Творчество таких писателей как Михаил Тарковский должно быть предметом повышенного и сосредоточенного внимания «всего оставшегося» - по точной констатации Валентина Распутина – народа. Русского, естественно, народа, - потаенного ныне, - неосязаемого, нечувствуемого в пространстве современности.
Сам же пишу «таких как», а таких как Михаил Тарковский, практически, и нет сегодня. Настоящий русский писатель настоящей русской литературы сегодня явление не единичное, даже; явление – исключительное.
Для русской литературы соединенность писателя с народом – есть первое, главное, необходимое условие – творческого осуществления.
Творчество настоящего писателя – всегда откровение. Всегда содержит насущный состав, необходимый к усвоению, сегодня и сейчас народом, тем более «оставшимся народом». В народе вызревает понимание спасительных истин и спасительного пути, писатель это понимание концентрирует и формулирует в художестве, народ усваивает свои же собственные наития, ставшие формулировками законов жизни в творческом художественном преосуществлении, и, если закон сформулирован верно, а определяется это только народным восприятием, то - народ получает возможность новых сил и новой жизни, нового пути.
Как-то, примерно, так сложено все это в русской литературе – народ и писатель. Отсутствие в современном литературном процессе произведений, достойных первого ряда русской литературы, как раз и есть свидетельство - потаенности, «оставшестести» русского народа в сегодняшнем дне, его, народа – «повиновения закону судеб», по Николаю Алексеевичу (Некрасову).
То, что сегодня есть Тарковский – это чудо и радость. Но Тарковский недоосуществлен, потому что и сам народ достаточных сил не исполнен. И, тем не менее, Тарковский – это часть русского народа и явление русской литературы в сегодняшнем дне. Именно поэтому надо читать и вчитываться – там, в прозе Тарковского, нечто важное для народа, для жизни нашей, всегда произносится, содержится.
И, вот, повесть Михаила Тарковского «Фарт» - так, получилось, что посмотрел комментарии и критику в «Дне литературы», на сайте издания. Хорошо, что читают, хорошо, что спорят. Плохо, что никто не видит – существа повести, даже не обозначают его. А пойми существо повести – и все дискуссии исчезнут. Ненужные совершенно, лишние, можно сказать – пустые, дискуссии о художестве и намерениях автора, и начнется, должен бы начаться разговор о жизни, о нашей сегодняшней жизни, как ей, жизни нашей, подниматься в составе своем до жизни русской – у Тарковского, путь этот обозначен пунктиром, пусть, но – Путь (!) к целостности нашей, бытийной, бытовой, цивилизационной, а мы все Тарковскому пытаемся разъяснить, - как он писать должен. А нам, вместе с Тарковским, думать надо – что в его повести открывается и как нам это открытие учесть в устроении русской жизни.
Поэтому и приходится писать о Тарковском, о «Фарте».
«Фарт» - рождественская повесть. Это же не так просто автор прилепил, не для красоты же. Это важнейшая номинация прозы - жанр, а на это никто и внимания не обращает. А, ведь, это традиция «святочного», Рождественского рассказа, - знаменитое - Чехова - письмо Ваньки Жукова, На деревню дедушке… Вот и «Рождественское письмо» Тарковского до дедушки (до оставшегося народа) не доходит…
Главное в повести, это то, что представлено Православие – как образ жизни. Жизни современной, обычных людей. Не в ангельском чине людей, как сегодня принято писать, а людей из народа, из населения сегодняшнего. Тарковский не может пока еще взять этот масштаб: Православие как образ жизни современного русского человека. И поэтому он уходит в жанр «Рождественской повести». Он не облегчает себе задачу, напротив Тарковский работает на пределе возможного, но он – верно и точно рассчитывает свои силы. Пока только так, пока – «Рождественской повестью». Тарковский вытянул свою тему, а мы – население, народ, и в этом «упрощенном» виде взять не смогли. И критика тут не помощницей стала, а помехой, отвела глаза, что называется в буквальном смысле. У всех критиков и комментаторов «Фарта» прошу прощения, на открытие истины не претендую, что вижу то и говорю, обязан - говорить, имен не называю, в критический спор не ввязываюсь, содержание повести, гораздо важнее.
