Правда ли, что просторечное "Чё?" – отличительная черта выходцев с Урала? Действительно ли челябинские мужики настолько суровы, что бреются с помощью фрезерного станка? Какие черты характера и особенности самосознания в действительности отличают уральцев от жителей других регионов нашей страны? В этой статье мы #развеиваем мифы и популярные заблуждения, всеми силами стараясь всё-таки докопаться до истины.
На просторах Интернета бытует мнение, что междометие "Чё?" зародилось именно на Урале и уже оттуда распространилось по всей России. Употребление этого словечка отчего-то считают отличительной чертой уральцев, в связи с чем часто можно услышать многочисленные ироничные подколы типа "Ты чё, с Урала?". Не так давно филологи Уральского федерального университета провели отдельное исследование на данную тему и выяснили, что на самом деле это утверждение не имеет под собой никаких оснований. Подобные междометия, часто употребляемые в повседневной речи, вообще тяготеют к сокращению до одного слога, что повсеместно наблюдается в большинстве говоров и не претендует на уникальность.
Зачастую это распространённое заблуждение претерпевает и дальнейшее развитие. Обобщая, говорят о том, что, мол, речь жителей Урала очень быстрая и невнятная: окончания слов проглатываются, сами слова сокращаются или коверкаются до неузнаваемости. Объясняют такое явление... особенностями местного климата! Вроде как, на Урале почти всегда так холодно и ветрено, что уральцы стараются не открывать широко рот, вот и получается какая-то "тарабарщина", которую непривычному человеку разобрать довольно-таки сложно. Достаточно хотя бы раз посетить Урал, чтобы на собственном опыте убедиться в абсурдности таких предположений. Но отрицать, что на просторах этой горной страны большую часть года действительно довольно-таки ветрено, конечно же, никто не станет.
А вот то, что в речи уральцев присутствуют весьма характерные словечки – факт неоспоримый, и это действительно бросается в глаза (а в данном случае – в уши). К примеру, здесь очень распространено междометие "Ну!", которое, в зависимости от контекста и интонации может заменять такие слова как "Да!", "Ага!", "Хорошо!", "Согласен!" и "Договорились!". Вместо "немного" чаще говорят "маленько" или "слегонца", а вместо "неспешно" – "полегоньку". Слова эти звучат в повседневной речи уральцев так часто и естественно, что через пару месяцев ты и сам начинаешь их активно употреблять.
Отдельного рассказа заслуживают слова, в своё время принесённые на Урал переселенцами из других губерний или позаимствованные ими от коренных северных народов – манси, хантов, коми-пермяков, с которыми уральцам в своё время приходилось очень тесно общаться. На Урале вы довольно часто будете слышать такие слова, как чарым (так называют снежный наст), бучило (омут на реке), няша (вязкое дно озера или болотная топь), паут (обыкновенные оводы, так досаждающие летом). Некоторые диалектизмы и вовсе могут ввести в заблуждение, поскольку означают совсем не то, что мы привыкли. Например, "камень" на Урале вполне может подразумевать гору, "балаган" – временное жилье наподобие шалаша или небольшой избушки на покосе или в лесу, а "стайка" – сарай, в котором ночует скотина. Вычленить значение таких словечек, впрочем, зачастую несложно из контекста. Кстати, именно виртуозное владение "народным" языком – главная составляющая успеха Павла Петровича Бажова, автора знаменитых уральских сказов.
Иногда говорят, что речь уральцев отличается характерным "оканьем". Если честно, я этого никогда не замечал, но, возможно, отчасти это действительно так. "Окающий" говор вообще характерен для северной части России, и он действительно отчётливо слышится, когда приезжаешь, к примеру, в Вологодскую или Архангельскую область. С учётом того, что в заселении Урала на рубеже XVII-XVIII веков немалую роль сыграли и выходцы с севера, вполне возможно, что они принесли с собой и характерный стиль речи. Но Урал издавна был своеобразным "перекрёстком" истории, на котором встречались самые разнообразные народы и культуры. Немудрено, что за сотни лет северное "оканье" значительно смягчилось, если не растворилось вовсе.
Но хватит о говоре. Ведь нам нужно ещё поговорить и о какой-то особой "суровости" людей с Урала, которая почти всегда на слуху. В своё время этот образ сильно популяризировала передача "Наша Russia". Её авторы породили целый цикл шуток про "суровых челябинских мужиков". Вот лишь некоторые из них:
Челябинские сталевары настолько суровы, что пробуют жидкий металл на вкус.
Челябинские жители настолько суровы, что входят в лифт, не дожидаясь его приезда.
Челябинское небо настолько сурово, что солнце обходит его стороной.
Челябинские младенцы настолько суровы, что их игрушки работают на дизельном топливе.
