Я лежу в моем уютном коконе из хрусталя и света. Дикий плющ изящными узорами обрамляет его каркас. Зачарованные розы, которым никогда не суждено увянуть, пышным букетом лежат в моих руках. Над моими ушами стрекочут феи, вплетая в и без того светящиеся волосы солнечные лучики. Духи приходят сюда поговорить с прекраснейшей из дев. Я вижу их в рассветном тумане то в обликах оленей с рогами, в которых запутались утренние звезды, то в виде птиц с человеческими глазами. А в прошлую среду (вы не поверите!) ко мне заходил единорог. Он склонился над коконом, положил свое лошадиное лицо на мой кокон (я не могу назвать его лицо мордой, а мой хрустальный дом — гробом) и долго смотрел. Если смотреть в глаза единорога, можно увидеть весь мир. Это было для меня божественным откровением.
Злые языки столетиями твердят, что меня усыпила злая мачеха Королева, позавидовав моей красоте. Мне кажется это просто смешным. Будь это мачеха, она бы не поместила сюда эти восхитительные цветы. Не приходила, чтобы смотреть, как я сплю — сладко ли, не тревожат ли кошмары меня? Не целовала бы меня в замкнутые веки трогательным, легким поцелуем. Кто, кроме матери, может настолько любить своего ребенка, настолько желать ему счастья, что заключить его в этот прекрасный хрустальный сон?
- Однажды ты проснешься. Однажды подойдет тот, единственный, - шептала она мне на ухо. В этот раз она повторяла это снова и снова в этот раз чуть дольше, чем обычно, как будто пыталась убедить не столько меня, сколько себя.
Ее выдали замуж в шестнадцать. Хоть я и любила папу (он и правда был со мной добр, особенно когда был в разуме и не впадал в старческое слабоумие), я осознавала, что моей прекрасной королеве-матери, пожалуй, совсем не подходил этот тучный старый человек, который к тому же больше всего на свете любил прежнюю жену. К старости, окончательно впав в маразм, он даже уверовал, что я дочка от той первой женщины. От любимой. Папенька всматривался в мое лицо, тщетно пытаясь найти в нем ЕЁ черты, и уставший от горя мозг раз за разом их находил. Какого же было это все видеть моей настоящей маме!
Мама не желала мне такой же судьбы. Перед моей свадьбой с чужим незнакомым принцем она вошла в мою опочивальню. Ее глаза странно сверкали, густые рыжие волосы растрепались, хотя раньше Королева никогда не позволяла выйти из покоев, не причесавшись. Она обняла меня, погладила мою щеку. Я знала маму лучше других, догадалась: она на что-то решилась. Ей, могущественной, решительной Королеве, было страшно. Я впервые видела ее такой. Мама, не плачь!
- Все, что я хочу - чтобы ты была счастлива, - все говорила она, - Все, что я делаю - это для тебя. Помни это, что бы ни случилось!
Она просила меня вышить ей на прощание платочек. Я понимала, что непременно уколюсь - я всегда кололась, когда брала в руки вышивку, хоть меня и пытались приучить вышивать с пяти лет. Мама это помнила лучше других - столько со мной намучилась.
Я, конечно, не стала ничего вышивать. Сделала так, как она хотела. Уколола палец, и последнее, что я видела - это капелька крови. Она была волшебницей, колдуньей, моя мама. Она знала, что я проснусь от поцелуя своего Суженого (вернее, от поцелуя того, кого я этим суженым сочту). Когда я уснула, отец был безутешен, он обвинял маму во всех смертных грехах. Чуть ли не в убийстве. Но я тут, я жива! Тело спит, но сознание не дремлет. Смотрит сверху на этот мир. На лес, на реки, на человека, что стремительно приближается к моему Дому...
Так. Стоп. Мужчина, он идет сюда? Я почувствовала ставшее привычным волнение. Сюда не реже трех раз в десятилетие кто-то да заходит. Забьется ли мое сердце быстро-быстро, как пишут в книгах? Почувствую ли я легкое щекотание внизу живота?
ПРОСНУСЬ ли я?! От мыслей, что я проснусь, мне становится одновременно радостно и страшно. Я знаю, что мир изменился: волшебные артефакты уже перестали быть редкостью. Никого не удивляет то, что можно отследить маршрут странных самодвижущихся карет под названием «машины». Полеты на гигантских железных птицах тоже стали чем-то привычным. Смогу ли я, уснувшая энное количество столетий назад принцесса, ко всему привыкнуть?
