22.06.2020
Генна Сосонко
«Я хочу рассказать об одной черте Х, которая делает ему честь. Он был… ну, в общем, он был коммунистом».
Хорхе Луис Борхес
«Не забывай: если сидишь где-нибудь в кафе, занимай место лицом к входу и всегда помни, где находится запасной выход. Постоянно следи, кто входит в кафе, чтобы можно было смыться, а они не могли бы стрелять тебе в спину».
Это первая фраза недавно вышедшей в Голландии книги «Отец-загадка». Что и говорить, не совсем обычное начало для рассказа о любом человеке, тем более для биографии шахматного мастера из благополучной западноевропейской страны.
Все рецензии были написаны в превосходных степенях, но я приобрел бы книгу в любом случае, ведь речь в ней шла о человеке, которого я знал едва ли не с первого дня моего пребывания в Нидерландах.
В течение всей моей карьеры Витхауз присутствовал в самых различных ипостасях: члена организационного комитета, главы пресс-центра турниров, журналиста или просто коллеги, играющего за соседними столиками сеанс одновременной игры. Как и все в шахматном мире, я звал его Берри, и в стареньком Фолксвагене Витхауза провел не один десяток часов, колеся по городам и весям маленькой страны у Северного моря.
Во вступлении к книге Иоланда пишет, что хотела показать, как очень симпатичных по существу людей идеология подвигает на ужаснейшие вещи, а вы уже, возможно, догадались из эпиграфа, что ее отец всю жизнь оставался убежденным коммунистом.
Беренд Ян Витхауз (1920-2009) рос в строго протестантской среде провинциального Зютфена, но война изменила его полностью. «Это уже не был наш Беррендье, - сказала позже его сестра. - Что-то исчезло в нем навсегда».
Именно война сделала его коммунистом. Ведь немецкие коммунисты были первыми, кто разглядел какую опасность для мира представляет фашизм, и разве не коммунисты оказали самое сильное сопротивление Гитлеру, став первыми жертвами его режима? Витхауз штудировал тогда книги Маркса и Энгельса с большим тщанием и с гордостью говорил о себе: «Я – большевик!»
Вашему вниманию шахматные комплекты рекомендованные международной шахматной федераций ФИДЕ
В 1945-м сразу после капитуляции Германии Берри стал главой редакции зютфенского отделения газеты голландских коммунистов «De Waarheid» («Правда»). Его будущая жена Йенни, полностью разделявшая его взгляды, работала там секретаршей. Три года спустя Витхаузы переехали в Амстердам. Еще через год родилась Иоланда, сегодня - известная голландская писательница.
Она вспоминает: «Мне было пять, но я уже знала: мы – враги! Когда я только училась читать, на корешке одной книги, стоявшей на отцовской полке, я прочла что-то похожее на WILLEM. Что это я еще за WILLEM - подумала я, и только повзрослев, поняла, что на самом деле это было имя. W.I. LENIN. Потом я столкнулась с запретами. Люди, исповедовавшие коммунистические идеалы, не носили джинсов – эту экипировку ковбоев, уничтожавших индейцев – коренное население Америки. Кока-Кола, которую пили наши сверстники, для нас с братом тоже была запрещена: это ведь был символ капитализма. Фрэнк Синатра и Элвис Пресли не только представляли презренных декадентов, но и прославляли пороки, свойственные американскому образу жизни. У нас дома не справляли Рождество и другие христианские праздники. По собственному признанию отца, он прекратил верить в бога, когда ему исполнилось двенадцать, а знакомство с коммунистической литературой только укрепило его в этом неверии и сделало убежденным атеистом. Но Первое мая, годовщины русской революции, Международный женский день и День победы над Германией отмечались всегда.
