Женщины Габриеля Гарсия Маркеса
С печалью взирая на похороны патриарха мировой литературы Габриеля Гарсия Маркеса, я не мог отделаться от навязчивого, как июльская жара, ощущения: этот старик вновь посмеялся над всеми нами.
Эти сумрачные дворцовые своды Palacio de Bellas Artes, эти приспущенные тяжелые стяги, эти, затянутые в черное, музыканты симфонического оркестра, исполняющие его любимого Бартока, эти охапки желтых роз, омывающие трепетной пеной коробку из дерева жакаранды.
Всем нам, конечно, хотелось увидеть его в гробу. И посмотреть: каким он стал после смерти. Смерти, которую он панически боялся всю свою жизнь. Дотронуться до его воскового, холодного лба губами или хотя бы коснуться его руки, или хотя бы края темного палисандрового гроба. Однако, думаю, он все это предвидел. И его восхитительное воображение могло еще при жизни представить себе всю эту отвратительную суету возле собственного мертвого тела, все эти влажные рты, сморщенную кожу пальцев, зловония дыханий, сотканных из запахов перегорелой текилы и непереваренного чили.
Должно быть, именно поэтому он не отдал на растерзание любопытствующей толпы своих поклонников мертвое свое тело. Только коробочку из дерева жакаранды. Именно в ней находилось теперь то, что осталось от бренного тела патриарха мировой литературы и лауреата Нобелевской премии за восемьдесят второй год – пластиковый пакет с пылью серого цвета.
… Мерседес на людях не проронила и слезинки. Она стояла в черном платье и таком же черном жакете с белой бабочкой на груди, символизирующей, отчасти, и смерть самой Мерседес, поскольку её муж всю свою жизнь изображал бабочек желтого цвета. Но его вдова для похорон выбрала именно белую. Она стояла рядом с коробочкой из дерева жакаранды, где теперь находился прах её мужа, преисполненная великого достоинства, равного, а, возможно, и превышающего мирскую славу самого Габриеля, демонстрирующая через немигающие зрачки телеобъективов всю свою скорбную любовь, которую она отдала этому недостойному человеку.
Божественные школьницы
Al pasar me saluda y tras el viento
que da el aliento de su voz temprana
en la cuadrada luz de una ventana
se empaña, no el cristal sino el aliento.[1]
Именно так звучат по-испански первый строфы «Утреннего сонета божественной школьнице», написанные семнадцатилетним Габриелем Гарсия Маркесом в пыльном, пропитанным солью колониальном городке Сипакира. Считается, что эти стихи Габо посвятил своей будущей жене Мерседес Ракель Барча Пардо, которую он увидел впервые где-то между ноябрем сорок первого и ноябрем сорок второго года. Девочке было всего девять лет. Её будущему мужу – четырнадцать.
Семейное придание Маркесов безапелляционно утверждает, что это была детская любовь с первого взгляда, мистически предопределившая всю их последующую жизнь и столь же мистическую уверенность в том, что когда-нибудь он обязательно женится на этой девочке с длиной шеей, получившей впоследствии прозвище «жирафа».
«Мать Мерседес, Ракель Пардо Лопес, - сообщает о семье будущей жены Маркеса его официальный биограф Джеральд Мартин, - родилась в семье фермеров, занимавшихся разведением скота, как, в общем-то, и ее отец, Деметрио Барча Велилья. Только в нем текла ближневосточная кровь... Отец Деметрио, Элиас Барча Факуре, был родом из Александрии или, возможно, из Ливана: вот почему, вероятно, Мерседес была наделена «таинственной красотой нильской змеи». Элиас получил колумбийское гражданство 23 мая 1932 г., за полгода до рождения Мерседес. Он жил почти до ста лет и предсказывал судьбы по кофейным зернам».
«Мой дед был чистокровный египтянин, — рассказывала много лет спустя сама Мерседес. — Он сажал меня на колени и, качая, пел мне по-арабски. Он всегда носил белую сорочку с черным галстуком, золотые часы и соломенную шляпу, как Морис Шевалье. Он умер, когда мне было лет семь».
