День был страшнее ночи. Во тьме не так отчётливо видна грязь и мерзость городских улочек. Не заметишь жирных злых крыс, наводящих ужас даже на кошек. Ночью на улицах нет людей, лица которых всегда искривлены страхом и тупостью, а тела напряжены как перед дракой.
Здесь семнадцать лет назад родился Ибраф, который вскоре получил несколько прозвищ, самым популярным из которых было «Сын блудницы». Смертельная бледность и худоба теснили его юную красоту. Ибраф носил серый длинный плащ с капюшоном, чтобы скрываться от презрительных взглядов. Он боялся всех. Перед сном Сын блудницы отчаянно молился, чтобы проснуться живым, чтобы никто не воткнул нож в его сердце. Он, бедный, не осознавал, что только смерть, ласковая смерть может помочь ему. Каждый день Ибраф добросовестно посещал церковь, где каялся в совершённых и несовершённых грехах, просил благословения у Господа.
Святой отец Альготт был не только главой этой церкви, но и градоначальником. Его уважали, его боялись, не смели сказать грубость в его адрес.
Никто не знал, когда появился Альготт и как долго он живёт. Святой отец всегда выглядел на пятьдесят лет. Вероятно, Господь дал ему вечную жизнь. А сам старец говорил: «Я живу, пока молюсь».
Альготт брал под свою опеку сирот. Мальчиков учил грамоте и цифрам, а девочек нарекал «жёнами Божьими»: они давали обет безбрачья, с юного возраста утягивали себе грудь верёвками и тряпками, брили волосы на голове. Никто из мужчин, кроме святого отца, не смел смотреть им в лицо: за это полагалось тяжёлое наказание. Ведь кто знает, какие мысли могли скрываться за случайным взглядом!
А в тридцать лет каждая «жена» добровольно уходила из мира земного в мир небесный. Она поднималась на высокую церковную башню, а потом бросалась вниз. Если случалось, что после падения женщина оставалась жива, её объявляли грешницей, не достойной быстрого ухода к Господу. Лишь через предсмертные страдания она достигала очищения…
У мальчиков-сирот тоже было обязательство: на тридцатом году жизни они получали деньги, немного еды и воды, прощались со святым отцом и становились бродячими проповедниками. Никто из них не мог вернуться назад.
Конечно же, учениками и «жёнами» могли стать не только сироты. Родители часто отдавали в церковь маленьких детей, в основном девочек, ведь мальчики пригодились бы для работы.
Ибраф мечтал о судьбе бродячего проповедника. Как благородно направлять людей на путь веры, говорить с ними о духовном мире, принимать раскаяние от грешников! И естественно, самому очищать душу. Ибраф тяжело вздыхал. Если подойти к святому отцу и попроситься в ученики, примет ли он? По закону каждый желающий мальчик или юноша до двадцати лет допускался к обучению. На девочек это правило не распространялось.
Сын блудницы предавался тоскливым мечтаниям о церкви, сидя около таверны с деревянной миской в руке. Он не обладал физической силой, необходимой для работы, а потому унижался, выпрашиваю милостыню. Пьяницы входили и выходили, выкрикивали ругательства, дрались, пели. Весь этот деспотичный шум мешал чистым мыслям юноши. Ибраф весь сжимался и втягивал голову в плечи, когда более сильный и смелый человек бросал на него быстрый взгляд.
— Снова ошиваешься тут, свинья! Я предупреждал тебя или нет?
Жёсткий бас принадлежал Миррольду, известному на весь городок бунтарю и вору. Он стоял над еле дышащим от ужаса Ибрафом, стоял и наслаждался чужой ничтожностью. Миррольд давно предвкушал, как будет истязать чьё-то слабое и безвольное тело, как выдавит крик из человека. Какой удачный момент, однако!
— Простите, господин. Я уйду немедленно. У меня немного денег. Возьмите, возьмите, — говорил Сын блудницы, задыхаясь.
— Деньги твои я итак заберу, ушлёпок. Мне всё же интересно, почему ты тут сидишь, если я запретил ещё вчера? Выкидыш шлюхи!
Ибраф застонал, когда его пнули в левое ребро. Он упал набок и тут же подтянул колени к себе, чтобы защитить живот. Мирральд дважды ударил его по спине, выкрикнув ругательство. Жертва тихонько молилась. И словно в ответ на молитву явилось спасение.
Миррольд готовился ещё раз ударить беднягу, когда почувствовал чью-то руку на своём плече. Он оглянулся. Строгое лицо святого отца оказалось на одном уровне с его заросшим смуглым лицом.
— Что же ты делаешь, подлец? Разве можно совершать насилие над невинными? Ты в который раз забываешь о законе Божьем.
Миррольд смущённо отвёл серые глаза.
— Простите, Святой отец. Но этот мальчишка…
— С ним я сам разберусь, — перебил его Альготт. — Займись своими делами.
Миррольд недовольно взглянул на юношу и поплёлся к таверне. Он явно хотел сказать что-то ещё, но его уважение к Альготту было сильнее, чем гнев на Ибграфа.
— Поднимайся. Пойдёшь со мной, — обратился священник к юноше.
Ибграф подчинился. Его душу трясло от восхищение перед Святым отцом. Тот взял его за руку — ладонь была тёплая и мягкая. Ибраф стал внимательно рассматривать Альготта. Отец был высок ростом, строен, имел приятные черты лица. Его глаза оказались тёмно-голубыми, а Ибраф всегда думал, что они зелёные.
— Я должен поблагодарить вас, Ваше святейшество.
— Нет, не должен. Моим долгом было защитить тебя.
