
Короче, все мы весельчаки и остроумные ребята, пока свято уверены, что нам всё это не пригодится, а если что и случится, то не с нами. Это касается не только лётчиков, многие люди думают точно также. Как говорится, пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
И гром грянул. В Денисовке сильный ветер дует у земли. Двенадцать-пятнадцать метров в секунду в порывах. Работать можно, но болтает сильно даже такую тяжёлую машину, как МИ-6. У нас максимально допустимый ветер 25 метров в секунду, но это, если висеть строго против ветра. Поэтому на висении, при подцепке груза экипажу, особенно командиру, приходится сложно. Всё время надо караулить порывы ветра. Ветер сильнее, вертолёт подбросило, ветер слабее, машина проседает. И висеть надо строго против ветра, не подставляя ему борт. Штурман внимательно следит за курсом, подсказывая командиру малейшие отклонения.
Молодой командир, Виталий Александрович Матаев, старательно удерживает на месте тяжёлый вертолёт. Высота висения 8 метров. Цепляем на подвеску тяжёлый дизель, закреплённый на мощном деревянном поддоне. Я, второй пилот, мягко держусь за управление, стараясь не мешать командиру. Сейчас главное, глазомер и скорость реакции командира вертолёта и его слаженная работа с оператором.
Подцепщики закинули петли тросов в крюк, закрыли защёлку, и бортоператор Витя Таранченко лебёдкой медленно подтягивает крюк к вертолёту, чтобы его стальной наконечник («балда») вошёл в гидрозамок, и тот намертво зажмёт его в гидроцилиндре. Эта «балда» к тросу лебёдки крепится так называемой «рвушкой». Это такой тяжёлый стальной цилиндрик. С одной стороны из него выходит трос лебёдки, а с другой стороны два специальных зуба (как большие пассатижи). Вот этими зубами «рвушка» и удерживает наконечник троса за специальные выступы. Она потому и называется «рвушка», что при определённом, довольно большом, усилии может разомкнуться (разорвать) соединение, и трос с крюком улетят вниз.
Видимо при очередном перепаде скорости ветра, когда ветер стих, машина просела, и трос лебёдки (он тонкий, но прочный) образовавшимся изгибом зацепился за станину дизеля. А при резком усилении ветра, до 15 метров в секунду, вертолёт подпрыгнул вверх, и командир Виталя не успел среагировать. Тросик натянулся, «рвушка» расцепилась, и, как камень, выпущенный из пращи, полетела вдоль троса прямо в открытый люк внешней подвески в днище вертолёта.
Даже сквозь наушники, рёв движков и грохот лопастей, я услышал короткий звук: « Л-л - у – у – сь!». Будто палкой ударили по спелому арбузу. Не только я, весь экипаж его услышал. Раздался вскрик штурмана Толика Буравлёва: « Ой, бля…!».
Штурман при подцепке груза всегда разворачивается и смотрит назад, в открытую дверь пилотской кабины, чтобы видеть оператора, работающего с подвеской.
Я тоже повернул голову влево и назад, перегнулся в кресле в проход и посмотрел в грузовую кабину. Оператор Витя Таранченко, зажав лицо ладонями, медленно валился на подгибающихся ногах на пол, назад от люка внешней подвески и его ограждения.
Я крикнул командиру: «Виталя, оператора чем-то зацепило! Он падает!».
Мы быстренько переместились на заправочный щит, какая уж тут работа! Пока командир и механик охлаждали и выключали двигатели, мы со штурманом подскочили к оператору, подняли его с пола и перенесли на боковую скамейку, уложили. Сквозь пальцы рук, которыми он зажимал голову, сочилась алая кровь. Рана была где-то выше лба, ближе к темечку, крови много, но ничего толком не видно.
Вертолёт затих, винты остановлены. К нам подскочили бортмеханик с командиром, мы сгрудились вокруг оператора. Витя открыл глаза, лицо бледное, видно, что ему больно. Удар «рвушки» был сильный.
В экипаже МИ-6 пять человек. У каждого своя бортовая аптечка. Это такая беленькая пластиковая коробочка с красным крестом. Они закреплены на переборках пилотской кабины, позади каждого лётчика. В аптечке находится небогатый «джентльменский набор». Йод, бинты, вата, ампулы с нашатырным спиртом, таблетки активированного угля, ещё какие-то, по-моему, обезболивающее, и что-то против расстройства желудка.
Мы мгновенно распотрошили все пять аптечек, всё притащили на скамейку, поближе к пострадавшему оператору. Кровь течёт, Витя бледный полусидит на скамейке, опираясь спиной о борт вертолёта. Мы рассудили, что если посадить человека, то кровотечение будет меньше. Дрожащими ручонками экипаж начал вскрывать упаковки бинтов и ваты. Никаких хиханек и хаханек, как на учёбе, не было слышно.
Командир, Виталий Матаев, крикнул мне: «Саня, хватай у заказчика вездеход и гони за «Циркулем»!
«Циркуль» - это прозвище нашего деда-фельдшера, у которого мы по утрам, перед вылетом, проходим «типа предполётный медицинский контроль». Он нам даже шлёпает в задание какой-то штамп, и мы расписываемся в замызганном журнале. У деда прозвище «Циркуль», потому что он хромает и горбится, поэтому походка напоминает движение циркуля, когда ним что-то отмеряют на листе ватмана.