Не забывался разгром немцев под Сталинградом, но о дне высадке союзников в Нормандии не говорилось ни слова. Отмечали и дни освобождения Бухенвальда, Заксенхаузена, Равенсбрюка. Но не Дахау. Члены комитета бывших узников Дахау не состояли в коммунистической партии Нидерландов, и поэтому этот день совершенно игнорировался коммунистами. В школе учитель истории объяснял, что фашизм и коммунизм – две стороны одной медали, мы читали утопию Оруэлла «Скотский хутор», но о том, чтобы обсуждать это дома, не могло быть и речи. У нас в книжном шкафу можно было найти книгу Николая Островского «Как закалялась стать» и произведения Антона Макаренко о воспитании подрастающего поколения в коммунистических идеалах. Отец постоянно пропадал на каких-то собраниях, совещаниях, раздавал брошюры и памфлеты, агитировал на выборах, писал статьи. После его смерти я нашла написанную им рецензию на речь Андрея Жданова «О литературе, философии и музыке». Отец полностью разделял точку зрения автора. Чувствуя себя маленьким винтиком исторически правильного движения, он был полностью согласен с Ждановым: как может что-то мелкое, личное, интимное, о чем писала Ахматова, быть сравнимо с борьбой за светлое будущее человечества? Одержимый идеей, отец мало обращал внимания на материальную сторону жизни, и я помню, как мама, прочтя распространявшуюся им листовку, где говорилось о нищенских зарплатах кондукторов трамвая и уборщиков мусора, тихонько вздохнула – “Зарабатывали бы мы столько…”»
Иоланда знала, что в любой момент в их квартире может раздаться звонок, а на пороге появятся суровые дяди из министерства безопасности. Для того чтобы ребенок не проболтался, родители в разговорах между собой называли газету по-французски - «Vérité» («Правда»), но смышленая девочка прекрасно всё понимала. Когда в Амстердаме Иоланда пошла в новую школу, в первый же день у нее спросили о месте работы отца. Следуя полученным дома инструкциям, она не должна была отвечать на такого рода вопросы, и девочка промолчала. Это вызвало какое-то подозрение. Подозрение усилилось еще больше, когда она, единственная в классе, на вопрос учителя о названии запущенной Советским Союзом космической ракеты сказала «Спутник». Но дальше подозрений дело не пошло. Иоланда взрослела с песней Эрнста Буша, в которой рефреном звучало: «Партия всегда права!» Впрочем, и другие слова песни немецкого трубадура-коммуниста под стать рефрену: «Кто борется с ложью и эксплуатацией, всегда прав. Кто защищает человечество, всегда прав. Так, из ленинских идей растёт партия, спаянная Сталиным. Партия! Партия!»
* * *
Во время войны в оккупированной Голландии многие тайно слушали передачи Би-Би-Си из Лондона и следили за событиями на Восточном фронте. Голландцам были известны не только крупнейшие военные операции, но и имена всех маршалов Красной Армии. Хотя страну освободили канадцы и американцы, имя Сталина стало символом победы, и один из самых больших бульваров Амстердама был назван его именем.
После войны коммунистическая партия страны имела огромное влияние в стране. В Амстердаме, к примеру, коммунисты завоевали 34 процентов всех голосов, а газета «De Waarheid» одно время была крупнейшей в Нидерландах. Но очень скоро появились первые трещины: многие агрессивные шаги Советского Союза в Восточной Европе не понравились рядовому голландцу, увидевшему, что на смену нацизму приходит другой тоталитарный режим. Коммунистам резко сократили время радиовещания, и они были выведены из всех важнейших комиссий парламента.
Популярность компартии еще больше пошла на убыль в 1956 году после доклада Хрущева о злодействах Сталина. Хотя другие партии распространяли текст этой речи, коммунисты решили дождаться подтверждения из Москвы – не фальшивка ли это? Не злостная ли это выдумка презренной буржуазии, чтобы напакостить им? Но это было еще не все. Осенью того же года после венгерских событий партии пришлось пережить по-настоящему тяжелый удар. Советские танки и кровь на улицах Будапешта, десятки тысяч беженцев, прибывших в Голландию, резко изменили отношение населения к коммунистам.
По стране прошли антикоммунистические демонстрации, а в Амстердаме был разгромлен магазин левой литературы «Пегасус». Студенты, среди которых был и будущий мастер Йонгсма, решив защищать западную демократию от марионеток Москвы, отправились к редакции голландской «Правды», чтобы посчитаться с «коммунистическим сбродом». Среди работников редакции, оборонявших здание был и Берри Витхауз. Много лет спустя, когда Йонгсма был в гостях у Витхаузов и разговор зашел о событиях того времени, радушный хозяин дома вдруг стал совершенно серьезным: «Да, я видел тебя в толпе у здания. У всех нас было оружие, и если бы вы решились на штурм, я не задумался бы ни на секунду, чтобы пустить его в ход…»
В командном первенстве Голландии Витхауза подвергли бойкоту, отказываясь встречаться с ним даже за шахматной доской. Руководство VAS – старейшего клуба Амстердама и многократного чемпиона страны, за первую сборную которого выступал Берри, чтобы не дразнить гусей, решило не выставлять его вообще. Некоторые члены клуба не были согласны с этим решением, другие, наоборот, горячо поддержали его. Правление оказалось не в состоянии разрешить конфликт и в полном составе вынуждено было сложить полномочия.