И так, «Рождественская», «Святочная», то есть повесть. Выдерживает ли Тарковский жанровый канон? И да, и нет. Что такое святочный рассказ – моими словами и смыслами - это трагическое свидетельство быта, но это трагедия, умиренная во Христе, и отсюда художественное свидетельство о быте получает бытийное, эпическое звучание. Все восходящее ко Христу и разрешающееся во Христе – это эпос. Отметим раз и навсегда, когда мы говорим о Христе, мы говорим - «сквозь стекла святоотеческого учения» по Константину Леонтьеву, то есть в Православной догматике.
У Тарковского все – сюжет, фабула, повествование, содержание (что там еще? – все, одним словом) - идет и завершается хорошо, это непременное условие Святочности, но в чем трагедия? Тарковский не боится (именно!, - творческое мужество необходимо) поставить конфликтом – сознательно совершенный героем грех. Уже один только этот факт при нормальном устроении, не то чтобы русской жизни, но пусть современной жизни в пространстве, все-таки Русской земли, должен бы поставить труд Тарковского – первым по вниманию критики всех направлений. Назовите еще хоть одно современное произведение (не лубочное), в полном формате художества, где есть подобная проблематика?
Сознательно совершенный героем грех – как проблема произведения. Удивительный Тарковский. Он именно об этом пишет. С этого начата повесть. «Напильники» – такие ребята, что все, что угодно напилят. И герою помогают – продать непродаваемую машину, но нужен малый сознательный обман. Необходимо согласие на грех. Именно – свобода выбора (!), вот где работа Православной догматики. И герой свободным выбором это согласие на грех дает и грех совершает.
И выход из повести, герою, «вдруг» (вот это и есть Рождественский, Святочный состав), открывается все существо его поступка, как – грех (!).
Свободно и сознательно выбранный грех, совершение греха и становится трагедией, не осознанной, через все движение повести, но – формирующий движение повести, и разрешающейся на выходе.
На бытовом уровне поступок героя ни трагедией, ни грехом не осознается, ну да – обман, но машину-то надо было продавать. А во Христе, в Православных координатах, грех – это трагедия. Трагедия – невидимая еще, а вот последствия ее трагичны уже в яви. Мы видим, что в жизни, что-то идет не так, а причину не понимаем. Но причина и не нужна. Нужны Исповедь (Покаяние – не душевное, а в Православном храме), и Причастие – Церковные Таинства, уничтожающие грех. Мы, население современной России, этого не понимаем. Тарковский нам это показывает.
Только вот не надо здесь «воплей», про то что – опять смирение, опять покаяние – «рабские»-де проявления. Отметим – русское православное смирение – своею силой рассеяло трехсотлетнее иго над Русью, ибо преподобный ли Сергий Радонежский был не смирен? Смирен в вышей степени. И смиренно князя Димитрия Донского благословил на битву, и смиренно смиренного Пересвета и смиренного Ослябю послал в помощь князю. Монахов – им и оружие в руки брать запрещено. Но и они – по смирению своему (смирение в послушании преп. Сергию) оружие это взяли. А покаяние, - тоже нас, сейчас, как только не отвращают от этого, - то одну вину вселенскую на русский народ возложат, то другую. А другая сторона знай, вопит: Покаяние это рабство.
И Тарковский не о вселенских грехах пишет. С вселенскими грехами пусть Богословы разбираются, а нас население, народ, обычный бытовой грех губит, ежедневный, привычный не замечаемый грех. Апокалипсис мелкого греха, есть такое понятие. Он губителен для нашей жизни. Это ведь в нас еще советским временем посажено: Бог у меня в душе, в церковь пусть те ходят, у кого грехов много, а я никого не убил, какие у меня грехи? Вот-вот не убил, а Христа каждый день распинаешь, мелкими своими грехами и грешками – это как?
Малых грехов не бывает, вот такой счет мы должны к себе предъявлять. Капля океана – содержит все его свойства. «Малый» грех губителен во всей полноте греха.
И вот это может самая страшная беда наша народная на сегодняшний день. Об этой беде Тарковский и пишет. Но, как и сам грех, главный смысл повести остается вне поля нашего зрения.
