Евтерпа – единственная из девяти муз Аполлона, являющаяся покровительницей сразу двух жанров: лирической поэзии и музыки. Интересно, за что же мудрые греки наделили эту музу такими широкими «полномочиями»? И почему другие музы «обделены» в этом? Ведь музыка соединяется с поэзией в песнопениях, которые, как известно тоже различны. Ведь музыка соединяется с поэзией в песнопениях, которые, как известно тоже различны.
Если речь вести о бродячих древнегреческих эпических певцах аэдах, то над ними должна властвовать муза эпоса – Каллиопа. Если же песнопения являются гимнами богам, то – муза гимнов Полигимния. Однако греки не удостоили ни одну из этих муз покровительствовать двум необходимым для них жанрам, а слили эти жанры воедино и подчинили их Евтерпе. Вероятно, помимо практического использования в искусстве, как музыки, так и поэзии этот мудрейший народ древности интуитивно «нащупал» какое-то особое сходство, какое-то, можно сказать, родство этих двух жанров. Недаром Евтерпа изображается с двумя флейтами. Хотя более популярным музыкальным инструментом в древней Греции была лира. Само слово «лирика» как раз от «лиры» и произошло. Да и стихи, как правило, исполнялись под аккомпанемент лиры. Правда, лира звучала тихо и потому лишь усиливала ритмику стиха; именно поэтому греки рассматривали музыку как отдельный и самостоятельный жанр. Однако и флейта могла сопровождать декламацию того или иного поэта при авторском чтении стихов. Кстати, слово «ритм» по- гречески означает стройность, а от его другого звучания «рифм» произошло слово «рифма». Хотя древние греки рифмой не пользовались, и происхождение этого слова является более поздним. Но, почему же, древние греки лирическую поэзию и музыку рассматривали как вполне родственные жанры и подчинили их одной музе?
В наше время человек любознательный и культурный это как-то может понять. К примеру, ещё со времён великого Леонарда Эйлера стало известно, что в основе музыкальной шкалы лежат логарифмические зависимости соседних нот октавы, причём это малоизвестные среднему школьнику натуральные (непировские) зависимости. Но древние греки не знали логарифмов. Не знали они и теории информатики, о которой осведомлены мы, и уж, конечно же, знаем, что такое единица информации – бит, которая опять же представляет собой логарифм 2-х при основании два.
И хотя в наше время люди, закончившие школу, разделились по различным специальностям и многое из общеобразовательных школьных предметов стали забывать, но современная компьютеризация всё-таки заставляет их употреблять в практике такие понятия как «байт», «килобайт» и «мегабайт». Несмотря на это, углубляться в подробности логарифмических основ музыкальной шкалы означало бы повторять подобную и неудачную попытку величайшего из математиков Леонарда Эйлера.
Его работа «Опыт новой теории музыки», в которой он и доказывал ту логарифмическую зависимость, о которой говорилось выше, не имела успеха, поскольку для математиков в ней оказалось слишком много музыки, а для музыкантов слишком много математики. Однако известные слова А.С. Пушкина: «Поверить алгеброй гармонию» доказывают, что Л.Эйлер был всё-таки прав. И следует напомнить, что этот математик был ещё и музыкантом. Да и изобретатель фортепиано – Редреас Вейкменстер так же был и математиком, и музыкантом. Кстати, гениальный Леонардо да Винчи, известный и как живописец, и как инженер, и как исполнитель своих прекрасных музыкальных импровизаций на лютне, утверждал следующее: «Никакой достоверности нет в науках там, где нельзя применить ни одной из математических наук, и в том, что не имеет связи с математикой». А почему бы и нет? Ведь само слово «математика» в переводе с греческого как раз и означает «наука». Впрочем, о роли математики в музыке в настоящее время написано множество работ, и заинтересованный читатель может с ними ознакомиться хотя бы через интернет. Наша цель другая. Ведь анализ, о котором мы ведём речь, как раз и помогает поверить алгеброй гармонию, то есть отличить истинное произведение искусства от графоманской и дилетантской подделки. Это даёт возможность слушателю прочувствовать талант музыканта-исполнителя, хотя мы и сами порой не можем объяснить себе, почему из высоких профессионалов-исполнителей одного и того же произведения один нас трогает, а другой оставляет равнодушным. Казалось бы, как могут наши чувства и ощущения быть связаны с математикой? Ну и что же, что нота «до» первой октавы соответствует частоте 440 Гц, Ну и что, что «до-диез» есть натуральный логарифм от 440. А вот эти-то частоты при их более точном воспроизведения как раз и воздействуют на наши чувства, ведь основание натурального логарифма, т.е. «е» после запятой бесконечно: 2, 7182……… …. Мистика? Да не совсем!