Детские тренерские сессии, проводимые Витхаузом, тоже были приостановлены. Вопрос был поставлен ребром: можем ли мы доверить коммунисту воспитание подрастающего поколения? Хотя коммунистическая партия сохранила фракцию в парламенте, коммунисты в глазах многих стали рассматриваться как пятая колонна, подрывающая демократию в стране.
В том же 1956 году Витхауз покинул газету. Количество подписчиков сократилось на две трети, и партия вынуждена была расстаться со многими сотрудниками. Но где мог устроиться журналист из коммунистического издания? Если раньше Берри совмещал работу в газете с игрой за клуб, эпизодическими тренировками и сеансами одновременной игры, теперь он перешел на постоянную шахматную работу.
При всех политических пристрастиях шахматы занимали огромное место в его жизни. Осведомленные о взглядах Берри полагали, что кличка собаки Витхаузов, в которой он души не чаял, - «Фидель», но шахматисты знали лучше: животное было названо в честь Международной шахматной федерации. А своему сыну Максу он дал имя человека, сделавшего маленькую Голландию одной из ведущих шахматных стран Европы. Витхауз называл этого человека «бог» и относился к нему соответственно.
В пятидесятых-шестидесятых годах он считался сильным кандидатом в мастера, но это было до моего времени, и я никогда не видел Берри играющим серьезные партии. Разве что какие-то легкие, иногда блиц, но большей частью – сеансовые.
Зато в течение едва ли не четырех десятков лет не было в стране турнира, большого или маленького, к организации которого Витхауз не имел бы отношения. Способный к языкам, он свободно владел не только английским, немецким и французским. Я слышал Берри изъясняющимся на испанском и шведском. В молодости он занимался эсперанто, который мог бы пригодиться, когда начнется мировая революция. Всю жизнь Берри учил русский, худо-бедно мог изъясняться на нем, а в самом начале девяностых, стараясь усовершенствовать значивший для него так много язык, даже провел месяц на каких-то курсах в Санкт-Петербурге.
Знавший всех в шахматном мире, он связывался с гроссмейстерами, которых организаторы хотели бы видеть в Голландии, и лично вел переговоры. Сегодня его можно было бы назвать директором турнира, но сам Берри, без сомнения, открестился бы от такой должности: всё, связанное с официальщиной, с истеблишментом он на дух не переносил. Витхауз никогда не был членом правления какого-нибудь клуба, тем более, у него не было какой-либо функции в Королевской Шахматной Федерации Нидерландов. Когда заходила речь о каком-нибудь отличии, Берри был категорически против – медали, кубки, почётные знаки, не входя в реестр его жизненных ценностей, были для него просто побрякушками. Во время торжественных закрытий турниров где-то в зале рядом произносились тосты, звучали аплодисменты, чествовались победители, но Витхауз, презирая эту мелкобуржуазную суету, в одиночестве запирался в комнатке рядом, выстукивая на своей портативной пишущей машинке отчет о последнем туре, чтобы потом передать его в редакцию.
Он вел шахматные рубрики в «Алхемейн Дахблад», еженедельнике «Свободная Голландия» и в бесчисленных провинциальных газетах.
Витхаузу принадлежит идея выпускать ежедневные бюллетени. Все сыгранные вчера партии были снабжены диаграммами, а некоторые даже на скорую руку прокомментированы. Адская работа: надо было проверить бланки, отпечатать партии на пишущей машинке, снабдить их при помощи специальных штемпелей и печаток диаграммами, размножить. Частенько он засиживался далеко за полночь, но все знали: в пресс-центре турнира уже на следующий день аккуратной стопкой будут лежать бюллетени предыдущего тура.
