Предыдущая глава (начало) смотри:
На середине опустевшей комнаты стоял стул, к которому была приставлен портрет. Напротив, на полу, сидел Илларион. Рядом с ним стоял огарок свечи в медном подсвечнике. Расплавленный воск стекал по ножке подсвечника, оставляя жирное пятно на дощатом полу. Ночь занавесила окна траурными полотнищами, словно больше ничего не осталось в этом мире, только одурманенный тоской Илларион, слабенький огонёк свечи и портрет. Или Тот, кто был изображён на портрете?
Илларион всматривался в портрет и силился понять, почему рука не поднимается его выбросить. Какая-то сила удерживала от этого поступка, словно перед ним был сам Христос, а не живописное полотно - плод труда и воображения.
- Это я тебя создал. Я придумал черты твоего лица и переложил их на холст. Отчего же твой взгляд имеет надо мной такую силу? – Илларион с вызовом обратился к изображению и подумал, не сходит ли он с ума, разговаривая со своими картинами.
Вдруг Иллариону стало страшно. Он встал, поднял портрет с пола, поставил его на сиденье стула, а сам сел обратно. Теперь Иисус из Назарета взирал чуть свысока, печально и укоризненно.
- Чёрт побери! – Выругался Илларион. - Почему я чувствую, что ты рядом? Почему я вообще вообразил, что ты существуешь? Вот, пришла смерть – настоящая, безжалостная как дикий зверь, и где твоё Воскресение? Что оно может дать мне, усопшей Мари? Всё это пустые слова, и только! Наверняка был какой-нибудь Иисус, учитель и проповедник из Галлилеи, раз про него до сих пор помнят, но он был таким же человеком, как и все остальные - прах земной.
Иллариону вдруг стало невыносимо горько, и плач вырвался из его груди тяжёлыми и надрывными всхлипами.
- Если ты есть - воскреси её! Она так хотела жить! Верни то, что забрал, жестокий и бесчеловечный властелин, играющий судьбами людей. Зачем было давать мне любовь и счастье, если собирался их отнять? Чтобы подразнить? Зачем нужна эта жизнь, если всё равно умирать?! Или ты безгласный и бессильный истукан, а миром правит случайность?
После этих выкрикнутых в гневном запале слов Иллариону стало по-настоящему страшно. А ещё страшнее было оттого, что он на самом деле так думал и почти ненавидел Бога, лишившего его самого ценного, самого дорогого.