Над утренним полем – молочная дымка. Небесная корова сошла на землю. Ей любопытно: как же живут люди? Она была Вечность-Корова, Великая Мать, от дыхания которой в стылой земле зародилась жизнь. Великая Мать, которая тёплым и влажным языком облизала первое существо. Великая Мать, которая согрела его и вскормила молоком.
Та, которая дала всему жизнь. И после вернулась туда, в безначальное и бесконечное безвременье.
И вот ранним молочным утром корова спустилась на землю посмотреть на своих детей.
Ещё до зари вышли в чистое поле три молодца красных. Стали они состязаться в стрельбе. Чья стрела дальше всех улетит, тот в жену возьмёт первую красавицу на деревне. Чья стрела вторая, тот возьмёт в жены и хозяйки сестру её младшую. Ну, а третий будет свататься к ведьме, что живёт в лесу и по ночам с чёртушкой брагу хмельную пьёт да песни дерзкие голосит.
Далеко полетела стрела старшего брата, через всё поле и в лес, а то и дальше. Ох, не видать куда приземлилась. Полетела стрела среднего брата на самую опушку, да метко деревце молодое надвое рассекла.
Третий брат выпустил стрелу, и летела-летела стрела, далёко улетела бы, дальше всех, в неведомые земли, да ветер вдруг подул – никак хозяин-ветродуй вздумал пошутить – заблудилась стрела, сбилась с пути и в середину поля уткнулась.
Пошли братья за стрелами, глядят: стрела-то младшего корову убила. Осмотрели. Вроде как ничья, у местных коровы клеймом помечены. Ничейная корова, стало быть. И решили братья пир горой закатить, свадебки справить да младшего проводить.
Только корова та была Великой Матерью, дарующей жизнь, смерть и новое рождение. Только ежели она теперь лежит пронзённая стрелой, ежели она теперь варится в котле, ежели она теперь жарится на сковороде, то кто же будет даровать жизнь тому, что должно родиться, и забирать то, что должно умереть?
Ох, и завизжала, ох, и разгулялась нечисть! Шутка ли! Ход вечности нарушен, чёртушко правит бал! И понеслись по лугам, по полям, по деревням и городам – хохот, свист, вороний грай! Только недолго нечисть забавлялась. С той стороны, с изнанки бытия, куда ни яви, ни нави хода нет, явились мары - духи пустоты.
И затянуло небо безмолвными тучами, не способными разродиться дождём. Ветер поднялся великий. Больше не светлело, зори не розовели, птицы не пели, колосья не золотились. В горьком тумане брели неупокоенные души. Небо заплакало, но слёзы его крупным градом били по последним урожаям.
Когда-то Дева жила в деревне. Вот только томилась она, тосковала. Выходила ночью к околице, смотрела в темень ночную, там нечисть шебаршилась, всё звала к себе да манила, мол, ты нам обещанная. Дева всё не шла да не шла. Боязно ей было, а дома – тоскливо. Так бы она и ходила неприкаянная. Да чёртушко с домовым и банником сговорился, и стали те Деве неприятности чинить. То у соседки чистое белье коровьими лепёшками закидают, а свалят всё на Деву, то посуду побьют, то у лошади подкову оторвут, когда Дева мимо идёт. Словом, поняли в деревне, что вьётся вокруг Девы иная сила. Стали у ней за спиной перешёптываться.
Но изгнать Деву не успели, она сама ушла. В лесу же Дева набрела на избушку, что стояла на границе между явью и навью. Там и поселилась.
О первой хозяйке той избушки она когда-то слыхала: та была ведьмой и умела варить такое зелье, что на определённый срок человек мог как бы умереть – понарошку – и посетить мир мёртвых, но если человек к сроку не успевал возвратиться, то навсегда умирал. И не любили же за это ведьму! И всё-таки к ней ходили. Многим хотелось повидать своих умерших, только почти никто не возвращался. Ведьма, конечно же, закончила плохо: её богатырь мечом булатным зарубил. Вот делаешь людям добро, границу охраняешь, мёртвых в узде держишь, а тебе за это голову с плеч.
С тех пор избушка пустовала. Нечисть, правда, всякая с той стороны осмелела и повадилась к живым ходить. Но Дева быстро их приструнила, всех чёртушек за хвосты переловила и в кадки посадила, чтобы масло взбивали, и стала вместо ведьмы привратницей, охраняла тот мир от живых, а этот мир от мёртвых.