В истории их отношений, действительно, слишком много совпадений, которые вольно или невольно когда-то должны были связать судьбы Мерседес и Габриеля в нераспутываемый, гордиев узел. Оба были старшими детьми в своих семьях. Отцы обоих занимались аптекарским делом. Да и жили они в одних и тех же колониальных колумбийских городках в середине двадцатого века. Про таких говорят: вылеплены из одного теста. Впоследствии Мерседес вспоминала, что в те годы часто видела Габриеля в фармацевтической лавке своего отца, с которым он любезно и подолгу беседовал. Беседы эти были, к удивлению девочки, настолько частыми, что она даже вообразила себе, будто мальчишка влюблен в её отца, не допуская даже предположения, что он может быть влюбленным в неё саму. Отчасти, благодаря Деметрио Барча, категорически утверждавшему, что «еще не родился тот принц, за которого я выйду замуж». Легко себе представить, что юная особа, только что окончившая первый класс францисканской школы Пресвятого Сердца в Момпоксе, попросту не замечала этого подростка в обносках с чужого плеча. Тщедушного, прыщавого, болезненного и хилого – по воспоминаниям друзей.
«Во время рождественских каникул 1945—1946 гг. , - пытается объяснить метаморфозы их отношений Джеральд Мартин, - они посещали одни и те же вечеринки, и ему представилась возможность поближе подобраться к этой надменной, неприветливой девушке. В «Истории одной смерти, о которой знали заранее» автор вспоминает: «Многим запомнилось, как я, разгулявшись, предложил Мерседес Барча, только что окончившей начальную школу, выйти за меня замуж, что она мне припомнила, когда четырнадцать лет спустя мы поженились…». Спустя несколько дней после той вечеринки он повстречал ее на улице. Она гуляла с двумя маленькими детьми. «Да, это мои», — рассмеялась Мерседес. Эту взрослую шутку из уст такой загадочной молодой особы он расценил как тайный знак, указующий на то, что они понимают друг друга с полуслова. Мысль эта будет поддерживать в нем жизнь долгие годы».
«Тайный знак» - вот ключевое слово всей этой странной любви. Именно тайных знаков, потусторонних знамений и колдовских предначертаний ожидал Маркес от будущего брачного союза. Если бы он верил в Христа, то, положился на волю Божью. Однако, будучи убежденным агностиком и язычником, полагался на эти самые знаки.
Собственно, эта его убежденность в предопределенности и даже неизбежности брака с Мерседес будет жить в его сердце, письмах и книгах до самой смерти в апреле 2014 года как некий фатум. И в этом смысле Габриель Гарсия Маркес, безусловно, самый отъявленный фаталист. Вскоре он даже выведет для себя, пока еще вчерне, а значительно позднее в романе «Любовь во время чумы» уже осознано оформившуюся теорему: «любовь может длиться вечно, но более вероятно, что она расцветает и умирает в кратчайший промежуток времени, как болезнь».
Сам Габриель Гарсия Маркес переболел этой болезнью сотни раз.
…и шлюхи.
Когда он потерял свою невинность а, если смотреть глубже, когда утратил чистую связь с Богом?
Произошло это, судя по воспоминаниям самого писателя, еще в раннем детстве, когда он жил в доме своего деда в Аракатаке. «Я убежден, - пишет Маркес, - что формированием моей личности, образа мыслей и всей жизни на самом деле я в большей степени обязан женщинам: как членам семьи, так и прислуге».
И, естественно, среди самых сильных детский потрясений – переживания, так или иначе связанные с женским телом. Прислуга не стесняется хозяйского ребенка, считая его, видимо, еще слишком маленьким, а потому раздевается перед ним, подмывается, испражняется и даже намеренно задирает подол перед самым его лицом, издевательски демонстрируя свои, покусанные москитами и блохами, прелести. В своем автобиографическом романе «Жить, чтобы рассказать о жизни», он вспоминает об этом на закате своей жизни без печали и огорчения, а даже с какой-то радостью первооткрывателя человеческого греха, описывая своё состояние так ярко и зримо, как под силу только самому Маркесу.
«Я вжался в угол, - вспоминает он роды одной из служанок, - разрываясь между страхом и любопытством, и стоял там до тех пор, пока акушерка не вытащила из живота за щиколотки кусок живого мяса наподобие телятины, но с окровавленной кишкой, свисающей из пупка. Тогда одна из женщин обнаружила меня в углу и волоком вытащила из комнаты.