Шахматы были для Берри волшебным миром необычных людей и рассказов, которыми он не уставал делиться с каждым, кто хотел их слушать. Множество таких историй довелось услышать и мне. Берри знал, понятно, что я думаю об идеологии, которую исповедовал он, но никогда за наше почти сорокалетнее знакомство не заводил со мной разговоров на эту тему. Я тоже старался избегать острых углов, и у нас ни разу не возникло чего-либо похожего на конфликт.
Событием шахматной жизни страны стало организованное Витхаузом ежегодное сеансовое турне. Шахматный караван, состоявший из шести-семи гроссмейстеров и мастеров, колесил по всей Голландии, давая каждый вечер сеансы одновременной игры в очередном городе. Турне это, спонсором которого являлся один из крупнейших супермаркетов страны «Фром и Дрейсман», начиналось сразу после окончания турнира в Вейке и длилось едва ли не весь февраль. Перед началом этих сеансов сначала представляли гроссмейстеров и мастеров, а потом объявляли особо: «Мастер симультанов Берри Витхауз!»
Федерация персонально для него учредила этот диковинный титул - «мастер сеансов одновременной игры». Когда таким образом представляли Берри, я всякий раз вспоминал ушлого питерского перворазрядника, объявившего себя «Мастером спорта Первой категории». Он неутомимо объезжал летние пионерские лагеря, давая сеансы одновременной игры, когда и по нескольку в день. Но по отношению к Берри никто не испытывал зависти или досады: ведь это именно он придумал и организовал этот грандиозный шахматный карнавал.
Турне должно было состояться и в 1974 году, когда я впервые принял участие в главном турнире в Вейке. Но сроки его накладывались на необычное соревнование в испанском Лансароте: на этот курортный остров были приглашены команды нескольких европейских столиц, в том числе Амстердама.
Доннер, Тимман и другие амстердамцы сразу отказались от поездки, предпочтя легкие и верные деньги сеансов, но для меня слово «испанский» звучало музыкой, которую трудно сегодня передать словами. Я колебался. Поездка в Испанию, тем более на один из Канарских (КАНАРСКИХ!) островов для человека, родившегося в неволе, значило совсем другое, чем для них. Для голландцев Лансароте звучало примерно так же как – Гаага или Утрехт, только разве на остров надо было лететь самолетом, в то время как Витхауз прибегал к другим аргументам. «О чем ты? - восклицал Берри. - Испания? Франко? Фашисты? К стенке!»
Несколько лет спустя и тоже во время сеансового турне я был свидетелем начавшегося поздним вечером и ушедшего глубоко в ночь спора между Доннером и Ларсеном. Речь шла о политике, и уровень дискуссии гроссмейстеров – типичных западных интеллектуалов левого толка – был очень высок. Имен многих философов, которыми они жонглировали, я не знал, терминов, случалось, просто не понимал, но слушать обоих было крайне интересно. Витхауз, тоже присутствовавший при полемике и для которого в политике было всё решено раз и навсегда, подавал время от времени только одну реплику: «Фашисты? К стенке!».
Эту незамысловатая формула Берри запомнилась не мне одному. Ханс Рее вспоминает, как однажды у него с Доннером, когда они направлялись в машине Витхауза на какой-то очередной сеанс, возник разговор о политике, и обычно молчавший Берри сказал, что если он и его единомышленники пришли бы к власти, а в том, что это должно случится он не сомневался ни на секунду, то Доннер и Рее станут первыми, кто будет поставлен к стенке. И, вздыхая, добавлял, что, увы, это будет правильно, даже если он, друг и коллега жалких путаников-интеллектуалов, никак не был бы рад этому факту. «Наверное, это была только шутка, - замечает Рее, - наверное. Но, кто знает, может и не вполне шутка…»
С конца сороковых годов у самого Берри не было заграничного паспорта, и автобус со сборной клуба, направлявшийся в Германию на дружеский матч, был задержан на границе: Витхауз не мог въехать в Федеративную Республику. Первым заграничным выездом Берри стал турнир претендентов на Кюрасао (1962). Хотя остров и являлся частью Королевства Нидерландов, Витхауз очень волновался, выдадут ли ему паспорт на этот раз: ведь он был коммунистом, а документы об этом хранятся в архивах долго, очень долго. Но в конце концов паспорт был получен, и Берри, ежедневно контактируя с лучшими гроссмейстерами мира и совершенствуя русский, провел на Кюрасао счастливейшее время своей жизни.