Образ Ежа – здесь ключевой. Что Еж? – это наше сегодняшнее население России, в потаенности, которого, в глубочайшей глубине населения сокрыт русский народ – не жив именно, не мертв, сегодня – сокрыт в населении. И Еж – собирательный образ населения русской земли сегодня, во всей талантливости и гениальности русского народа – семипядийности, что ли? - От семи пядей во лбу, вот-вот – во лбу, не в душе… Еж и умен сверх меры, а душа повреждена, дух не дышит. Все это его, Ежово, неприятие Православной Церкви – это наше, населения России, сегодняшнее неприятие Православной Церкви. Все аргументы Ежа против Православия, это наши аргументы. Еж – это Диагноз Тарковского, поставленный современному населению России.
И важно герой Тарковского писатель и сам Тарковский Ежа не судят, мало того, вернее – более того, более Суда, Любят – Ежа и в нем население Русской земли и народ, потаенный в населении. Любят и вину свою чувствуют перед Ежом. Это очень по-русски, по настоящему, по литературо-русски…
Для лечения болезни болезнь признать надо. Диагноз поставлен. Будем признавать? И лечится Православной Церковью, пойдем ли? От нас зависит – Свобода выбора.
Два слова о второстепенном. Об ответственности критики. Классически точно отмечал Юрий Селезнев: критик должен смотреть глазами народа. Тарковский настолько уже «отчаялся» (условный глагол), что вынужден автохарактеристику собственному творчеству давать, сам свои рассказы разбирает, разжевывает – о чем они. Беда… беда… Практически, как в Слове о полку… – как там? – редко ратая кикахуть… и критика также ныне - редко…
«Фарт» - да полно, о фарте ли пишет Тарковский? Пишет он о грехе. И для тех, кто прочесть сумеет – станет заглавие не Фарт, а - Грех…я уверен, что Тарковский это созвучие знал и чувствовал, не в яви, так в интуициях, поэтому так и писал, и назвал – так…
Вот, русская литература, коснись смыслов, - и не остановишься, дна нет. Сам «фарт» покрутить, повертеть как алмаз, любуясь гранями смыслов. Здесь и Даля надо посмотреть. Фарт – не найдем, а фартину – найдем, а фартина это – кварта, и то и другое – мера; и кварт, в картах еще редкая удача…
Сам Тарковский герою своему дает возможность не повесть, а рассказ «Фарт» создать, объяснить нам смысл этого, одноименного для повести, рассказа.
Тарковский:
«Баскаков, откинулся на спинку… Прикрыл глаза, потом расхохотался. Ну как ей объяснить-то? Баскаков всегда брал быка за рога, и рассказ начинался с фразы, кратко передающей сюжет. У промысловика с позывным «Делимакан» росомаха разорила путик с ловушками, двух попавшихся соболей съела, а остальных закопала в снег про запас. Мимо проезжали работяги из сейсморазведки. Их задачи – таскать к датчикам провода, сплетенные в «косу», наподобие девичьей. Ехали они на вездеходе, прозванным «мотолабой» – от МТЛБ (многоцелевой тягач лёгкий бронированный). «Косачи» решили пробежать по путику охотника и ободрать с него попавших соболей, но их опередила росомаха».
А это прямо из самого рассказа (в дополнение смыслов):
«И он после них ходил, как сапёр, еённые копанины раскапывал, а потом по рации ка-а-к трёкнет: «Во до чего дожили с этой нефтью: всю жизнь росомагу падиной считал, а тут вишь – в кормилицы вырвалась!».
Вроде, как не бейся, - не сверкнет эта грань, ни гражданским, ни православным содержанием… А для меня в чистом виде – сверкает НовоЗаветным смыслом -
От Луки, 16:
1 Сказал же и к ученикам Своим: один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его;
2 и, призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять.
3 Тогда управитель сказал сам в себе: что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом; копать не могу, просить стыжусь;
4 знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом.
5 И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему?
6 Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми твою расписку и садись скорее, напиши: пятьдесят.
7 Потом другому сказал: а ты сколько должен? Он отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми твою расписку и напиши: восемьдесят.
8 И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде.
Это одно из самых непонятных для меня мест в Новом Завете.
И у Тарковского – первый план – понятен. А вот, что за первым планом стоит?, – думать надо…
Всем оставшимся народом надо думать.