— Ты совершил свой первый смертный грех, — сказала она мне. И закляла, грозя пальцем: — Забудь, что ты видел так женщину».
«Но женщина, с которой я действительно впервые согрешил, лишившая меня невинности, - вспоминает он вновь, - скорее всего не помышляла о том. Ее звали Тринидад, она была дочерью кого-то из тех, кто работал в доме, и едва начала расцветать смертоубийственно-прекрасным женским цветом. Ей было около тринадцати лет, но она носила то же платьице, что и в девять, настолько облегавшее ее тело, что она казалось даже более голой, чем без платья. Однажды ночью, когда мы с ней были одни во дворе, туда вдруг ворвалась музыка оркестра из соседнего дома, и Тринидад обеими руками схватила и притиснула меня к себе, чтобы танцевать, с такой исконной страстью, что во мне все захолонуло. Не знаю, что за магнетизм от нее исходил, но до сих пор иногда вздрагиваю и пробуждаюсь среди ночи взбудораженный и уверен, что и сейчас бы безошибочно узнал ее в темноте по прикосновению даже дюйма ее волшебной кожи, по магическому животному запаху.
В мгновение ока, будто момент истины, все существо мое пронзил такой всполох-разряд рая, ничего подобного которому никогда впоследствии я не испытывал и который не страшусь всю свою жизнь вспоминать как чудесную смерть. Тогда я и постиг неким непостижимым, ирреальным образом, что существует на свете великая порочная тайна плоти, о которой не ведал, но которая заложила такой вулкан в мое нутро, будто я о ней знал задолго до появления на свет».
Дальнейшие его слова звучат словно отречение: «Утрата невинности утвердила меня и в знании, что не Сын Божий приносит нам подарки на Рождество, но говорить об этом не принято». Но то же чувство можно сформулировать и иначе: утрата невинности равносильна утрате Бога. Подтверждением тому – вся дальнейшая жизнь нобелевского лауреата.
Хорошо известный факт: порочные связи – одна из любимых тем в творчестве Маркеса. Да и сам он, если внимательно прочесть его биографии, автобиографию и многочисленные интервью, хорошо разбирался в этой теме. Десятки совершено бесстыжих страниц посвящены его случайным связям со всевозможными женщинами разных цветов кожи, возраста и характера. От случайных подружек на деревенских танцах, до прожженных шлюх из портовых притонов, от жены корабельного лоцмана Мартины Фонсека до Калдуньи с кожей цвета какао, от «невероятной женщины» Марии Александрины Сервантес до La Maquita – однорукой девушки Сесилии Гонсалес Писано. Однако, большинство из них память писателя, а, соответственно, и его биографов просто сохранить не смогла. Так они и остались – навек неизвестными для истории, но в той или иной степени бессмертными в его гениальных произведениях. Как, к примеру, ночной путь по спящему дому Хосе Аркадио из «Сто лет одиночества». Как и сам Габо в юности, он пробирался между гамаков со спящими людьми, чтобы познать радость соития с женой местного лекаря.
Для меня остается, впрочем, совершенной загадкой, почему он никак не использовал в своей прозе другую историю, произошедшую как раз в те самые годы бушующего юношеского блуда. Историю настолько фактурную и яркую, что она сама по себе – готовый сюжет для его рассказа.
Речь о двадцатилетней Колдунье и её муже – сержанте полиции с телом гиганта и голосом ребенка, который «убивал либералов лишь затем, чтобы не утратить меткость при стрельбе». Этому головорезу ничего не стоило пристрелить и самого Маркеса, когда он застукал его в кровати своей жены. «Мой ужас был настолько велик, - вспоминает писатель, - что лишь неимоверным усилием воли я смог заставить себя продолжить дышать. Она, тоже полностью обнаженная, попыталась загородить меня, но муж отодвинул ее дулом револьвера. — Ты не вмешивайся, — сказал ей он. — Постельные неурядицы решаются с помощью свинца».
