Всё-таки врач – особая профессия. С одной стороны, самая гуманная (пациентам так хочется думать). С другой, если поразмыслить о характере некого абстрактного врача, то это, наверное, будет материалист, циник, хладнокровный флегматик. Ведь сочувствовать каждому больному, переживать из-за каждого умершего – на это никакого сердца не хватит, если сердце не прикрыть плотным панцирем. Хоть на время «отключать» эмоции, смотреть и делать своё дело бесстрастно, сосредоточенно – это должен уметь хороший врач. Педиатр «не слышит» плач ребёнка, акушер «не слышит» крики роженицы, стоматолог «не видит» побелевшие от напряжения пальцы пациента, вжатые в подлокотники кресла… Про хирурга я вообще молчу.
Помните, что говорил о себе Женя Лукашин в «Иронии судьбы…»? Надя упрекает его: «А Вы, оказывается, жестокий». Он отвечает: «Я хирург. Мне часто приходится делать людям больно, чтобы потом им жилось хорошо».
У врача должны быть и глубокое понимание болезни, и способность дистанцироваться от неё. А ещё врачи уж точно знают, что бессмертия не бывает; что кровь у всех одинаковая – и у бедных, и у богатых, и у преступников, и у их жертв; что в болезнях и травмах часто виноваты сами пациенты – своим поведением, даже образом жизни. Знать всё это, конечно, нормально. Но изо дня в день убеждаться – тут ничего святого не останется. Волей-неволей станешь смотреть на людей, мягко говоря, критически. И надо иметь очень много терпения и милосердия, чтобы действительно их лечить.
Чехов, как известно, был практикующим врачом. Он видел неприглядную человеческую изнанку, слышал исповеди пациентов. Читая рассказы Чехова, зададимся вопросом: жесток он или милосерден?
В мире Чехова страшно и больно жить. А если вспомнить, что это реализм, то жить просто невыносимо. Как стерпеть, что где-то изводят девятилетнего мальчика Ваньку Жукова; доводят до отчаянья тринадцатилетнюю Варьку, которой до смерти «Спать хочется»; отказывают во всём человеческом обитателям «Палаты №6»? Можно ли спокойно жить, зная, что произошло «В овраге»?
Огромное тело России похоже у Чехова на тело больного, и врач обследует его, отмечая: вот здесь у Вас нарыв, здесь язва, здесь неправильно срослось. Недаром есть выражение «социальные язвы». В рассказах Чехова они именно социальные, касающиеся поступков, образа мысли, образа жизни людей. Над какими-то «заболеваниями» он ещё может иронизировать, а над какими-то совсем нет, до того они серьёзны и запущены. Чехов диагностирует и как бы спрашивает: «Лечиться будем?»
Пациент удивляется: да, болит и ломит тут и там, но вроде ноги носят. Не хочет прислушиваться к врачу. Понимает, что лечение будет долгим и трудным, даже начинать страшно.
«Ну, как угодно, – вздыхает врач. – Я Вам здесь всё подробно опишу, рекомендации дам, а дальше – как хотите. Всё зависит от Вас».
Пациент обещает подумать. Дома перечитывает список «болезней»: бессердечие, равнодушие, лживость, тщеславие, раболепие, мнительность… Потом длинный список «лекарств»: милосердие, бескорыстие, честность, мужество, помощь ближним… Трудно лечиться, трудно взять и стать идеалом. Легче «плюнуть» и пуститься во все тяжкие.
В своё время Честертон остроумно заметил: «Христианский идеал — это не то, к чему стремились и чего не достигли; это то, к чему не стремятся, потому что поняли, как это сложно.»
Вот и Чехов высоко ставит планку нравственности и потому жестоко критикует всех, кто не дотягивает до неё. Он указывает на пороки, которые отдаляют нас от идеала; надавливает на «больные места», которые надо лечить. Это именно Чехов написал: «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли.» Ох, должно…
У Чехова мало просто смешных и добрых рассказов. Их бережно отобрали для школьной программы. Остальное – для взрослых. Взрослые понимают, о чём речь; знают все эти пороки и «болезни»; способны воспринять мнение и советы «врача».
Чтение Чехова не поднимет настроение своим юмором, а, скорее, погрузит в глубокую задумчивость. История болезни – невесёлый документ.
И даже если пациент «здоров», то Чехов напоминает: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком…» Ну, Вы сами знаете.
Нет, всё-таки приведу целиком, уж очень хорошо сказано: «…с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других.»
Ещё один врач, ставший писателем, – Уильям Сомерсет Моэм. И в его произведениях чувствуется «врачебный» подход: человек как он есть, без прикрас, его изнанка – скрываемая или намеренно выставленная напоказ. Роман Моэма «Бремя страстей человеческих», несмотря на тяжеловесное название, – одно из лёгких его произведений. Это жизнеописание не очень счастливого человека, где в хэппи-энд не верит, кажется, даже сам автор. Однако хэппи-энд присутствует.