И жила она тихо-мирно, пока страшный мор не начался.
Поняла Дева: в мире что-то пошатнулась. Но что да как? Где причину всех бед сыскать? Не знала. И отправилась в дальнее странствие. Долго шла. На небе больше не было ни солнца, ни луны, только серые тучи. В деревнях никого: ни человека, ни домового, ни банника, ни хромого кузнеца, ни красна молодца. Всё опустело. Если на дороге кто и встречался, то ничего не знал или в страхе шарахался и исчезал в тумане.
Ушла Дева ещё дальше, в края совсем незнакомые. Раз мертвец неупокоенный встретился, раз – чёртушко перепуганный, да так перепуганный, что горшок себе на рога нацепил! А глаза шалые. Затем и эти перестали попадаться. Намного вёрст ни единой души, ни мёртвой, ни живой. Точно и смерть тут вымерла.
Дева уж не знала куда идёт, давно сбилась с пути.
Стала она молиться старым божествам. Те молчали.
Тогда стала молиться древним божествам, тем, о которых уже никто не помнил. Они молчали.
И обратилась Дева к самой Великой Матери, той, от которой родились все божества, той, которая родила и землю, и воду, и воздух, той, которая была всем и для всех.
Холод и страх обуяли Деву. Поняла: Великой Матери –нет. И вскорости не будет ни живых, ни мёртвых, ни яви, ни нави. Всё исчезнет в никуда, и никуда тоже исчезнет. И даже памяти не останется, ведь некому будет помнить.
Заплакала Дева. Но ничего уж не исправить. Решила она переночевать в заброшенном доме. Утро вечернее мудренее. Только где его взять, утро-то? Кругом лишь серая хмарь.
И вот тепло её тела оживило место, которого уже давно не касалось дыхание живого существа. Из щели, из подпола выполз дух места, старик-домовой, чьи глаза заросли сизым мхом. Он, верно, был одним из самых первых домовых на земле. Оттого-то он был силён и не умер, как другие, а только в сон погрузился.
Сказал он Деве:
«Своим дыханием ты согрела мою старость, ты утешила мою смертушку. Что ищешь ты?»
«Не ищу я ничего. Разве ты не знаешь, что умерла Великая Мать?»
«Знаю: то, что было рождено, однажды умрёт, а то, что умерло, однажды родится вновь. Таков закон бытия. И Великая Мать живёт по тем же законам, какие поставлены и над людьми, и над навью, и там, в белой молочной дымке вечности, нет разницы, кем ты был».
«Стало быть, Великая Мать может вернуться?»
«Предай тело её земле, поплачь по ней и сотвори тризну. И, быть может, Мать-Вечность простит своих нерадивых детей».
Не успела Дева ничего ответить, как старик-домовой провалился подпол. Только на месте, где он был, засеребрился иней.
Стала Дева думать-гадать, где же кости Великой Матери найти. Думала-думала и вдруг видит, что иней от домового вовсе не иней, а маленькая змейка. Дева прикоснулась к ней рукой, змейка от тепла ожила и поползла прочь. Дева – за ней. Лишь бы из виду не потерять! Змейка соскользнула на дно пересохшей реки и поползла дальше. Дева ни на шаг не отстаёт.
И вот долго ли, коротко ли увидела она хижину хромого кузнеца.
Кузнец когда-то был старым божеством. Но с тех пор, как люди потеряли веру и сожгли всех идолов, он жил у реки, что текла через все земли, разделяя на ту и на эту стороны, навь и явь. Только вот река пересохла, и с того берега теперь ходили в мир живых те, кого быть не должно.
Хромой кузнец сидел на берегу. Волосы его были пеплом, а кожа сухой глиной. Прикоснулась Дева к кузнецу тёплой рукой, дунула на него человеческим дыханием. И кузнец вздохнул в ответ, разлепил сомкнутые веки, раскрыл треснувшие губы. Поведал он, где в выгоревших землях лежат кости Вечности-Коровы, Великой Матери.
Вечность – это ритм чередований рождений и умираний.
Вечность – незыблемый ход вещей. Вечность – узор на полотне, но полотно разорвалось и по ниточкам расползается.
«Ищи трёх молодцев. Старший и средний братья в камень обернулись, а младший, что Великую Мать убил, обернулся тенью и бродит-стонет ветром».
Указал хромой кузнец дорогу и камнем застыл.