Челябинские мыши настолько суровые, что их норы используют как туннели для метро.
Однако этот образ возник далеко не вчера и явно не на пустом месте. Ещё в позапрошлом веке Антон Павлович Чехов, посетивший Екатеринбург в 1890 году по пути на Сахалин, дал уральцам весьма своеобразную и яркую характеристику:
"Здешние люди внушают проезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, с громадными кулачищами. Родятся на местных чугунолитейных заводах, и при рождении их присутствуют не акушеры, а механики. Входит в номер с самоваром или графином и того гляди убьёт, так что невольно сторонюсь их".
Урал с самого начала его освоения на рубеже XVII-XVIII веков стал уникальным явлением в истории России. Здесь изначально сложилось совершенно специфическое отношение к труду и капиталу. Где ещё могла возникнуть поговорка: "Под горой до царя далеко, а до Бога высоко"? Долгое время Урал оставался своеобразной границей, фронтиром, отделявшим "цивилизованную" Россию от "дикой" Сибири, и это не могло не наложить отпечаток не только на облик уральцев, но и, что гораздо важнее, на их характер.
Урал издавна был весьма своеобразной вольницей. Например, для владельцев горных заводов, которые могли получать сверхприбыли, тираня рабочих и мастеровых – на это закрывали глаза, лишь бы заводы без перебоев поставляли сырьё и оружие. Простой народ тоже стремился на Урал, даже будучи наслышанным о тяжёлых условиях для жизни и работы. Горные заводы, остро нуждавшиеся в рабочих руках, открывали двери всем: беглым крепостным, каторжникам, дезертирам, староверам-раскольникам. Хозяева заводов весьма охотно привечали такой контингент. Во-первых, люди, получившие "второй шанс", работали охотно и усердно. Во-вторых, не могли пожаловаться властям на тяжёлую жизнь и несправедливое отношение – ведь в своё время сами сбежали от карающей государственной десницы.
На уральских заводах сформировалось трудовое общество особого рода, которое иногда называют горнозаводской цивилизацией. "Правила игры" здесь отличались от тех, что действовали в остальной части России. Работа на Урале, где гражданские власти не имели почти никакого веса, представляла собой нечто среднее между бессрочной каторгой и военной службой. Но даже в таких условиях был шанс, что называется, выбиться в люди – благодаря таланту, хитрости, трудолюбию, удаче или простому стечению обстоятельств. Типичный пример – Григорий Зотов, прошедший путь от кричного мастера до управляющего Кыштымскими горными заводами и владельца многочисленных рудников и приисков. Правда, не за доброту и трудолюбие его прозвали "кыштымским зверем"...
В таких условиях сформировался особый уральский менталитет, отличительную черту которого знаменитый писатель Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк назвал погоней за "диким счастьем". Так вели себя люди, прикладывающие нечеловеческие, титанические усилия для достижения цели. Но к тому моменту, когда до счастья было рукой подать, они уже морально "сгорали", теряли волю, не знали, что делать с вновь обретённым благосостоянием. Например, зачастую находка дорогих самоцветов или крупного золотого самородка заканчивалась кутежом в ближайшем трактире, во время которого спускались деньги, которых хватило бы на многолетнее безбедное существование.
Время шло, а горнозаводская цивилизация жила по всё тем же законам, лишь подстраиваясь под веяния стремительно меняющегося мира. В ХХ веке на Урал по-прежнему стекались самые разные люди: "строители коммунизма" с ударных социалистических строек первых пятилеток, репрессированные и спецпереселенцы, эвакуированные в годы Великой Отечественной войны, беженцы с национальных окраин. Горные заводы трансформировались в крупнейшие в мире комбинаты, воинская дисциплина перекочевала в закрытые секретные "атомные" города, но менталитет уральцев оставался прежним: ощущение причастности к общему делу, самоотверженность и установка на решение поставленных задач любой ценой, чувство гордости за хорошо проделанную работу и неизменная погоня за "диким счастьем". Привыкшие к жёсткой дисциплине "суровые уральские мужики" всегда готовы к трудовым подвигам. Возможно, именно поэтому Урал до сих пор оправдывает данное ему когда-то поэтическое определение – опорный край державы.
Недавние исследования, проведённые социологами из Екатеринбурга, показали, что на Урале очень выражено так называемое "региональное самосознание". Здесь люди чувствуют особую спайку с этой во многом негостеприимной землёй, с местом своей работы, где зачастую приходится заниматься тяжёлым и неблагодарным трудом. Они не рвутся сбежать в погоне за сомнительными посулами Москвы и Петербурга, веря в то, что возрождение России вполне может начаться именно здесь – на Урале. И им даже льстит, что сдержанность, свободолюбие, выносливость и особую приверженность традициям люди со стороны так часто принимают за ту самую пресловутую "суровость".