Шевчук Александр Владимирович
Я пришёл в авиапредприятие в начале октября 1978 года. Квартиру мне дали в августе 1992 года. Получается, что я прожил в общежитии почти четырнадцать лет. Да, так и получается. Сначала, пока был холостяком, жил с соседями в трёхместной комнате, на пятом этаже. Потом, когда женился первый раз, несколько месяцев снимали комнату в доме на улице Речной, потом перебрались в двухместную комнату в эту самую, «родную» общагу по улице Западной. Вторая семейная жизнь продолжилась в этом же общежитии, но уже в трёхместной комнате, на четвёртом этаже.
Все, кто когда-нибудь жил в общежитии, в молодые годы, вспоминают потом это время с разными чувствами. Общежитие, это какой-то гибрид коммуналки и казармы. Все про всех всё знают. Кто, чем живёт, кто с кем ругается, кто с кем дружит, кто, что готовит на обед и ужин. На большой общей кухне четыре газовые плиты с четырьмя конфорками каждая, кухонные шкафы с посудой, мойки, где хозяюшки моют посуду. Да, чего я вам объясняю, кто жил, тот помнит и знает, а кто не знает – посмотрите старые советские фильмы и поймёте, о чём идёт речь. Я вспоминаю то время с ностальгией, как молоды мы были!
Я уже летал командиром «шестёрки» (МИ-6). Как то вечером, когда мы собирались ужинать в своей трёхместной комнате всем семейством, жена Таня, перетаскав с общей кухни готовую еду и накрыв стол, во время вечерней трапезы, как то, между прочим, завела разговор. Мол, Саша, вот другие жёны то рыбку свеженькую жарят, то оленину варят, то ещё какую-нибудь лосятину готовят, а мы едим всё, что купим в магазине или на базаре. Этим разговорам за столом сто лет в обед во многих семействах. В оправдание я заявляю: « Тань, ты обрати внимание, на чём летают мужья этих жён. Ан-2 летают по деревням, - это творог, сметана, рыба; Ми-2 – те, вообще, как у нас говорят, пол дня работают на себя, а пол дня на государство; Ми-4 – это, вообще, отдельная песня, легенда авиации; ну и Ми-8 – хитрый «ероплан», хоть куда-нибудь, да завернут, работают с оленеводами и т.д. и т.п. А я, куда на своей «коломбине» - Ми-6, могу залететь, вечно под вертолётом что-нибудь тяжёлое болтается, - то балок, то трактор, то мешки с цементом. Уж больно мы заметные, куда на такой махине сунешься, да и не обращаются к нам по таким поводам».
Короче, поговорили, да и забыли. Я вроде оправдался, что не очень хозяйственный, не «добытчик», зарплата хорошая, на всё денег хватает. Да и не люблю я эти продуктово-авиационные бартеры, ведь не голодаем же! Вот такой ненормальный чистоплюй. Хотя, к слову сказать, несколько раз доводилось решать продовольственные вопросы при помощи моей любимой «ласточки». Уж если люди к тебе обращаются, почему же не помочь. Сам специально не искал поводов, но уж если попросили, и обстоятельства благоприятствуют, грех отказывать. У колодца, да не напиться! Все люди, как люди, а я один – «типа в белом».
И вот однажды, как говорится, пришёл и на нашу улицу праздник. Работаем на оперативной точке. Базируемся, таскаем подвески, заправляемся, ночуем. Всё как всегда. Осеннее сентябрьское солнышко ещё согревает своими лучами тайгу неописуемой красоты. Уже не ни комаров, ни мошки, ни оводов. Холодное синее прозрачное-прозрачное небо над головой. В руках мощная надёжная машина, со мной родной экипаж, многие годы в кабине рядом. Короче, работается в охотку и с удовольствием.
В один из деньков, после обеда, как раз, пока экипаж дожидался окончания заправки и перекуривал перед вылетом, к вертолёту пришёл хороший человек. Представитель экспедиции, на которую мы работаем.
Пришёл хороший человек и говорит: « Саня, я бы не просил, но кроме вашего борта здесь никого нет. А уже надо. Помоги. И нас выручишь, и твой экипаж, само собой в обиде не останется. Конечно, Ми-6 великоват, но когда ещё дождёшься этих Ми-2, Ми-4 или Ми-8. А тут ты под боком. Давай слетаем на Волчанские озёра, надо забрать рыбу и мясо».