При анализе такого жанра как поэзия, к нам на помощь приходит ещё и информатика. Да и здесь мы не перестаём удивляться тому, как до появления этой новой науки, поэты умудрялись создавать не только прекрасные стихи, но и бессмертные творения, пережившие века. Ещё живший в VII до н. э. греческий поэт Архилох замечает, чем же отличается поэтический текст от прозы. Это, прежде всего, размер. Размером трохей, который впоследствии звучит как хорей, поскольку его употребляли в хоровом пении, мы пользуемся по сей день. Пользовались для создания своих комедий греки и ямбом. Однако поэты-певцы предпочитали особый шестимерный размер - гекзаметр, который теперь используется лишь переводчиками древнегреческих поэм и стихотворений, но знать о нём необходимо.
В наше время массовый читатель к поэзии охладел и для этого есть свои причины. Они в дальнейшем станут нам понятны. Однако, несмотря на это, люди продолжают нуждаться в стихах поздравительных, в различных панегириках и даже в коротких одах юбилярам. Что же до сих пор привлекает людей в этом? Впрочем, люди и сами этого не могут объяснить. А оказывается дело в том, что поэтическая строка, поэтическая фраза несут в себе намного бóльшую информацию, нежели строка и фраза той же прозы. За счёт чего же это достигается? В науке есть множество различных анализов. Один из них наиболее сложный и гипотетический доказывает нам, что в прозе используются лишние буквы алфавита, что в свою очередь создаёт так называемую избыточность, и в тех же битах поэзия по своей информативности выше прозы в пять, а то и десять раз. Так, к, примеру, доказывается, что «Детские годы Багрова внука» Аксакова уступают любому поэтическому произведению в несущей информации в пять раз. Почему в пример не берётся Константин Паустовский, которого по языку можно смело назвать поэтом прозы? Однако, если просто анализировать избавление от избыточности в прозаических текстах, то наиболее ярким примером тому служат простые телеграммы, которые мы отправляем родственникам и знакомым. Ведь мы при этом опускаем союзы и предлоги, и вовсе не ради скупости и экономии средств. Просто передаваемая нами адресату информация становится более чёткой и ясной, хотя если этим злоупотреблять, то адресат не сможет понять содержания телеграммы. Только этот пример не имеет никакого отношения к поэзии, хотя следует признать, что поэзия действительно «экономит» излишние буквы алфавита, но при этом увеличивает информацию в битах. Хотя куда удобнее и убедительнее говорить о ритме стиха, о его размерах и, конечно же, о рифме и аллитерации. Начнём с размера. Если, к примеру, в ямбе и хорее стопу ударного и безударного слогов принять за один бит, чего, кстати, в прозе никак невозможно, то та «экономия» избыточности букв, слогов и даже слов, о которой говорилось выше, налицо. Правда, в таких размерах как амфибрахий и анапест стопа состоит уже из трёх слогов, один из которых обязательно ударный, то есть её единица информации уже приближается к логарифму 3-х при основании 2, при этом равняется 1,585 бита и называется «трит». Не углубляясь в эти тонкости, следует добавить, что и размеры поэтами хотя и соблюдались, но количество ударных и безударных слогов могло неожиданно уменьшиться в соседней (нижней) строке и при этом, например, четырёхстопный ямб в следующей строке вдруг становился двустопным. Однако стихотворение от этого только выигрывало во всех отношениях. Возьмём пример из А.С. Пушкина, а именно отрывок из стихотворения «Обвал»:
Оттоль сорвался раз обвал
И с тяжким грохотом упал,
И всю теснину между скал
Загородил,
И Терека могучий вал
Остановил.