Его годы в шахматах пришлись на время абсолютной гегемонии советских гроссмейстеров. Витхауз не только был важным звеном в переговорах со Спорткомитетом, но и опекал советских маэстро во время пребывания их в Голландии. В амстердамском доме Витхаузов провел едва ли не целый месяц Лев Полугаевский, когда был секундантом Смыслова на межзональном турнире в 1964 году. Разрешение на это было получено без проблем: посольские прекрасно знали, у кого будет гостить советский гроссмейстер.
В 1966 году в юношеском чемпионате Голландии гимназист Тимман занял первое место, завоевав право представлять страну в мировом юниорском чемпионате.
«Мне еще не исполнилось шестнадцати, и кто-нибудь из взрослых должен был сопровождать меня на этот чемпионат в Израиле, - вспоминает Ян. - Когда стало известно, что со мной отправится Витхауз, кто-то сказал моей маме: “Госпожа Тимман! Как это возможно, чтобы такой человек сопровождал вашего сына. Он ведь коммунист!” Но мои родители не придали этому никакого значения, и мы с Берри отправились в Иерусалим. Витхауз редко заглядывал в турнирный зал. Он сидел рядом с бассейном на открытом воздухе, но никогда не плавал, считая это пустым занятием…. Рядом с ним всегда можно было увидеть магнитные шахматы. Поля на них не были еще так истерты, как десять лет спустя, когда железо явственно проглядывало на них тут и там. В течение того, а потом и бесчисленных других турниров я показывал Берри на этих шахматах партии, появлявшиеся потом в бюллетенях и журналах. Всегда в хорошем настроении, с неизменной трубкой он производил очень домашнее, доверительное впечатление…»
Хотя после событий 1956 года Витхауз, распрощавшись с профессиональной партийной работой, ушел в шахматы, это не значило, что он порвал все связи с партией. Иоланда вспоминала, что и после этого отец частенько пропадал на встречах со старыми камрадами, помогал в подготовке каких-то демонстраций, контактировал с советским посольством, откуда получил приглашения на различные празднества, и с «Обществом дружбы Советский Союз – Голландия».
Как и все подобные организации, «Общество дружбы», бюллетени которого приходили к ним домой, полностью находилось под контролем КГБ, а в телефонной книжке отца после его смерти Иоланда обнаружила не только номера известных коммунистических лидеров Нидерландов, но и советского, и кубинского посольств.
Куба Фиделя Кастро зажгла было снова интерес к коммунистическим идеям, но жесткое подавление Пражской весны в 1968 году нанесло еще один удар по СPN. Изменилось ли взгляды Витхауза? «Где-то в середине семидесятых – вспоминает Иоланда, - отец думал даже о прекращении шахматной деятельности, чтобы отправиться куда-нибудь в Южную Америку. Ведь он может пригодиться еще где-нибудь в Никарагуа. Пусть Че Гевара и погиб, борьба должна продолжаться. Революция!»
Поначалу девушка шла по стопам родителей: в девятнадцать Иоланда тоже вступила в коммунистическую партию. Но несколькими годами позже она стала отходить от коммунистической идеологии и в конце концов полностью порвала с ней.
«Это было невероятное раскрепощение, я как будто сбросила оковы, - говорит Иоланда Витхауз. - Жизнь открылась мне многими, неведомыми дотоле красками. Начиная с этого момента я могла наслаждаться искусством, музыкой и просто свободой. Свободой делать всё, что мне нравится. Жизнь перестала иметь какую-либо резко очерченную цель. Ведь вера моих родителей была похожа на религию, хотя если я сказала бы об этом отцу, эти слова стали бы самым большим оскорблением для него».
Иоланда вспоминает, что по натуре своей отец был доброжелательным и отзывчивым человеком, и продолжительный контакт с ним автора этих строк полностью совпадает с этой характеристикой. Ханс Рее тоже пишет, что «на самом деле Берри был очень мирным и дружелюбным человеком, не способным обидеть и мухи. Для него стало большим благом, что его политические идеалы никогда не воплотились в жизнь».
