Как-то раз Вовочка пришёл ко мне и показал газету с материалами, где меня в резкой форме назвали шпионом и убийцей, а моих родителей обвинили в « пособничестве большевикам». Я сидел у себя в комнате, читал Толстого, и на листке бумаги дрожащей рукой было выведено: « советский шпион и диверсант». Потом моя бабушка рассказала мне, что мои родные и знакомые наверняка узнали меня и поклялись отомстить за меня. Я понимал, что поступить по- другому было нельзя, но тем не менее чувствовал себя ужасно. Так и пошло. Видимо, дело было не только в газете, потому что Вовочка стал пропадать по вечерам. Я слышал, что он пошёл добровольцем на фронт, а после ранения так и остался в тылу. С тех пор мы виделись редко. Но я никогда не забывал, что, если он вдруг умрёт, и меня вместе с ним отправят на какой- нибудь участок земли копать траншею, я обязан буду сделать вид, что очень этого хочу. Поэтому, пока он был жив, я изо всех сил притворялся, что не хочу никуда идти. А когда Вовочка умер и я увидел на своём письменном столе пачку из- под маргарина с его фамилиями, я понял, что пришло время мстить. Долго ломал я себе голову, как бы поделикатней это сделать, и в конце концов придумал. Мы с Вовочкой постоянно тренировались во дворе. Была осень, и с каждым днём становилось всё холоднее. Вовочка становился всё мрачней, а я всё храбрее. Наконец, в один прекрасный день, когда я как раз готовился выйти из подъезда и подставить ладонь под падающий с неба белый пух, он вдруг спросил: « Лёша, а ты знаешь, кто такой Ленин? Это такой маленький мальчик в красном пиджачке…» И мы раз и навсегда расстались. С тех пор я всё время думал о Вовочке и от всего сердца жалел, что не мог оставить его в живых. Но я был твёрд в своём решении отомстить. Тут, я думаю, мог бы помочь мой новый знакомый, который сегодня рассказал про тетю Клаву. К тому же, как вы видите, у меня за спиной два диплома. И я готов работать за любые деньги, если это может помочь следствию. Прошу, товарищ полковник. Кручинин вопросительно поглядел на Берёзкина. Тот кивнул. Кручинин сделал какие- то пометки в своём блокноте и указал на большой конверт в своих руках. Снова прочитав надписанные на нём цифры, он взял нож для бумаг и разрезал его на две части, после чего сложил половинки конверта и протянул их Кручинину. Тот засунул туда концы разрезанного конверта и спрятал его в карман. Потом он встал из- за стола, протянул руку Кручинину и пожал её. Берёзкин встал, пожал протянутую ему руку и сказал: « Спасибо, Степан Степаныч». Кручинин ушёл из кабинета, и звук его шагов постепенно стих за закрывшейся дверью. Берёзкин с Кручининым остались в кабинете одни. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец Кручинин сказал: « Слушай, Вован, может, ты чего- нибудь хочешь? У нас же тут закуска была». Берёзкин помотал головой. Кручинин вынул из кармана толстый бутерброд и положил его на стол. Берёзкин взял бутерброд и принялся жадно есть, откусывая большими кусками и жадно запивая его чаем. Кручинин сел в кресло напротив и закурил. За окном тихо шумел ветер и так же тихо падал крупный холодный дождь. « Степан Степаныч сказал, что будет думать», – сказал вдруг Кручинин. Берёзкин пожал плечами. Кручинин глубоко затянулся и несколько секунд смотрел в пространство, как будто решая, с чего начать разговор. Наконец он сказал: « Степан Степаныч сказал, что он, когда в Швеции был, у старого учителя в усадьбе на ферме на стул сел и сказал, что теперь он поэт. Всё верно? То есть он точно это сказал? И всё так и произошло? А я тоже тогда на стул сел и сказал, что я поэт. Это я тоже правильно сказал? Так что мы все сейчас сидим по разным углам. Понял? А что случилось дальше? Что именно изменилось?» Берёзкин поднял на него глаза и помотал головой. Кручинин несколько секунд смотрел на него, потом откинулся на спинку кресла и ухмыльнулся. « Так вот», – сказал он, – « в сущности, ничего не произошло. Просто теперь ты вообще не поэт». Берёзкин понял, что ещё немного – и он зарыдает. Некоторое время он сидел молча, глядя прямо перед собой. Потом вдруг повернулся и спросил: « А ты тоже был в Швеции?» Кручинин затянулся и с улыбкой ответил: « Я и сейчас там». « Вот как, – сказал Берёзкин. – А я думал, ты в Москве работаешь». Кручинин усмехнулся. « Я и сейчас в Москве», – сказал он. « А кто ты по профессии?» – спросил Берёзкин. Кручинин немного помолчал. « Я работал заведующим рекламным отделом большой многотиражки в Новосибирске», – сказал он. « Значит, ты не поэт?» – спросил Берёзкин. « Не поэт, – подтвердил Кручинин. – И никогда не был. Ты чего? – испугался он, заметив, что Берёзкин вдруг напрягся и сжался. – Я разве что- то сказал?» Берёзкин молча помотал головой, потом расслабился и сказал: « Нет, ничего. Я просто вспомнил… Ну, мне дальше рассказывать?» Кручинин вопросительно уставился на него. Берёзкин кивнул, взял со стола сигарету, прикурил и глубоко затянулся. « В общем, это неважно, – сказал он, выпустив дым. – Я, собственно, только хотел показать, что когда- то, ещё там, в прошлой жизни, занимался живописью. А потом понял, что мне это совсем не интересно. И пошёл в рекламщики…» Кручинин пожал плечами. « Ясно. Я тоже так сделал – решил, что со мной этого не случится никогда. И тут же перестал видеть разницу между творческим процессом и работой в рекламе. Один, видишь ли, сиднем сидит на улице и хлещет самогон, а другой крутится там, ищет клиентов, прыгает от одной машины к другой и, самое главное, деньги получает. Разве это работа? Если я рекламщик, то кто я тогда?» Берёзкин снова кивнул. « Вот я и подумал, что самое время для меня начать сочинять. В наше время для этого всё есть». Кручинин тоже кивнул, и некоторое время они молчали. « А ты, – сказал Берёзкин, – кажется, собираешься в рекламу пойти? Это можно? Хотя я и не знаю, чем это закончится. Но пока всё в порядке, надеюсь. Я даже знаю, о чём». Берёзкин улыбнулся. « И о чём же? – поинтересовался Кручинин. – Догадываюсь, конечно».