Однако, вместо пули в бесшабашную голову, Габито получил приглашение глотнуть прямо из горлышка большой глоток тростникового рома. А когда они прикончили с сержантом первую бутылку и принялись за вторую, оскорбленного мужа, наконец, прорвало. Он взвел курок револьвера и приставил его дуло к своему виску. Пристально посмотрел на юношу и нажал на курок. Револьвер сделал осечку. Затем протянул револьвер Маркесу.
«— Теперь твоя очередь, — сказал мне он. В первый раз в жизни я держал револьвер в руке и удивился, что он такой тяжелый и горячий. Я не знал, что делать. Я весь покрылся ледяным потом, а живот наполнился жгучей пеной. Хотел сказать что-то, но голос не слушался. Выстрелить я не смог и вернул ему револьвер, не отдавая себе отчета, что произойдет в следующий момент.
— Что, обосрался? — спросил он со счастливым презрением».
Однако, хотя будущий классик мировой литературы в тот день своей жизни и в самом деле обделался, эта история так ничему его и не научила, оставив после себя, к великому огорчению поклонников только пару страничек в его воспоминаниях.
В дальнейшем, когда уже начнет заниматься журналистикой, он даже на целый год переедет жить в бордель «Ресиденсиас Нью-Йорк». Конечно же, по причине отсутствия денег, прежде всего, которых не хватало на аренду комнаты или нормальной гостиницы. Однако и не без удовольствия. Проститутки давали ему пользоваться своим мылом, угощали едой. «Ему было особенно приятно, - утверждает его биограф Джеральд Мартин, - когда Фолкнер, который одно время был его кумиром, заявил, что для писателя нет лучше места, чем бордель: «По утрам тишина и покой, вечерами — веселье, спиртное, интересные собеседники».
Эта веселая и разнузданная юность Габриеля Гарсия Маркеса, откровенно и без всякого стеснения описанная в его собственных мемуарах, как-то совсем не вяжется с образом преданного влюбленного в трактовке шекспировских, или, скажем, тургеневских героев.
Некоторые объясняют это своеобразием латиноамериканского мачизма, который не считает блуд христианским грехом, но всего лишь формой досуга и даже одним из способов укрепления семейных связей, поскольку такой мачо, якобы, еще сильнее привязывается к жене, вернувшись из объятий публичной девки.
В единственном своем интервью, которое он дал журналу Playboy уже пребывая в зените всемирной славы, вот что он говорит об этом: «О проститутках у меня сохранились приятные воспоминания, и я пишу о них из сентиментальности... Бордели — дорогое удовольствие, посему это заведения для немолодых мужчин. Вообще-то первые сексуальные опыты приобретаются дома, со служанками. И с кузинами. И с тетушками. А проститутки для меня в пору моей молодости всегда были друзьями... С проститутками — включая и тех, с кем я не спал, — у меня всегда завязывались добрые дружеские отношения. Я мог спать с ними, потому что спать одному жутко. Мог не спать. Я всегда шучу, что женился, дабы не обедать в одиночестве. Конечно, Мерседес говорит, что я сукин сын».
Слабое утешение для Мерседес. Но, похоже, в этих славах Маркеса нет и толики шутки. Похоже, он, действительно женился не по причине сказочной любви.
Чума во время любви.
Отношения Габриеля Гарсия Маркеса с его женой, несмотря на публичность одного из них и абсолютную закрытость другой (за всю свою жизнь с ним она дала всего два интервью), всегда были окутаны непроглядным туманом загадок и тайн. Но тот период, когда он уже стал известным журналистом и ради собственной реализации вдруг на несколько лет скрылся в Европе, вообще соткан из сплошных противоречий и жизненного диссонанса.
Считается, что именно накануне отъезда в Европу в 1955 году, не смотря на то, что они практически не общались, Габо сделал Мерседес предложение. Честно говоря, в это трудно поверить, поскольку ни один, ни другой никогда не называли места и времени этого важного для них события. Более того, в 1954 году в баре отеля «Continental» он встречается с Мартиной Фонсека – той самой женой корабельного лоцмана, с которой он сожительствовал в пятнадцатилетнем возрасте пока она сама не положила конец их отношениям. Прошло двенадцать лет как они виделись в последний раз. «В ее внешности уже заметны первые признаки надвигающейся «незаслуженной старости», она спрашивает у него, скучал ли он по ней. «Только тогда я открыл ей правду: что я никогда ее не забывал, но расставание с ней было столь жестоким, что это навсегда изменило мою жизнь». Она кокетничала с ним, но он, все еще снедаемый обидой, на ее заигрывания отвечал сарказмом. Она сообщила ему, что у нее двойняшки, но не от него, заверила она Маркеса. Сказала, что хотела посмотреть, каким он стал, и он спросил: «Ну и каким же я стал?» Она рассмеялась и ответила: «Этого ты никогда не узнаешь». В своих мемуарах этот эпизод он завершает признанием — весьма провокационным — о том, что он жаждал встречаться с Мартиной, после того как она позвонила, но его охватывал ужас при мысли, что он может прожить с ней до конца своих дней..»
