Он увидел его случайно, когда приехал на блошиный рынок, что бы подыскать другу подарок на скорый юбилей – тот собирал старые статуэтки, и это место было идеальным местом для поиска такой вещи.
Кирилл совершенно случайно выцепил краем глаза телефон, и ноги его сами понесли в сторону прилавка. Телефон оказался старым, ещё советским – черным, до безобразия громоздким, с дисковым набором цифр и букв.
Кирилл вспомнил детство – просторная квартира в центре города, высокие потолки, древние, двустворчатые окна, вечно мутные, как их не мой. А ещё старый телефон, за которым рьяно приглядывала бабушка, и не давала Кириллу баловаться с ним – его пронзительная, громкая трель проникала во все уголки квартиры, и зачастую тревожила покой спящих людей.
Именно ностальгия заставила Кирилла обратиться к продавцу, сверкавшему щербатой улыбкой, по цене аппарата. Тот запросил даже намного меньше, чем того ожидал мужчина, впрочем, наверняка продавцу самому было в радость избавиться от залежавшейся вещи, и на его лице читалось явное облегчение, когда он запихивал телефон в пакет и передавал его Кириллу. Мужчина решил, что тут хватает странного народу, и направился дальше – поиски статуэтки всё-таки продолжались. И если бы не тяжесть телефона, он бы даже забыл, что купил его.
Ностальгия зачастую толкает людей на приобретения этих старых и раритетных вещей. И зачастую готовы отдавать большие деньги за возможность хоть как-то окунуться в безоблачные прошлые годы. Свойство человеческой памяти таково, что она обычно затирает негативные моменты, зачастую блокирует плохие воспоминания, поэтому большая часть воспоминаний приятна.
Друг остался доволен статуэткой, а советский аппарат поселился на тумбочке в коридоре. Да, квартира была новой – стандартные потолки, две комнаты, здесь не было такого простора как тогда, в детстве. И телефон смотрелся на новой тумбочке каким-то причудливым раритетным чудовищем, нежели изящным дополнением в интерьере квартиры. Каждый раз, возвращаясь с работы, и раздеваясь в прихожей, он натыкался взглядом на этот телефон. И каждый раз ему в ноздри словно набивался запах некой затхлости, а ещё теплого летнего вечера, бабушкиной стряпни…
Каждый раз он стряхивал с себя наваждение, и занимался обычными домашними делами. Телефон он даже и не пытался подключить – уже дома он обнаружил, что провод был безобразно оборван. Впрочем, ради приятных воспоминаний Кирилл был готов и потерпеть. Это было сродни наркомании – обычный кусок пластика, металла и хрен знает чего еще, дарил ему воспоминания. Кирилл давно уже замкнулся в этом бесконечном круге жизни – работа-ипотека-дом-редкие встречи с друзьями. А воспоминания… они уносили его далеко в детство, в безоблачное, счастливое, детство. Родителей своих он помнил плохо – бабушка лишила их родительских прав и увезла внука в Северную Столицу, навсегда закрыв эту дверь. Пару раз Кирилл пытался узнать у бабушки хоть что-то о родителях, но та наотрез отказывалась говорить хоть что-то. Вскоре Кирилл перестал задавать вопросы и махнул на это рукой.
Лидия Григорьевна никогда не жалела о своих решениях. Подполковник милиции, она уехала, сжигая за собой все мосты, и крепко держа в своей руке маленькую ручонку внука. И старалась воспитывать его хоть и строго, но ничем не обделять. Жалела только том, что стареет слишком быстро, а мальчишка растёт бойкий, да хулиганистый, что и присуще всем мальчишкам, в принципе. Она до его совершеннолетия, с тревогой наблюдая за его поведением, кругом друзей, первыми отношениями, боясь, что прошлое догонит их, настигнет, безжалостно перемелет и весь тот кошмар, от которого Лидия Григорьевна поспешила скрыться когда-то.
Но Кирилл рос совершенно обычным парнем. Звёзд с неба не хватал, был искренне привязан к бабушке и… и всё. Ничего особенного. Умерла бабушка, как и полагается подполковнику милиции – до конца сохраняя бодрость духа и тела. Просто не проснулась в одно утро и всё. Кирилл стойко выдержал испытание похоронами и горечи потери, продал квартиру, купил новую, подальше от центра и стал просто жить.