Когда в конце жизни Доннер после тяжелого инсульта очутился в доме инвалидов, Берри Витхауз регулярно навещал человека, которого в шутку, всерьез ли обещал «поставить к стенке», если коммунисты пришли бы к власти. Они часами играли легкие партии по сохранившейся еще со старых времен символической ставке – четверть гульдена. И так же как в случае Корчного, в последние годы с удовольствием сражавшегося с приезжавшими к нему домой откровенными любителями, их класс тоже нивелировался физическим состоянием плохо видящего и с трудом владеющего речью гроссмейстера. Борьба у них шла с переменным успехом, но разве в результатах этих партий было дело?
* * *
В 1994 году после почти полувека бурлящего Амстердама Берри вернулся в провинциальный, тихий Зютфен. В местном шахматном клубе Витхауза встретили как Одиссея, после долгих странствий возвратившегося наконец домой.
Его старость совпала с крахом Советского Союза и всей коммунистической системы. Если сразу после войны «De Waarheid» насчитывала 350 тысяч абонентов, в конце восьмидесятых их осталось не более 2 тысяч. Это был конец, и в 1990-м газета прекратила существование. Та же участь постигла в следующем году саму партию: СPN – коммунистическая партия Нидерландов - самораспустилась. Наверное, для Витхауза это явилось крушением мировоззрения, всех жизненных идеалов, но о его действительных переживаниях знать нам не дано.
При встречах с дочерью тем политики они, не сговариваясь, избегали. «Но даже если бы мне удалось как-то разговорить отца, нет сомнения, что он так и остался бы в своем коконе…» - уверена Иоланда. Ей вторит Ханс Рее: «При всех его шуточках, дружелюбии и открытости Берри тут же замыкался в себе, когда речь заходила о вещах, действительно важных для него».
Я думаю, что искусственный мир шахмат, которым он отдал десятки лет жизни, помог ему избежать изнанки подковерной партийной борьбы, изгибов партийных линий и дополнительных разочарований. Когда Витхаузу исполнилось восемьдесят, он воскликнул: «Что может быть прекраснее, чем заниматься тем, что тебе нравится и писать на эту неисчерпаемую тему!»
В архивах министерства безопасности Нидерландов Беренду Яну Витхаузу посвящена не одна папка. В секретных рапортах начала восьмидесятых можно встретить его имя в связи с демонстрациями против созданной в Соединенных Штатах нейтронной бомбы. Организаторы этих демонстраций, охвативших тогда всю Западную Европу, получали щедрые субсидии как от Советского Союза, так и от компартий советского блока. Да и несколькими годами позже в этих донесениях всплывают имена Витхаузов, инструктировавших руководителей молодежных организаций очень левого толка. Но там же можно встретить и замечание, что после того как Витхауз покинул редакцию коммунистической газеты, он «заслужил уважение шахматного мира, оказавшись очень приветливым, доброжелательным человеком».
Его старый товарищ еще по работе в газете вспоминал: «Если Берри или я и сомневались порой в курсе партии, мы никоим образом не выражали этого. Наши мысли мы держали при себе и никогда не высказывали их. И не делали этого, в первую очередь, в присутствии своих коллег и товарищей. Нет, мы не могли позволить себе задавать вопросы и подвергать сомнению взятый партией курс». Это и понятно - вся их жизнь была построена на зависимости от идеологии, но всякая форма зависимости опасна, будь то алкоголь, религия, наркотики или членство в какой-нибудь партии.
«После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов». Многим знакома фраза Сергея Довлатова, правда, сам писатель рассказывал, что заимствовал ее у Иосифа Бродского: «Не пойду к … Какой-то он советский». «Он?! Советский?!!» «Ну, антисоветский – какая разница». Но кому бы не принадлежала эта фраза, смысл тут вполне прозрачен. Автор высказал свое негативное отношение к упертым, фанатичным сторонникам некой идеи, причем знак этой приверженности для него был не так уж важен.
Немало единомышленников Витхауза после тяжелых кризисов, постоянно сопутствовавших мировому коммунистическому движению, покинули партию. Но не все. Если верования не обусловлены циничными карьерными соображениями, главное свойство таких до конца преданных идее людей – упертость. Но имеется и более широкое объяснение. Просто ли человеку, с юности придерживавшемуся одной системы ценностей, в конце оказаться у разбитого корыта, перечеркнуть собственную жизнь? Признать, что она прожита зря? И не только «Интернационал» звучал на похоронах старых коммунистов, но и нередко - знаменитая песня Эдит Пиаф «Нет, я ни о чем не жалею».