Здесь мы отчётливо видим, что Пушкин в двух первых строках применяет четырёхстопный ямб, то есть, когда в каждой стопе первый слог безударный, а второй - ударный. Однако для выразительности и звукового ощущения грохота, в четвёртой и шестой строках применяет уже двустопный ямб. И всё-таки, в пятой строке, где могучий вал Терека, хотя и клокочет, но в сравнении с самим обвалом всё-таки катит свои волны вполне динамично, этот внезапный скачок от четырёхстопного ямба к двустопному ещё и обусловлен повторением звуков «л» и «р», что как бы усиливает действие обвала и создаёт музыкальный ритм, имитирующий то, что происходит. Бывает так, что разделяя стихотворный текст на стопы, мы можем получить в одном слове, к примеру, два ударных слога, т.е. как бы два ударения, чего естественно в разговорной речи быть не может. И вот тогда часть ударений, к примеру, того же ямба пропускаются и остаются естественные речевые ударения из ямбической строки, создающие уже ритмический узор, который придаёт стиху ещё и музыкальность. А для наглядности приведём пример того, как описан вальс в романе «Евгений Онегин»:
Однообр`азный и без`умный,
Как в`ихорь ж`изни молодóй,
Кружится в`альса вихорь ш`умный;
Чет`а мельк`ает за четóй
Разве не слышится здесь ритм вальса? А ведь передать подобное прозой совершенно невозможно. А если вспомнить такой поэтический приём как аллитерация, когда для усиления звукового впечатления повторяется часто одна и та же буква? Вот как описана тем же А.С. Пушкиным мазурка во время светского бала, от которой всё дрожит и трещит паркет:
Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромном зале всё дрожало,
Паркет трещал под каблуком,
Тряслися, дребезжали рамы...
Всё это достигается частыми повторениями буквы «р» и отчасти «к».
Ну, а если вернуться к так называемой «экономии» букв алфавита, то это как раз достигается применением рифмы, при которой в окончаниях строки используются одни и те же буквы. Причём, чем их используется больше, тем рифма считается богаче. Бывает, что для рифмы не обязательно используются окончания, но и буквы в середине слов и даже целиком морфема – часть слова без окончания. Именно такое новаторство в поэзии проявил Владимир Маяковский. Взять, к примеру, отрывок из такого его патетического стихотворения о 1-м мае:
Вчера
чинил
обломков груду,
Сегодня
новый завод
оборудуй.
Знамя вздымай,
над миром скрестя
молот рабочих
и серп крестьян.
Здесь отчётливо видно, что сами окончания не рифмуются, но зато рифмуются сразу четыре буквы, а во втором случае пять, а если учесть ещё и букву «я» то можно считать, что и шесть. Ну а говорить о ритмике Маяковского, вообще излишне. Уже с этим никто и спорить не будет.
И всё же, рассуждая о рифме, надо сказать, что рифмовать глаголы считается нехорошим тоном, если можно так выразиться. Это подчёркивает как бы несостоятельность автора. Ведь русские глаголы одного спряжения все рифмуются. Однако в редких случаях и без глагольной рифмы не обойтись, особенно когда речь идёт о больших поэмах и сказках в стихах. В этом случае глагольные рифмы употребляли даже Пушкин и Лермонтов. Главное, что злоупотреблять глагольными рифмами не следует, ибо автор доказывает этим свою непрофессиональность.
Однако знатоки поэзии могут вполне справедливо возразить. Дело в том, что рифма в поэзии тоже не главное. Существуют белые стихи, а в японских хокку (трёхстишьях), например, отсутствует не только рифма, но не принимается во внимание и ударение. Не смотря на это, хокку обладает устойчивым метром, и в каждой строке содержится определённое количество слогов: пять в первой, семь во второй и пять в третьей. Хотя классики японской поэзии для большей выразительности не всегда считаются с метром. Но сказать многое в немногих словах – большое умение, и потому японские хокку чем-то напоминают пословицы и мудрые изречения. Нельзя отрицать и их своеобразную музыкальность, а также своеобразную философичность. Вот два примера. Из японского поэта XVII века Басё:
Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?
А вот философское хокку другого поэта - Кёрай, полное упрёка всему человечеству:
Как же это, друзья?
Человек глядит на вишни в цвету,
А на поясе длинный меч!
Надо сказать, что в начале XX века поэты в поисках новых форм создали множество новых течений и направлений. Возникли такие понятия как символизм, акмеизм, футуризм и. т. д. При этом отношения к рифме и размеру изменились: они зачастую перестали соблюдаться, а сами стихи, хотя и несли в себе большую информацию, однако многим читателям становились непонятными и стали предметом читателей избранных. Информацию, которую несли эти новые стихи, приходилось расшифровывать, поскольку понятна она была далеко не всем. Особое место в этом новаторстве принадлежит Велемиру Хлебникову.