И главное - верят ли здесь в любовь с первого поцелуя и до конца своих дней? Я знаю, что современные люди считают это абсолютно нерациональным. Ра-ци-о-наль-ный - в моем мире таких слов не было. Я щупала их сознания и поняла, что почти все считают, что человека нужно сначала узнать, потом при-те-реть-ся. Но разве ты не узнаешь о нем все, попробовав его на вкус? Не может быть, чтобы люди разучились видеть мечты другого, впитывать его историю с первым, самым важным поцелуем!
Он идет сюда. Я слышу его шаги. Его сердце бьется быстрее, чем у обычных смертных от неясного ему еще пока волнения. За годы пребывания в неподвижном, спящем теле я научила слышать мысли того, кто ко мне приближается, ловить образы, что приходят в их голову. Они мелькают перед моим внутренним взором, как ярких вспышки.
У него очень милая прическа - волосы торчат как иголки у ежика, в мое время так не стригли. Штаны у него какие-то странные (феи мне шепчут, что они называются джинсы) и совершенно бледные голубые глаза. Я пытаюсь прочитать, что в них — но ничего не чувствую, как будто бы он огорожен мутным стеклом. Что там внутри блестит за ним — драгоценные камни или же фантики от конфет? Вот он подходит к Дому почти вплотную. Видит меня, пребывающую в умиротворяющей магической дремоте.
- Ох ты ж ё! - хватается за сотовый телефон (так он сам мысленно называет эту штуковину). Кажется, хочет заснять меня на камеру. Но камера не работает. «Это сказочное место, дружок» - подсказываю я. Он оглядывается. Не верит. Хватается за телефон. Снова оглядывается. Смотрит на мои губы.
«Никто не узнает», - кричит его сознание. В голову лезут непристойные мысли, которые мне, пятисотлетней девственнице, даже описывать не хочется. «Никто не узнает. Она почти как живая. Да что там, она живая». Мысленно он уже снял с меня богатое одеяние и делает со мной все, что мужчина может сделать с женщиной. Представляет, смакует каждую деталь. Но сделать это в реальности пока не решается. Снова осматривает меня оценивающим взглядом. В голову приходит другая идея.
«Почему бы мне, собственно, как честному человеку, на ней не жениться?» Перед его глазами мелькают новые образы: вот я убираю его квартиру (самому убираться не хочется). Вот готовлю ужин по старинным рецептам королевской кухни. Да, черт подери, ему можно даже приучить меня приносить ему еду на работу. А еще… Вдвоем ипотеку (что за странное слово? Я не поняла, что оно означает, но от него веяло сухостью и этим, как его… меркантилизмом), которую он взял на машину, платить быстрее. Можно выставить меня на работу. Делать я, правда, ничего, наверное, не умею, только петь и вышивать. Но есть работы, куда берут без начальных навыков. А этот ценный объект из хрусталя - его можно продать как реквизит. Как раз покроет кредит. Еще есть другие причины, как он называет их— «не меркантильные». Ему страшно возвращаться с работы в пустую квартиру. Хочется, чтобы там кто-то был. Кто-то теплый. Хотел завести кошку, но я тоже вполне подойду.
Он, между прочим, мой спаситель. Я ему еще спасибо скажу. И вообще я привередничать не должна. Мужчина приподнимает хрустальную крышку. Тянется ко мне толстыми губами. От них пахнет майонезом. Сквозь прикрытые веки я вижу пустые голубые глаза. И с этим поцелуем я узнаю о нем все. Нет, он вовсе не был плохим человеком в общепринятом смысле слова. Не похищал прекрасных дев, не мучил котят. Он весь состоит из этих «не». Не пьет, не курит, почти не ругается матом. Он даже не изнасиловал меня тут, посреди леса, и считает свои «не» величайшими достижениями. Мне становится страшно, что придется покинуть это чудесное место.
«Только бы не очнуться! Только бы не очнуться!» - мысленно молю я. Я не знаю, кого молю: колдунью-маму ли, духов-хранителей, Бога. Мои веки не трепещут. Сердце не начинает биться, наполняя каждый сантиметр моего тела живительным теплом. Губы не отвечают на поцелуй.
Ведомый маминым колдовством, он отступает назад. И, пройдя несколько сосен, благополучно забывает об этом месте, о хрустальном гробе и покоящейся в нем прекрасной деве. А я, пожалуй, останусь тут, посплю еще лет сто. Буду общаться с духами, что приходят в виде оленей, в чьих рогах запутались утренние звезды. Сжимать в руках прекрасные, никогда не вянущие розы.
Не бойся, мама, я не заскучаю. Если бы захотела — давно бы проснулась… Мама, мама, не плачь. В среду ко мне снова обещал заглянуть великолепный белый единорог.