А вот в романе «Луна и грош» персонажи вроде даже и не ищут счастья. Они боятся не успеть сделать в своей жизни нечто самое важное, даже если это разрушит их мир. И на пути к цели они демонстрируют свою «изнанку», освобождаются от налёта цивилизованности, действительно предаются страстям человеческим. Безнадёжные «пациенты».
В «Театре» изображена женщина как она есть: тщеславная, падкая на удовольствия, манипулирующая мужчинами, беспощадная к соперницам, впадающая то в высокомерие, то в самоуничижение, артистичная. Великая притворщица, которая выглядит наименее достоверно, именно когда искренна.
Подобный психологизм находим в «Анне Карениной», но у Моэма уважение к прекрасному полу куда меньше. Он женщин насквозь видел и, если ознакомиться с его биографией, предпочитал общество мужчин.
Кстати, сам Чехов с женщинами – в смысле, с женскими персонажами – тоже не церемонился. В «Учителе словесности» главный герой проходит путь от трогательной влюблённости до разочарования в предмете своей любви, в самой любви. Он заливается дурным смехом, повторяя: «Розан!», обращённое к молодой жене, и это слово звучит как символ пошлости, мещанства. В «Скверной истории» Чехов безжалостно высмеивает усилия, предпринимаемые девушкой ради устройства её брака, – охоту на жениха. В «Анне на шее» показывает, как легко женщина поддаётся тщеславию и развращается.
В общем, для врача что мужчина, что женщина – просто пациенты. Никакой романтики, никакого снисхождения. У Чехова и мужчины, и женщины могут быть глупы и порочны.
Едва ли Чехов считал, что браки заключаются на небесах. Муж и жена в его рассказах, как правило, выхватываются на том отрезке времени, когда любовь уже прошла, остались взаимные обязательства, неприязнь, самообман.
У Моэма, кстати, то же самое: так, в «Луне и гроше» браки рушатся запросто. А про одну супружескую пару замечено, что они ходят в гости к знакомым, «чтобы избежать тягомотного ужина тет-а-тет».
Врачи пишут так, будто для них нет ничего святого.
Иногда я так думаю. А иногда иначе: вдруг именно они – гуманисты в наивысшем смысле слова? Они, знающие, насколько хрупка человеческая жизнь, насколько легко уязвимы и тело, и душа.
В «Трёх товарищах» Ремарка есть эпизод (этот писатель, конечно, не был врачом, но я всё-таки приведу цитату): глядя на младенца в коляске, главный герой называет его бедняжкой и говорит: «Хотел бы я знать, на какую новую войну он поспеет». Собравшиеся рядом женщины возмущаются и упрекают Роберта за такие слова. У него, мол, нет сердца. «Как раз есть, иначе мне не пришли бы в голову такие мысли,» – отвечает Роберт.
И это сердце сострадает ребёнку, пришедшему в наш далёкий от совершенства мир. Герой произносит неожиданные и жестокие слова, но именно в них – жалость и любовь к маленькому существу, которому бог знает что предстоит.
Чехов учит милосердию, изображая полное отсутствие такового. Любви нет – и читатель чувствует это остро, как боль. Средство от боли – любовь, оживляющая чёрствые, равнодушные, мёртвые сердца.
В рассказах находим и персонажей, которые воплощают истинное сострадание и человеколюбие «напрямую», а не «методом от противного»: кухарка Ольга («Нищий»), Липа («В овраге»), Василиса («Студент»), отец Христофор («Степь»)… И это опять про христианский идеал. И авторы, стремящиеся сказать нечто важное своим читателям, регулярно напоминают нам о нём и учат видеть разницу между добром и злом, правдой и неправдой.
В 2008-ом году писательница Галина Щербакова (наиболее известная как автор повести «Вам и не снилось») написала ремейки избранных чеховских рассказов. В её сборник «Яшкины дети» вошли двадцать миниатюр, названных так же, как произведения классика. Это адаптация идей Чехова к нашим дням. Идеи, «диагнозы» и настроение сохранены, но перенесены в новые декорации. Так, в миниатюре «Спать хочется» героиня Щербаковой – доведённая до отчаянья и крайнего измождения женщина – засыпает за рулём машины.
Чехов – классик, и пороки, которые он то иронично, то безэмоционально обличал в своих произведениях, тоже классические, вечные. Только в наш век они модифицировались в соответствии с реалиями времени: чеховские персонажи переселились в новые дома и опрятные офисы, пересели из бричек и колясок в автомобили, «вооружились» смартфонами и ноутбуками. Но ситуации вроде описанных в «Смерти чиновника», «Толстом и тонком», «Хамелеоне», «Анне на шее» и многих других рассказах несложно представить и сегодня.
Особенно сегодня. Из-за колоссального расслоения общества, фактического бесправия наёмных работников, падения общего уровня культуры – чеховские ситуации будут повторяться всё чаще. Спустя более ста лет мы откатываемся назад, в страшный чеховский мир.
Чехов давно поставил диагноз. Лечиться или нет – выбор больного.
Автор - Ольга Типайлова.