Я мухой вылетел из вертолёта, вихрем пронёсся до балков, где находится контора «Заказчика». Слава Богу, рядом с конторой, тихо урча двигателем, стоял гусеничный вездеход ГАЗ-71. Его, по-моему, не глушили с того момента, как сделали на заводе. Я влетел в балок, схватил под белы ручки механика-водителя, и на ходу, крикнув: « У нас оператора зацепило, мы за фельдшером!», мы с водилой выскочили на улицу, запрыгнули в вездеход и помчались в деревню, разбрызгивая из-под гусениц грязь, пугая местных собак рёвом мотора, лязгом гусениц и густой соляровой копотью выхлопа.
Возле дома фельдшера вездеход от резкого торможения клюнул носом, я катапультировался из него. Влетел в дом, хлопая входными дверями. Дед «Циркуль» как раз обедал, принимая рюмочку водки под горячий супчик. Он уставился на меня недовольно. Мой вопль: « У нас радисту голову проломило!», настроение ему не улучшил. «Циркуль» может и не хотел заниматься трепанацией черепа в полевых условиях, как заправский нейрохирург, но клятва Гиппократа и ему не давала покоя, тем более мой перепуганный вид был красноречивее всех слов. Недовольно и горестно вздохнув, ещё раз покосившись на недопитую бутылку, дедуля взял свой чемоданчик, накинул на себя фуфайку и пошкандыбал из дома к вездеходу. Я помог ему забраться на место рядом с водителем, сам запрыгнул в кузов и мы помчались обратно к вертолёту. Пронеслись через деревню, и спустя несколько минут вездеход стоял у самого посадочного щита, рядом с вертолётом. Когда мы с дедом «Циркулем» по шаткому трапу поднялись в грузовую кабину вертолёта, экипаж как раз заканчивал возиться с пострадавшим бортоператором. Вокруг него на полу валялись упаковки от бинтов и ваты, а голова Вити напоминала взбесившийся одуванчик, такой тюрбан из ваты и бинтов ему намотали на голову. На боковой скамейке стояли начатые пузырьки с йодом.
Увидев всё это, «Циркуль» горестно вздохнул и матюками вежливо попросил экипаж расступиться. Мы предусмотрительно сделали шаг назад. Дед положил свой чемоданчик, открыл его, достал ножницы, разрезал узелки и завязочки, сделанные экипажем и начал осторожно разматывать тюрбан на Витиной голове. По мере разматывания бинтов вокруг оператора сгущалась напряженная тишина. Бинты и вата, перемазанные йодом и кровью, выглядели зловеще. Мы ожидали скоро увидеть чего-нибудь совсем страшное. Размотав всё, фельдшер попросил бортмеханика посветить фонариком, ведь в грузовой кабине свет падает только из иллюминаторов. Он внимательно осмотрел рану. Потом хмуро посмотрел на нас и сказал: « Удар был скользящий, только кожу на голове рассекло, такие раны сильно кровят, ну ничего страшного, повезло парню. Сейчас всё сделаем в лучшем виде. Ну, на хрена вы, балбесы, сколько перевязочного материала извели?!».
Понятно, что «рвушка» влетела через люк в грузовую кабину, ударила в щиток управления гидрозамком, и, потеряв при этом ударе изрядную силу, срикошетила Витюле в голову, нанеся скользящий удар. Повезло. Нам всем очень повезло, особенно бортоператору.
Дед «Циркуль» всё сделал быстро и качественно. Аккуратно обработав рану, он наложил на неё тампончик, чем-то медицинским пропитанный, соорудил изящную такую повязочку, оттёр кровь с Витиного лица, и велел надеть на голову мягкую лыжную шапочку, а в Печоре показаться в травмопункт и отлежаться дома несколько дней. Напоследок, слегка обматерив нас и обозвав ещё раз балбесами, фельдшер с моей помощью сошёл по трапу, забрался в вездеход и укатил домой доедать свой суп и допивать водочку.
Тут, как раз, кстати, подвернулась попутная «восьмёрка» (вертолёт МИ-8) до Печоры, и мы отправили бортоператора домой, на базу. Экипаж собрал с пола грузовой кабины разбросанные упаковки от бинтов и ваты, пузырьки со скамейки, весь этот ворох перемазанных бинтов. Мы сели на боковые откидные сиденья и что-то лыбиться и зубоскалить, как на занятиях у Нины Ивановны, нам уже не хотелось.
Витя прилетел домой, показался в травмопункт, там выполнили всё, что положено. Слава Богу, обошлось без сотрясения мозга. Он огородами, как говорится, добрался домой и отлежался. А то, не дай бог, попадётся на глаза врачу лётного отряда, или кто накапает, можно и с лётной работы вылететь. Бывало, и за фонарь под глазом, полученный в драке возле ресторана, могли списать. А к нам, на следующий день, прилетел с базы на замену Виктору другой спец. Хорошо всё, что хорошо кончается. Но с хиханьками и хаханьками надо аккуратнее. Жизнь по-всякому может повернуться. И тогда, действительно, не до смеха.