В отношениях с Мерседес, каковых, собственно, никогда и не было, он, наоборот, всячески стремился их скрепить. Не важно чем, пусть всего одним обещанием дождаться его из далекого и, конечно же, весьма опасного путешествия, в котором сам он не обещал ей и ни верности, ни преданности.
Но это, повторюсь, было в характере Габриеля Гарсия Маркеса того периода жизни: любить одних, а спать с другими. Но, если история со старой любовницей не его писательская фантазия, многое в его жизни становится понятным. Почему понятия любви и плотских утех в его очерках, прозе, да и самой жизни всегда строго разделены, отчего он так долго и, по-детски робко в течение целых десяти лет ожидает взросления своей будущей невесты – девочки. Которую он помнит на ощупь еще ребенком. И это вызывает в нем ни с чем несравнимые чувства. И, вместе с тем, становится ясно, почему в его пятисотстраничных мемуарах имя Мерседес Барча упоминается всего 11 раз.
Покидая Колумбию предположительно на пару недель, а, в действительности, на два с половиной года, Маркес не прощается с любимой, которой только что, согласно официальной версии, делает предложение руки и сердца. Он даже не видит ее. «..разве что мельком из окна такси: она шла по улице, но он не остановился».
Очнувшись с похмелья в Монтего-Бэй на Ямайке по дороге в Париж, он пишет первое и короткое письмо Мерседес. Ему, безусловно, совестно, поскольку он даже не простился со своей возлюбленной. Так начнется их долгая переписка, превратившаяся в мучительный эпистолярный роман, содержания которого мы, к великому сожалению, так никогда и не узнаем. Несколько лет спустя, когда они уже станут супругами, Маркес выкупит у жены все свои 650 писем за символическую сумму в 100 боливаров. И, без всякого сожаления придаст их огню.
Однако, одиночество Маркеса длилось чуть больше ста дней. В марте 1956 года, оказавшись в кафе «Мабийон», что возле церкви на бульваре Сен-Жермен-де-Пре, он встретит девушку, которая беспощадно изменит всю его провинциальную жизнь.
Её звали Мария Консепсьон Кинтана, а для близких и друзей просто Тачия. Двадцатишестилетняя уроженка Страны Басков уже успела пережить пылкую увлеченность поэзией, а вместе с тем сожительство с пожилым поэтом, который лишил её невинности, бегство в Мадрид и нового лирического сожителя, от которого она, сломя голову, бежит в Париж, чтобы устроиться хоть домработницей. Но с несгибаемой претензией на парижскую сцену.
«Я бы сказала, что Габриэль с первого взгляда вызвал у меня неприязнь. – вспоминает она много лет спустя, - Он казался деспотичным, высокомерным и в то же время робким — весьма непривлекательное сочетание». И, тем не менее, очень скоро его интерес к этой прямолинейной, стройной женщине, которая любила одеваться во все черное и носила стрижку под мальчика, перерос в фатальную привязанность, а, затем, и в губительную близость.
Свое любовное гнездышко они свили на Рю-Д´Aсса близ Монпарнаса и знаменитого еще со времен импрессионизма кафе «Купол». Именно здесь, в этой убогой комнатухе, где смогла уместиться только кровать и несколько оранжевых ящиков, рождались не только их глубокие отношения, которые оставят глубокий след в жизни каждого, но и первые фразы его бессмертной повести «Полковнику никто не пишет». «Он был очень ласков — вспоминает Танчия, - сама нежность. Мы обо всем говорили. Мужчины — наивные существа, и я многому его учила, прежде всего, в том, что касается женщин. Я дала ему много материала для его романов». Будущее их отношений, тем не менее, было предрешено. Через три недели после первой встречи Маркес теряет работу, а еще через пару месяцев Танчия узнает, что она беременна.