В конце жизни «большевик» Витхауз наслаждался своей пенсией, своим садиком, покоем, ничегонеделанием. Он стал мягче и доступнее. Витхаузы вели уединенный образ жизни, но шахматистов, приезжавших в Зютфен, встречали очень приветливо, водили по центру города, показывали старину. Потом возвращались домой, и на столе, опровергая слоган его молодости «думающие рабочие – не пьют, пьющие рабочие – не думают», появлялась бутылочка красного вина…
Берри не очень любил ворошить прошлое, и когда с ним пытались заговаривать о нем, тут же переводил разговор на другую тему. За два года до его смерти, когда я приехал в Зютфен, Берри согласился на встречу, узнав, что речь пойдет исключительно об Эйве, Доннере, голландских шахматах и ни о чем другом. Витхаузы встретили меня очень радушно, а я сдержал слово. Последние месяцы дались ему нелегко. Он слабел на глазах, много спал, а проснувшись, нередко переходил на немецкий: «Капут! Капут!..»
Берри Витхауз умер в январе 2009 года во время очередного турнира в Вейке. Траурное объявление о смерти, помещенное в газетах, начиналось так: «Продолжая как всегда нещадно ругать фашистов, от нас ушел...» Это объявление было опубликовано только через несколько дней после кремации. Так хотел сам Берри. Ну умер один человек, и что с того? Какой-то один индивидуум в его понимании играл второстепенную роль. Как настоящий коммунист Витхауз больше заботился о человечестве, чем о каком-то отдельном человеке.
* * *
Отвергший комментарии к своим текстам, должен признаться, что полемику на те или иные темы время от времени всё же просматриваю. Нельзя сказать, что манера ведения дискуссий так уж корректна на других языках, но для русскоязычных сайтов в значительно большей степени характерен скорый отход от темы, предвзятость, абсолютная нетерпимость к точке зрения другого и быстрый переход на личности. И Чесс-Ньюс, увы, здесь не является исключением. Когда я читаю комментарии сторон, выливающих ушаты грязи на оппонента, вспоминается героиня булгаковского романа, наблюдавшая ссору соседок на кухне коммунальной квартиры: «Обе вы хороши…»
Какие там пятьдесят оттенков серого! Весь мир разделен только на два цвета: белый – их собственный, и черный – всех, придерживающихся иной точки зрения.
Великие философы прошлого понимали, что внутри человеческого мира не может быть единственной истины и утешались тем, что она не существует. «Радуйся, что жизнь не имеет никакого смысла, - говорили самые непреклонные из них. - Если бы было иначе, множество дорог в жизни были бы закрыты для человека». Неуловимая истина порождает бесконечный разговор между людьми, а загнавшие самих себя в гетто определенных воззрений, резко ограничили и собственную свободу.
Автор далек от иллюзий, что публикация о необычном человеке мира шахмат, вместившем в себе немало противоречивых черт и верований, изменит что-нибудь в стиле ведения полемики на сайте. Но желающим втиснуть человеческую личность в какое-то одно измерение посоветую ознакомиться с зарисовкой замечательного и очень недооцененного художника и писателя.
Вагрич Бахчанян
Человек
Человек был
молодой,
здоровый,
сильный,
крепкий,
жизнерадостный,
бодрый,
энергичный,
деятельный,
увлекающийся,
трудолюбивый,
дельный,
образованный,
умный,
остроумный,
смышленый,
благородный,
прекрасный,
хороший,
добрый,
честный,
искренний,
открытый,
скромный,
одухотворенный,
солидный,
музыкальный,
экономный,
бескорыстный,
самоотверженный,
неутомимый,
общительный,
гостеприимный,
галантный,
щедрый,
свободомыслящий,
благовоспитанный,
порядочный,
ограниченный,
наивный,
глуповатый,
неряшливый,
неотесанный,
мелочный,
льстивый,
ничтожный,
незначительный,
уродливый,
злой,
подлый,
трусливый,
жестокий,
коварный,
хитрый,
мстительный,
старый.