Долго ли, коротко ли добралась Дева до деревни, где ветер лютовал и поднимал вихри скупой земли, да так, что казалось, будто небо и земля слились воедино, и нет между ними границы. Ух, и бесновался этот ветер, что чёртушко, укравший ступу и помело! А чёртушко, он, если уж свободу почуял, то сходит с ума и беснуется, как в последний раз!
Крикнула Дева ветру: «Молодец-молодец, ты меня не погуби, ты ко мне обернись лицом человеческим». Но молодец-ветер её не замечал. «Молодец-молодец, младший из трёх братьев, ты покорись и ко мне лицом повернись!». Ветер только пуще злится! «Молодец-молодец, ветер-ветер, вспомни свой облик!» А ветер лишь хохочет да хохочет.
Вспомнила Дева, как в избушке лесной ловила чертушек за хвосты. А чёртушки – они то же самое, что и ветер, юркие, проворные и дикие, поди поймай! Изловчилась Дева да схватила ветер за хвост. Ветер вырывался, вырывался, да ведьмина силушка пересилила. Затих буян и обернулся красным молодцем.
«Чего тебе?»
«Вызнать хочу, где лежат кости Вечности-Коровы?»
«Расколдуешь братьев моих – покажу».
Делать нечего. Пошла Дева смотреть на братьев его. А те, как застыли за пиршественным столом, так и сидели в тех же позах, разве что пауки украсили их кружевами. С ними сидели их застывшие невесты – первая красавица на деревне и сестра её – и родители, и гости. Яства на столе уж седой плесенью покрылись.
«Не ели ли они мяса той коровы?»
«Ели».
«Тогда проклятие спадёт лишь, когда Небесная Корова вернётся домой».
«Так как же она вернётся на небо, если её съели?»
«Ты покажи кости её, а остальное уж моё дело».
Отвёл молодец Деву в поле, куда кости выбросили, там – только череп лежит да пустыми глазницами плачет по горькой судьбинушке детей своих.
Велела Дева молодцу вырыть яму. Положили в яму череп Великой Матери. Помолились и уж закапывать хотели, как налетели на них чёрные духи, неведомые, нежданные. Стали Дева и молодец биться с духами. А как биться? Всего оружия – лопата да вера языческая. Духи, чёрные мары, сущности с изнанки бытия – ух, то похлеще силы нечистой будет! То само небытие! Сама пустота пожаловала на прощальный пир! Окружили мары Деву и молодца, уж разорвать хотели!
Но тут из всех щелей земных повылазили домовые, водяные, чёртушки лесные, хозяева ветров и воды, большие и малые, какие ещё живы остались, и стали чёрных мар теснить. Чёртушки, как кошки обезумевшие, на мар кидались, хозяева ветров мар кружили да в тугие завязывали узлы, и землёй закидывали, и туману нагоняли, а домовые бросались всякой утварью, чай больно-то котелком по башке получить!
Так всем миром мар и сдержали. Не испить им сегодня крови людской!
Дева и молодец закопали Великую Мать, набросали над нею холм. И все вместе с хозяевами сотворили тризну над Великой Матерью и оплакали её как подобает. И только стих последний плач – как тучи расступились, и на смену серой хмари яркий свет пришёл.
Долго ли, коротко ли на землю пролился дождь, пересохшая река наполнилась водой, вновь рыба в ней поселилась, и вновь из земли ростки зелёные потянулись к солнцу.
Дева загнала всю нечисть обратно на ту сторону реки, люди вернулись в деревни, а хозяева, большие и малые, разошлись по своим местам, кои им и надлежало охранять. Дева же ушла в лесную избушку.
Молодец вернулся домой и увидел, что каменные гости, и родители, и браться с их невестами – все вновь стали людьми. Вспомнил молодец, что среди братьев был уговор – чья стрела ближе всех улетит, тот берёт в жёны ведьму – и пошёл к Деве. Только та наказала ему прежде три подвига великих совершить, и отправился молодец в путь-дороженьку, впрочем, то уже совсем другая сказка.
Небесная Корова вновь ходила по небу, пощипывая облака, и иногда случайно роняя на землю яркие звёзды или проливая молоко Млечного Пути.
И всё рождалось и умирало, чтобы вновь родиться и продолжить вечный цикл бытия.
Бесстрашный фотограф Людмила Зиновина
Текст / в роли Девы – Дарья Леднева
В роли Великой Матери – коровий череп по имени Глафира, проводящий своё по-смертие в гостях у Алёна Морфа
Впервые опубликована https://vk.com/reinesalvatrise?w=wall1137259_7068