«Однажды вечером, когда мы гуляли с ним на Елисейских Полях, - вспоминает она в середине девяностых, - я поняла, что беременна. Чувствовала я себя как-то странно и, в общем-то, просто знала — и все. Забеременев, я продолжала работать — присматривала за детьми, мыла полы, — хотя меня постоянно мучила тошнота. А по возвращении домой начинала готовить, потому что он ничего не делал. Он говорил, что я люблю распоряжаться, называл меня "генералом". А сам тем временем писал свои статьи и "Полковника..." — это, конечно, была книга о нас: о нашем положении, о наших отношениях. Я читала роман, пока он его писал, мне нравилось. Но все девять месяцев мы ругались постоянно. Это были жуткие, изнурительные ссоры; мы губили друг друга. Думаете, мы просто пререкались? Нет, грызлись, как кошка с собакой».
Неожиданное известие о беременности Танчии поставило обоих перед сложным выбором. Сам Маркес был бы не прочь стать отцом, но для его возлюбленной это было возможно только в законном браке. А это как раз и не входило в планы молодого писателя. Судьба приготовила ему Мерседес, которая ждала его возвращения в Колумбию. В результате он предоставил Танчии самой решать судьбу будущего ребенка.
«В итоге, - рассказывала Танчия впоследствии биографу писателя Джеральду Мартину, - я обратилась к одному санитару на севере Парижа, и он вставил мне катетер. Кажется, санитара нашел Габриэль. Ему пришлось повторить процедуру, потому что в первый раз катетер выпал. Это было ужасно. Это было абсолютно мое решение — не его. Конечно, к тому времени я — несмотря на свои корни, а может, как раз из-за этого — порвала с Богом. Тогда, когда мы все это затеяли, у меня уже было четыре с половиной месяца. Я была в отчаянии. Жуткое, жуткое время. Потом у меня открылось кровотечение. Он был в ужасе, едва не падал в обморок — Габриэль... он при виде крови... ну, ты понимаешь... Восемь дней я пролежала в акушерской клинике Порт-Руаяль… Габриэль первым из отцов приходил в больницу вечером в приемные часы.
После того как у меня случился выкидыш, мы оба знали, что между нами все кончено. Я постоянно грозилась уйти от него. И, в конце концов, ушла».
Заканчивая историю с парижской возлюбленной Габриеля Маркеса, необходимо сказать, что их разрыв в пятьдесят шестом, несмотря на весь трагизм ситуации, не стал окончательным. Они встретились вновь «раньше, чем хотелось бы» в пятьдесят седьмом в парижском кафе «Люксембург», «чтобы разойтись по-хорошему».И разошлись больше, чем на десять лет после единственной ночи в дешевой гостинице неподалеку. Но с удивительной настойчивостью вновь встречались и вновь пересекались по разным поводам, лишь только Маркес появлялся в Старом свете. Она примет его в своей парижской квартире вместе со своим новым другом Шарлем Рософфом в шестьдесят восьмом, попросит стать крестным своего сына Хуана и даже взять на себя роль шафера на своей собственной свадьбе с Рософфом весной семьдесят третьего. Причем, на свадьбу своей бывшей возлюбленной в Париже он прибудет вместе с женой. Именно Тачия в восемьдесят втором приедет в Стокгольм поздравлять его с Нобелевской премией по литературе, именно она подарит ему комплект термобелья, купленного в Париже, в котором он снимется для своего знаменитого снимка в окружении друзей накануне церемонии награждения. И именно ей, Марие Консепсьон Кинтана, будет посвящено французское издание «Любви во время чумы». В то время, как испанское было посвящено Мерседес.
Оскорбляло ли её такое поведение мужа, может рассказать, наверное, только она сама. Но, вряд ли захочет рассказывать, тем более после его кончины, все свои самые потаенные переживания, которые, конечно же, терзали и её благородную и смиренную душу. «Видишь ли, - сказала она однажды в разговоре с приятельницей, - Габо обожает женщин, это видно и по его книгам. У него повсюду есть друзья из числа женщин, которых он очень любит. Хотя большинство из них не писательницы».