Я прикинул, посчитал. Говорю: « Этот рейс мы сейчас сгоняем, а в конце дня, завершающим рейсом и сходим. Готовь подвеску полегче, хорошо летающую, трубы какие-нибудь, топлива возьмём побольше, готовь заявку и людей дай, чтобы они всё закидали в вертолёт, отвезём трубы, а на обратном пути заскочим на озёра, попробуем, если только я туда влезу!».
Эти озёра в восьмидесяти километрах на запад-юго-запад от нашей подбазы, намного в стороне от наших маршрутов. Я иногда над ними пролетал, но никогда не садился. Знаю, что там, на перешейке, между озёрами стоит маленькая изба. Симпатичное место, такая себе заимка.
В конце дня, по светлому ещё успеем, попёрлись в «злачный» рейс. Приехали, вышли точно на озёра, я два раза прошёл над этим перешейком, гася скорость и снижаясь метров до пятнадцати, прикидывая, как туда можно пристроить вертолёт и влезает ли он. А он не влезает! С этим ветром получалось только одно. На маленький-маленький перешеек у меня помещается только одно левое колесо. Передняя стойка и правое колесо над водой одного озера, а хвост и створки грузовой кабины над водой другого озера. На берегу сосны, под самыми лопастями, рядом, под соснами притаилась маленькая избушка, из ладных таких, потемневших от времени брёвен (давно умелые руки сложили хатку). От потока воздуха сосны мотает своими кронами, по воде бежит рябь, значит держаться глазами толком не за что. Довернул нос машины влево, вокруг этого самого левого колеса, чтобы открытая дверь левого борта как можно ближе подошла к кромке берега. Люди должны выпрыгнуть на берег, достать до него. А потом, с этого берега подавать груз в дверь, чтобы мои хлопцы (радист и второй пилот) принимали и оттаскивали ящики, бочки и тюки вглубь грузовой кабины, подальше от двери, под редуктор. Штурман смотрит за курсом, чтобы я не приближал нос вертолёта к деревьям, а бортмеханик смотрит с левого борта за лопастями, которые рубят воздух над самыми верхушками сосен.
Висеть очень неудобно, ветер треплет вертолёт, над водой воздушной подушки нет, да и смотреть приходится только на своё левое заднее колесо. Хорошо, что в своё время отцы-командиры научили так висеть, низкий поклон им за науку.
Дело в том, что когда курсант учится висеть в первых своих полётах в училище (сидя на левом пилотском сидении), его приучают смотреть влево от продольной оси вертолёта на 20-25 градусов и на точку, которая находится в метрах десяти впереди вертолёта, т.е. влево и вперёд. По перемещению вертолёта относительно этой точки и определяется точность висения (вертолёт висит неподвижно на одной высоте, не смещаясь, ни влево-вправо, вперёд-назад, вверх-вниз).
Как только приходишь в лётный отряд после училища, тут тебе и заявляют: « Забудьте всё, чему вас там научили в вашей авиационно-цирковой школе. Смотреть только вниз, под себя влево (если сидишь на левом кресле), или вправо (если на правом) и чуть-чуть в бок. В снежном вихре, а Ми-6 создаёт этот вихрь, будь здоров, если смотреть, как учили в училище, ты хрен, что увидишь, именно там будет клубиться основной вал снега. Поэтому смотреть только почти под себя!».
Хорошо «восьмёрочникам» (экипажам Ми-8), у них под ногами остекление, сразу за педалями, смотри вниз, там меньше дует, можно спокойно висеть. Я сам сколько раз пробовал, когда доводилось втихаря летать на Ми-8. А на Ми-6 под ногами одно железо, правда, чуть правее внизу затылок штурмана, но на него смотреть бесполезно – не тот ориентир.
А «деды», кто раньше летал на Ми-4, привыкли в сложных условиях смотреть на своё левое колесо. У «четвёрки» очень удобная кабина и с левого кресла очень хорошо видно левое колесо, если сунуть башку в блистер. Но Ми-4, вертолёт довольно небольшой. А у Ми-6 «база» (расстояние между передней стойкой и осью основных колёс) – девять с гаком метров, плюс ты (командир) сидишь почти на два метра дальше передней стойки. Чтобы увидеть своё левое колесо, надо изогнуться в кресле буквой «ЗЮ», сунуть голову в блистер до упора, левая рука на «шаге» почти под самой грудью, а правая вытянулась до «ручки». Голова повёрнута назад. Поскольку руки расположены не по-людски, пилотировать очень неудобно. А чего делать, больше смотреть не на что, кроме, как на своё колесо, оно слегка елозит в ямке, и видно, как мужики с берега подают в открытую дверь груз. Всё остальное, и волны на воде, и ходуном мотающиеся деревья, не являются надёжным ориентиром. По часам, я потом прикинул, у меня эта загрузка заняла примерно двенадцать минут, а показалось, что я такой перекособоченный, мучился чуть ли не полчаса.