Ибраф хотел спросить, что же случилось с Миррольдом, но внутренний голос ему подсказал: не стоит об этом заикаться.
Ибраф заметил: на улицах стало меньше грязи. Да и крысы не бегали под ногами. Небо чуть-чуть очистилось от серости, пропуская нежную голубизну. Куда они попали? Тот ли это город? Да, вон и церковь. Прямоугольное длинное здание с высокими колоннами и решётками на окнах. Башня с блестящим крестом на конце заставляла улыбаться. Никто не испытает такое счастье, которое испытывают жёны Божьи, поднимаясь туда.
Они вошли в церковь. По дороге им не встретился ни один человек, что показалось странным для Сына блудницы. Альготт неожиданно улыбнулся, взглянув на юношу. Очень нежно и красиво улыбнулся…
— Я знаю, сын мой, что у тебя есть благородное желание. Ты хочешь стать моим учеником, не так ли?
Ибраф не ответил. Его руки дрогнули.
— Вы знаете правду, Ваше святейшество. Я хотел подойти к вам уже давно, но боялся, что вы откажете.
— Теперь не бойся. Пойдём за мной. Я хочу знать историю твоей жизни. Видит Бог, она нелегка.
Они отправились в небольшую комнатку, где ночевал святой отец. Кроме широкой кровати, кресла и камина тут ничего не было.
— Присядь, — предложил Альготт, указав на постель. — И рассказывай.
— Я всё скажу, Ваше святейшество. Моей матерью была блудная дева. Грешница. Она не любила меня. Бог отнимает у блудниц чувство любви к кому бы то ни было. Я всё детство испытывал страх и боль. Она била меня, она совершала грязные грехи на моих глазах. Я защищал себя лишь молитвами…
На этом моменте он замолчал, задумавшись. А помогла ли хоть одна из этих молитв? Почему он до сих пор несчастен, если так часто обращался к Господу? Но эта мысль вылетела из головы Ибрафа, как только он увидел напряжённый взгляд святого отца. Альготт догадался…?
— Простите. В одиннадцать лет я сбежал от неё. И тогда же совершил первый тяжёлый грех: украл деньги, чтобы купить немного еды. Потом продолжил воровать. Мне стыдно, о, как стыдно! Я купил книгу на ворованные деньги. Хотел обучиться грамоте. И обучился. Святой отец, обучился! Для меня знания и вера — великие радости. В чём смысл моей жизни? В служении Господу. С Ним одиночества нет. С Ним горя нет. Моя порочная жизнь в Его руках и, если он даст мне шанс, я исправлю её.
Альготт не ответил. Он подошёл к камину, начал разжигать его. Ибраф не сводил глаз с его длинной спины.
— В служении к Господу, значит. Да, тебе пришлось многое стерпеть. Бог любит мучеников, ибо они несут в своих душах великое благородство.
Альготт подошёл к постели, присел рядом с Ибрафом, взял его за руки и начал тихо говорить:
— Я давно обратил на тебя внимание. В церкви ты единственный, кто молится без фальши, без злых целей. Я видел, какое чувство наполняет твоё тело, когда ты говоришь с Ним. Мне нужен такой ученик. Но прежде, прежде, — Альготт прикрыл глаза, замолчав. — Все мои ученики проходят через это. Все они получают от меня силу… Понимаешь? Силу для объединения с Господом. Почему ты всё ещё в плаще? Сними его. Прошу, мой мальчик, сними всё…
Ибраф не сдвинулся. Он не понимал, чего хочет от него святой отец. О какой силе он говорит? Альготт тем временем положил ладони на худые щёки Ибрафа, погладил их с тоскливой добротой.
— Все мои ученики прошли через трудности. Я дал им любовь, дал им награду за страдания. Ну что ты как каменный? Мой мальчик, дай мне своё тело. Господь повелел любить тех, кого не любил никто. Ты ведь не выйдешь отсюда, пока я не возьму тебя. О, подумай сам! Как приятно тебе будет, когда я лягу сверху! Ты же никогда такого не испытывал, мой мальчик. Я так сильно желаю наполнить тебя своей силой. Я бы отказался от всех учеников, лишь бы ты отдался мне. Отдался Господу. Да, Господу. Ибраф! — крикнул святой отец. Глаза его — уже зелёные — словно наполнились маслом, губы некрасиво вытянулись. Ибраф не двигался с места, боясь прогневать Альготта. Осознание безысходности ржавой иглой кололо сердце.
Заметив, что Ибраф не собирается поддаваться, Альготт воспользовался силой принуждения.
— Вот оно как. Где же твоя вера? Ты так клялся мне! Неужели ты предатель, мой мальчик? Неужели слово Божие для тебя ничего не значит? О, я понял. Ты такой же, как и остальные. Грешник. Ты не знаешь закон Божий. Раз смеешь отказывать мне.
Ибраф попытался крикнуть, но из горла вырвался лишь хрип. Грудь сдавила глубокая боль. Глаза перестали видеть что-либо, из них потекли слёзы. Ледяные слёзы.
— Свят-ой! Оте…отец! Простите! Избавь! Избавь от муки! Боль. Боль-но!
Ибраф рвал на себе одежду, дёргаясь всем измученным телом. Глаза замерзали. В ушах раздавался далёкий голос святого отца. Голос Бога.
— Как долго я искал тебя. Дольше, чем может длиться жизнь простого человека.
Альготт увидел: его новый ученик лежит на кровати, расслабившись. Всё-таки и тело, и душа Ибрафа всегда принадлежали Ему. Единство Бога и пророка рождает веру. Альготт лёг сверху — у Ибрафа восстановилось дыхание и зрение. Он застонал, извиваясь под олицетворением веры.