Рождение Великой Мамы.
В конце 1957 года Габриель возвращается в Латинскую Америку. Но не домой в Колумбию, а вначале в Каракас. Возвращается исключительно с одной лишь целью: жениться на Мерседес Барча, с которой состоял в переписке последние три года, а шестнадцать последних лет, не смотря на вольный образ жизни, считал своей нареченной невестой. На то, чтобы договориться обо всем с будущей женой и устроить церемонию ему хватило теперь всего-то трех месяцев.
21 марта 1958 года Гарсия Маркес и Мерседес сочетались официальным браком в церкви Перпетуо-Сокорро. По воспоминаниям очевидцев венчания, Габито казался совсем худым в темно-сером костюме и галстуке, который он повязывал крайне редко и, казалось, «был ошеломлен торжественностью момента». Невеста в потрясающем длинном платье цвета электрик и фате приехала в храм с неприличным для такого момента опозданием. Свадебный пир устроили в аптеке её отца. Соединение этих двух мало знакомых людей было стремительным и окончательным. Как выстрел в голову.
Говорят, что Мерседес оказалась никудышной хозяйкой и не умела приготовить ничего сложнее вареного яйца. Была молчалива с приятелями Габриеля, так что некоторые даже посчитали, что тот женился на немой. Зато наедине друг с другом они весело и подолгу болтали, выкуривая по несколько пачек сигарет. Но так было только в начале. Совсем скоро эта юная девушка с лицом Софии Лорен станет для этого человека, который привык рассчитывать только на себя, незаменимым помощником и опорой. Она буквально войдет в его плоть и кровь, внесет в его жизнь крестьянскую рассудительность и рационализм, и, что самое важное для такого человека как Маркес, приведет в порядок все его рукописи и дела.
24 августа пятьдесят девятого она родите ему первенца Родриго, а 16 апреля шестьдесят второго сына Гонсало. Естественно, все заботы о детях целиком лягут на Мерседес. Подобно Хосе Аркадио Буэндиа сам Маркес слишком поздно осознает, что у него, оказывается, есть дети. Своего отца они запомнили вечно пропадающем в своем крохотном кабинете в окружении клубов сигаретного дыма и замечающим их лишь иногда, когда выходил с рассеянным видом к завтраку, обеду и ужину. Именно так начинался главный роман его жизни: «Сто лет одиночества».
Деньги таяли как апрельский снег и вскоре Мерседес, чтобы прокормить семью, начинает закладывать вещи. Оставляет только самое нужное: миксер, чтобы готовить еду маленьким детям и обогреватель для Габито. Но вскоре придется продать и эти сокровища, поскольку у Маркесов не хватит денег даже на то, чтобы отправить 490 листов рукописи в издательство. «Когда они вышли из почтового отделения, Мерседес остановилась, повернулась к мужу и сказала: «Ну вот, Габо, теперь только осталось, чтоб твоя книга оказалась никому не нужным барахлом».
В августе 1967 года, когда на Маркеса и его семью уже обрушилась первая слава, он впервые встретится с Марио Варгасом Льоса, который, хоть и был младше его на десять лет, но уже получил премию за свой роман «Зеленый дом». Отношения этих двух молодых классиков, ставших впоследствии лауреатами Нобелевской премии по литературе, были настолько страстными и притягательными вначале, что не предвещали ничего хорошего кроме вражды в будущем. Об этой дружбе в писательском мире ходили легенды. Маркес стал крестным отцом второго сына Марио и Патрисии. Вместе с ними они встречали Рождество, отмечали дни рождения детей, обсуждали события, происходящие в литературе и мире и буквально жили с ними бок о бок в Барселоне. В начале семидесятых они были даже не друзьями, а братьями. Во всяком случае, именно так приветствовал Габо своего друга в феврале семьдесят шестого года на премьере фильма «Выжившие в Андах» в Мехико. Но в ответ получил сокрушительный хук справа. «Это тебе за то, как ты поступил с Патрисией» - сказал Варгас Льоса и выскочил из зала.