Через несколько недель, Кирилл перестал обращать внимания на телефон – жизнь крутила и втягивала, а импульсивная покупка постепенно забывалась и покрывалась пылью – Кирилл даже задвинул телефон куда-то в угол прихожей.
Но однажды вечером… однажды вечером телефон зазвонил.
Кирилл вернулся с работы как обычно, как обычно разулся, и прошёл на кухню, что бы вымыть руки и заварить себе чай. Он как раз держал в руках кружку и задумчиво смотрел в окно, ожидая, когда вскипит чайник, когда по дому раздалась резкая и громкая трель.
Кирилл вздрогнул, от неожиданности выронив кружку и резко повернулся в сторону коридора. Трель смолкла, и эхо заметалось по квартире, как детстве, проникая во все углы, даже самые отдаленные. Кирилл сглотнул, и медленно направился в коридор, где уставился на чёрный телефон. Он снова зазвонил – громко, мерзко, противно и пронизывающе. Мужчина снова вздрогнул, сглатывая резко ставшей горькой слюну. Провод болтался, показывая свои внутренности.
По всей логике он не мог звонить.
Просто не мог.
Но он звонил.
Заходился в истерических трелях, требуя от Кирилла, что бы он взял трубку, и мужчина не стал сопротивляться. Словно зачарованный, он протянул руку, и пальцы коснулись чёрной, гладкой поверхности. Трубка была прохладной и непривычно тяжелой для человека, который привык современной технике. Так же медленно он поднёс молчащую трубку к уху, и севшим голосом произнёс:
- Алло?
Ответом ему была тишина. Она заполняла его голову, растекалась по плечам, сдавливала ледяным кольцом грудь. Кирилл подумал о том, что, наверное, именно так пугаются люди – тот самый сковывающий ужас страх, от которого останавливается сердце. Но его продолжало биться.
Кирилл не знал, сколько так простоял, вслушиваясь в тишину, которая говорила с ним из давно сломанного, старого телефона. Очнулся он только, когда один из осколков от разбитой кружки уколол его в палец. Вздрогнув, мужчина отметил, что убирает бардак на кухне, и совершенно не помнит, как здесь оказался. Он распрямился, хмурясь и потирая пальцами лоб – в голове было удивительно пусто, и от звенящей пустоты ломило виски. Встряхнув головой, он сбросил с себя наваждение, и, на всякий случай, выглянул в коридор – телефон стоял там же, все так же сломанный и с оборванным проводом.
Ничего особенного.
Но Кирилл подумал, что ничего страшного не произошло. Такое бывает с каждым.
Телефон иногда продолжал звонить. И, вечер от вечера, сквозь тишину, которая разливалась из трубки, Кирилл постепенно начал слышать голоса. Сначала бабушки, потом друзей и знакомых, потом… родителей. Их он почти не помнил, но точно знал, что это было именно их – истеричный, высокий голос матери, который требовал, угрожал и приказывал; и отцовский – монотонный, лишенный эмоций, который увещал, просил и настаивал.
Конечно, Кирилла напрягало то, что говорили ему голоса из трубки. Кстати, самое интересное было то, что когда к нему кто-то приходил – телефон не звонил. Странное поведение сломанного аппарата.
Но каждый раз, когда телефон звонил, Кирилл относился к этому всё спокойнее. Ему даже нравились такие односторонние беседы – хотя он вообще не понимал, о чём ему говорят, только различал интонации, и голоса родителей затмевали все остальные.
Они хотели, что бы он делал то, что должен был делать раньше. И Кирилл улыбался, представляя, чего он сможет достичь, если начнёт слушать эти голоса. Правда, ему могут помешать некоторые люди... Но с ними можно легко разобраться.
В один из вечеров голос бабушки окончательно потерялся, признавая своё поражение.
Лидия Григорьевна до последнего боролась за своего внука, но от болезни, которая постигла его родителей так спасти и не смогла. Ведь от этой болезни не было какой-то пилюли.
Имя этой болезни – сумасшествие.
