Есть несколько мест на Земле, кажется, два или немногим больше, которые являются для меня неоценимыми личными сокровищами. Не видела я свои сокровища почти тридцать лет. Может быть, больше и не увижу, хотя очень хочу и ехать до них всего 18 километров. Не страшно, если не увижу. Страшно, если мои сокровища вдруг исчезнут с лица Земли.
Мне непередаваемо важно знать, что тот лесок, огибая который меня, пятилетнюю, медленно везла широкая повозка с деревянными колёсами, стоял, шумит и будет стоять дальше. И по-прежнему из-за плавного поворота будет открываться обычный вид с высокими серебристыми тополями слева, а мы по светлой пыльной дороге повернём направо, где за плетнями среди кудрявых яблонь и вишен совсем не видно крыш деревни. Деревни, в которой родился мой дед и мама и куда привезли из роддома и меня (так получилось, хотя мама и отец давно жили в городе) и где я впервые увидела траву, цветы и листья.
Каждый из нас где-то впервые видит траву, цветы и листья. А если повезёт, как мне, и в осмысленном возрасте человек увидит в этом же самом месте с травой, цветами и листьями их пронзительную красоту, то он будет готов отдать очень многое, лишь бы только это место было на Земле. Лишь бы только оно не покидало человека своим пусть и отдалённым от него существованием, по крайней мере до тех пор, пока он сам не покинул Землю.
Я еду, покачиваясь, сидя на высоком возу душистого шуршащего сена, щекочущего мне голые коленки. Мне пять лет. На подоле блёклого от ежедневных стирок платья (потому что оно было в то лето у меня, не знаю почему, единственное) лежит негустой букет колокольчиков, который я только что нарвала в тенистом лесу, пока бабушка с дедом грузили сено на лесной опушке. Бабушка гладит меня по спине своей лёгкой незабываемой ладонью, дотрагивается до синих головок, легко перебирает их сухими пальцами и ласково, очень ласково обращается к цветам:
Колокольчики мои, цветики лесные!
Что глядите на меня, тёмно-голубые?
Сейчас я знаю, у Толстого они не лесные, а степные, но для меня они навеки остались лесными. Тогда я это немудрёное четверостишие просто запомнила и всё. Но со временим оно стало отдаваться в сердце чем-то невыразимым. Оно связало в сакральный узел что-то такое важное, оно навеки прошило меня, бабушку, это место на дороге подле тенистого леса, всю мою жизнь и родину. Родину, которая не только здесь сейчас, но которая ЗДЕСЬ ВСЕГДА. Которая была такой же простой и обыкновенно прекрасной сто с лишним лет назад, когда в 1911 году родилась девочка Дуня, ходившая в школу всего лишь одну зиму, едва умевшая читать по слогам, но как-то узнавшая и запомнившая эти стихи. Такой же обыденно прекрасной родина была и ещё раньше, когда у поэта Толстого родились нежно звенящие простые строчки.
И ещё. Самая щемящая, сокровенно-личная нота этих строк, от которых пахнет сеном, лугами, бабушкиными руками, парным молоком, прохладной сыростью леса, того моего детского, единственного и неповторимого леса — это любовь. Бабушкина тёплая абсолютная любовь. Я за всю свою жизнь только про то золотое время могу сказать с полной уверенностью: меня любила любовь.
Деревни уже почти нет. Но лес, поля и дорога остались.
И пусть только попробует их кто-нибудь уничтожить. Я без преувеличения лягу костьми. Потому что без этого леса я не представляю своей жизни.
Даже если я его больше никогда не увижу. Не важно. Важно, что сию минуту он шумит своей листвой, шуршит травой, в которой нежно звенят колокольчики.
Спасибо, что дочитали! Если статья понравилась, ставьте лайк, подписывайтесь на канал, высказывайте своё мнение. Я буду очень рада!