«Говорят, - предполагает биограф Маркеса Джеральд Мартин, - что в середине 1970-х гг. у Варгаса Льосы возникли трудности в семейной жизни и что Гарсиа Маркес присвоил себе право утешать явно расстроенную и обиженную супругу Марио. Некоторые утверждают, будто он советовал ей подать на развод, другие — будто утешение с его стороны носило более прямой характер. Очевидно, Марио решил, что Гарсиа Маркес за заботами о его жене позабыл про их дружбу. Только Гарсиа Маркес и Патрисия Льоса знают, что было и чего не было. И только сама Патрисия Льоса знает, что она рассказала мужу, когда они воссоединились. Иными словами, только ей известно, как все происходило на самом деле. Что касается Мерседес, она никогда не простит Варгаса Льосу. И никогда не забудет то, что, на ее взгляд, является актом трусости и бесчестья, чем бы он ни был спровоцирован».
История с Варгасом Льосой, пожалуй, единственный, да и то, не доказанный, случай адюльтера Маркеса. Пусть даже гипотетический. Надо отдать ему должное. После венчания с Мерседес, все его любовные приключения как отрезало. Общение с Тачией носило, скорее, ритуальный характер, это была своего рода сакральная дань прошлому, хотя, несомненно, доставившая немало горьких часов его супруге. Возможно, в этой семье существовал и тайный уговор, в котором супружеская верность становилась залогом снисходительности к безобидному флирту и сексуальной самореализации в литературе.
Доказательством такой гипотезы, собственно говоря, служат сами произведения Маркеса, написанные им в браке с Мерседес.
Любовь в творчестве писателя заслуживает отдельного литературоведческого исследования. «Любовь, - сказал он как-то, - самая важная тема в истории человечества. Некоторые говорят, что важнее – смерть. Я так не думаю, потому что все привязано к любви»
Любовь во всех её проявления и формах звучит в его прозе подобно иерихонским трубам, и, чем старше становится Габо, тем всё громче и провокационнее. Собственно, любой из его романов – именно о любви. О любви властной в «Генерале..» и «Осени…». О любви бесконечной в «Любви во время чумы». О любви стариковской в «Шлюхах…» От «Ста лет одиночества» до последнего романа Маркеса - космическая траектория грехопадения, которое, как мне кажется, он всякий раз вожделенно примерял, прежде всего, на самого себя. И удовлетворял тем самым свое писательское и человеческое естество. После брака с Мерседес о похотях он мог теперь только мечтать. И он мечтал – фантастически талантливо!
Мерседес Барча проживет с этим талантливым чудовищем пятьдесят шесть лет. Своим, поистине ангельским смирением, бесконечной любовью, самоотверженностью, не знающей границ и героической жертвенностью, эта пожилая женщина в буквальном смысле стала Великой Матерью самого Габриеля. Пережила бремя нищеты и сногсшибательной вселенской славы, позор унижения и немыслимых подозрений. Она дважды буквально вытащила его с того света, когда врачи диагностировали у него онкологию. Родила и практически в одиночку подняла на ноги двух сыновей. Но, что самое ужасное, она читала все его книги и не могла понять где в них тот самый «магический реализм» по которому сохла вся планета, а где правда – не менее жуткая и отвратительная, чем вымысел, поскольку, подобно ядовитым черным змеям, исходила из сердца и мозга человека, с которым она каждую ночь делила одну постель.
Судя по всему, Маркес не верил в существование Бога. «Смерть, - сказал он как-то, - это как будто выключили свет. Или тебе сделали наркоз». Для меня это слишком примитивное определение смерти, даже не смотря на то, что его изрек Маркес. Надеюсь, сейчас, когда его душа отошла в мир иной, он так не думает, а только восторгается и печалится от того, что не может рассказать нам о тех восхитительных чудесах и чарующих превращениях, которая испытала его душа по пути к Господу. Если, конечно, Господь отправил его, за его таланты в нужно место. Но ведь Он мог решить и совсем иначе.
Тогда Мерседес остается только одно. Молиться за его грешную душу. И она молится неустанно, чтобы вымолить их будущую встречу в лучшем из миров. Теперь навечно.
В этом я абсолютно уверен.
[1] Привет» — и тихий ветерок,
Слетевший с губ ее,
Достиг оконного стекла
И душу мне согрел.