Наконец-то я увидел, что мужики всё с берега перекидали в вертолёт, мой экипаж втянул их за руки, ноги и штаны в грузовую кабину и услышал хлопок закрытой входной двери. Второй пилот плюхнулся на своё кресло. Можно уходить. С чувством глубокого внутреннего удовлетворения влупил движкам взлётный режим и сразу, резвым правым отворотом (чтобы не цепануть деревья) отвалил с набором вперёд и вверх, покидая гостеприимный берег.
Слава Богу, всё забрали, все на борту, ничего не зацепили, уходим домой. Набрали 400 метров, курс на подбазу, скорость двести двадцать, едем. Передал управление второму пилоту, расслабленно откинулся в кресле и балдею, любуюсь низко висящим над горизонтом солнышком. Тени от деревьев на земле длинные, под нами плывёт неправдоподобно красивая тайга.
Прилетели на подбазу, выключились, машину разгрузили. Всем, что добыли, поделились с техбригадой (а как же, это святое, они же наши, родные). Получилось неплохо, весомо так – и по рыбке, и по мясу. Не соврал хороший человек, когда обещал не обидеть экипаж.
После командировки заявился домой с мешками и тюками, гордый-гордый, как американский авианосец. А как же, типа «добытчик», в кои то веки, что-то полезное принёс домой, кроме зарплаты. Посмеялись с женой, она занялась всем, что я притащил. Что заморозить, что перекрутить на мясорубке, что сварить. Но это уже мелочи.
А через неделю, или дней десять, в конце месяца, разбор лётного отряда. Сидит вся эта огромная орава (как я говорю «лиц, издаля напоминающих интеллигенцию») в актовом зале, поблёскивая золотом погон и нагрудных знаков. Ну, разбор, он и есть разбор. Доводят приказы, всякую всячину, кого-то чехвостят, кого хвалят. Народу много в зале, отряд большой. Кто в полглаза кимарит на задних рядах, кто добросовестно таращится на очередного выступающего.
Под конец разбора в зал зашёл командир авиапредприятия. Может на огонёк забрёл? Нет, оказалось, пришёл специально. Когда ему дали слово, Андрей Васильевич, взобрался за трибуну и говорит: « Прилетаю я тут на днях по своим делам на «двойке» (Ми-2) на Волчанские озёра…».
Ага, как же, по делам, на Волчанские озёра, на «двойке». Куда?! На Волчанские… После этих его слов сонная одурь с меня вмиг слетела. Да и мой экипаж как-то приободрился (а мы всегда сидим вместе, плечом к плечу), и начал «оченно» внимательно слушать докладчика.
А тот вдохновенно продолжил: « Представляете, прилетаю, осмотрелся, захожу на этот маленький пятачок, а там, посредине здоровенная вмятина, след от колеса, и по отпечатку на грунте видно, что отпечатался протектор колеса Ми-6 (его ни с чем не спутаешь, характерная такая косая сетка из ромбиков). Это же, как надо оборзеть, чтобы на Ми-6 туда за рыбой летать. И видно же, что не влезает вертолёт, так этот паразит исхитрился одно колесо пристроить. Это неслыханная наглость, вот залезть, как слон, в посудную лавку, разворотить берег, мы там еле Ми-2 пристроили (а он никогда один не летал, всегда с кем-то). Я вычислю этого деятеля и наглеца, ему мало не покажется. Талон отрежу, как минимум».
В те годы над тундрой и тайгой много бортов летало, с разных подбаз, в разных направлениях. Может это кто-то с Харьяги или с Возея приходил, а может ухтинцы на своей «шестёрке», а может это архангельцы шли со стороны Нарьян-Мара. Тайга, дело тёмное. Давно это было, тогда мы были молодые, и чушь прекрасную несли. Я уже и не помню, что это было за мясо, и какая это была рыба, а вот «наглость неслыханная» вспоминается с улыбкой.