За всю историю нашего класса у нас был только один новенький — Коля. Пять лет мы с ним просидели за одной партой, поэтому на наших детских фотографиях мы часто вместе.
Помимо занятий, у нас была и своя мальчишеская жизнь. В основном это был футбол, а еще мы придумывали всякие игры, и Коля всегда в них участвовал. Он только не ходил драться с соседней школой, потому что драться не любил.
Когда пришел, некоторые слова Коля говорил немного не по-нашему. Например, мог сказать: «пионэр» или «рэмень». Иногда я его дразнил, и мы с ним смеялись. Но делал я это не зло и уж точно не из ревности к его успехам, поэтому, мне кажется, он на меня не обижался.
Поскольку вместе сидели, мы друг у друга списывали: он у меня — русский, я у него — химию. Причем, он получал пятерки, а я — четверки, и я к этому относился с юмором. Кстати, правильно говорить он научился моментально. Он в этом смысле уникальный человек: очень быстро учится и впитывает все как губка.
Мы с Колей и теперь общаемся. Я у него спрашиваю совета, он делится своими наблюдениями о школах за границей: он чаще путешествует, а мне интересно, как в других школах учат.
Могу сказать, что люблю его как брата. Мы столько лет вместе, да еще и живем напротив друг друга. Он часто заходил в училище, и дети смотрели: ух ты! Великий Цискаридзе общается с нашим Ильей Леонидовичем! А общаемся мы как мальчишки, как близкие друзья.
Обучение у Пестова я воспринимал не так болезненно и трагично, как Коля. Хотя Пестов меня выгонял так же, как и его. Причем довольно часто — из-за лица: когда он что-то говорил, и это было не по мне, на моем лице сразу было видно недовольство. Я очень благодарен Пестову, что из-за него мне пришлось от этой манеры отказаться.
Теперь меня такое поведение раздражает в моих учениках. В театре нельзя показать репетитору, что ты чем-то недоволен. Ты должен быть адекватен, должен быть готов принять замечание. И если твое лицо выражает недовольство, это неприемлемо. Хотя бы потому, что рядом стоят еще десять человек, которые все сделают вместо тебя. И ты не должен об этом забывать.
Так что меня Пестов выгонял за лицо. Колю — за что-то другое. Самое страшное заключалось в том, что потом невозможно было на занятия вернуться. Он просто не пускал в класс, придирался к словам. И выходило так, что из-за него меня могли выгнать из школы. Во всяком случае, я так думал и ужасно переживал. Обычно в первый день после того, как он меня прогонял с занятий, я был доволен, что отдохну, а потом мне становилось не по себе. Был даже такой момент, когда я пришел домой, и не то чтобы от обиды, но от страха, что выгонят, заплакал.
Это случайно увидел отец, позвонил Пестову, и между ними произошел разговор. Позже отец рассказал мне, о чем они говорили. Пестов ему объяснил, за что меня выгоняет: во-первых — из-за лица, а во-вторых — он давал мне отдыхать, я был физически очень слаб, и он это видел.
Я испытываю к Пестову безграничную любовь и благодарность: если бы не он, у меня никогда бы не сложилась карьера. Но к концу нашего восьмилетнего обучения меня обуревали совсем иные чувства. Он готовил нас к выпускному экзамену, а для педагога это колоссальная нагрузка. Во всех других училищах экзамены проходят за закрытыми дверьми, в обычном зале. А мы всегда показываем урок на сцене. Зал — на 500 или 800 мест — забит до отказа, и для педагога классики это огромный стресс из-за того, что это должен быть не просто экзамен, но концерт. Из урока сделать концерт, выстроить его режиссерски и музыкально, чтобы зрители получили не только хорошее впечатление от учеников, а еще и эстетическое наслаждение, очень трудно.
Перед тобой десять оболтусов, которых уже достала учеба, и они мечтают поскорее уйти. А нужна чистота, точность, правильность движений, идеальная музыкальность. Пестов нас мучил до изнеможения, и я на него внутренне ужасно шипел. Коля, возможно, тоже шипел. Правда, Коля на третьем курсе был уже очень интересным человеком. Он сам подготовил вместе с партнершей номер. Без педагогов. Это было настолько здорово и убедительно сделано, что номер был поставлен в программу нашего концерта в Большом театре.
Для меня это стало уроком на всю жизнь: если у тебя есть характер, ты всего сможешь добиться. В этом смысле Коля для меня пример: он умудрялся работать больше и лучше, чем все. А мы ведь еще физически не окрепли, в том числе и Коля. Ему было даже сложнее, чем другим, потому что он был самым высоким. И все равно своего добился. За это я его безгранично уважаю.
То, что Коля особенный, было видно сразу. Даже сейчас, на записях наших уроков, где мы еще маленькие, в трусиках занимаемся, это бросается в глаза. Какая-то печать на нем, отметина. Он — человек, пожертвовавший всем, чем любой обыватель никогда бы не пожертвовал ради профессии.
Я часто прихожу к нему с просьбой:
«Есть ли у тебя эта запись?»
«Есть, бери».
«А эта?»
«Есть, пожалуйста».
Я не знаю никого, кто был бы профессиональнее, чем мой одноклассник.
Коля делал записи всех своих спектаклей. Каждый раз, когда я приходил к нему, он обычно просматривал очередную репетицию или что-то переписывал. И пока со мной разговаривал, краем глаза он там.
Несмотря на то что Коля производит впечатление уверенного в себе человека, он очень внимательно работает над своими недочетами, которые сам знает лучше других, и благодаря этому ему удается достичь совершенства. Когда на вечере Пестова в Большом театре он танцевал «Пахиту», я сказал своим ученикам: «Вот, смотрите, все сделано без единой помарки, то есть безупречно!»
Когда Коля только начинал танцевать, мне хотелось в нем увидеть силу. Теперь в нем эта сила есть. Глядя на Колю, хочется самому стать лучше, и когда на меня нападает лень, его пример подстегивает меня.
Илья Кузнецов