Это поэт-философ, и его поэзия по сей день исследуется филологами и различными специалистами, посвятившими жизнь изучению именно его поэзии. Не будем вникать в их сложный и кропотливый труд и, что называется, отбивать у них хлеб, поскольку они занимаются вполне благородным делом. И если, например, один из советских писателей – Виктор Тельпугов в одном из своих писем писал: «Стих – не ребус, чтобы его разгадывать. Стих создан для того, чтобы мысль автора доходила до читателя сразу и точно», то Хлебников считал, что в поэзии и вообще в искусстве надо уметь догадываться. Возможно, прав и тот и другой. Давайте для примера попробуем разгадать одно из коротких стихотворений Велемира Хлебникова, и если наша догадка окажется верной, то мы лишний раз убедимся в глубокой поэтической и философской мудрости поэта. Возьмём такое короткое стихотворение:
Приятно видеть
Маленькую пыхтящую русалку,
Приползшую из леса,
Прилежно стирающей
Тестом белого хлеба
Закон всемирного тяготения!
На первый взгляд, вроде бы, и понять ничего нельзя. Зачем, спрашивается русалке ползти из леса с таким большим трудом, если она живёт в воде и прекрасно там себя чувствует? И причём здесь, казалось бы, тесто белого хлеба, а тем более закон всемирного тяготения? Но давайте вспомним пушкинскую строку:
Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит.
Почему-то мало кто из нас не задумывался о том, зачем понадобилось русалке вылезать из воды и лезть на дерево, с трудом подтягиваясь всего лишь руками? Но не будем слишком строги и разберёмся. Оказывается в мифологии русалка и сирена – одно и то же лицо. Недаром на Руси птицу с головой женщины называли Сирин. Вам не хочется в это верить? Тогда вспомните, как выглядит герб города Варшавы. Да-да: русалка с мечом и со щитом. Но называется она всё же не русалкой, а сиреной. Но если лесная русалка есть птица Сирин, то зачем ей ползти, если она может летать? Однако достаточно вспомнить эпитет «маленькая», и всё станет ясно. Теперь о тесте белого хлеба. Тесто в данном случае заменяет собой ластик. Почему именно тесто, и почему именно белого хлеба? Вспомните молитву «Отче наш» о хлебе насущном. Вспомните «Тайную вечерю», и, наконец, то, что хлеб есть тело Христово. И получается, что в данном случае речь идёт о потусторонних силах, которые не подчиняются закону всемирного тяготения, поскольку существуют, как теперь принято говорить, в другом измерении. И если это стихотворение расшифровано верно, то излишне рассуждать о той гигантской информации, которую передал нам Велемир Хлебников всего в шести коротких строках.
Но у настоящей поэзии есть ещё одно замечательное свойство. Это – афористичность, то есть когда какая-либо строка поэта становится летучей и принимает облик пословицы, становясь единицей фольклора. У великих, да и просто у знаменитых поэтов таких летучих строк множество. Однако в качестве доказательства, а вернее всем уже известной аксиомы, приведём для примера некоторые из них.
Здравствуй, племя молодое незнакомое! (А, С. Пушкин)
А счастье было так возможно… (А.С. Пушкин)
Уж не жду от жизни ничего я… (М.Ю. Лермонтов)
А годы уходят, все лучшие годы … (М.Ю. Лермонтов)
Всё это было бы смешно,
Когда бы ни было так грустно… (М.Ю. Лермонтов)
Умом Россию не понять… (Ф.И. Тютчев)
Нам не дано предугадать
Как слово наше отзовётся… (Ф.И.Тютчев)
Люблю грозу в начале мая…. (Ф.И Тютчев)
Жаль только жить в эту пору прекрасную
Уж не придётся ни мне, ни тебе. (Н.А. Некрасов)
Лицом к лицу – лица не увидать…(С. Есенин)
Ешь ананасы, рябчиков жуй… (В. Маяковский)
Светить всегда, светить везде!… (В.Маяковский)
Брось, Александр Герцевич… (И. Мандельштам)
Была Эллада на земле, была Эллада… (И. Мандельштам)
Кончено время игры,
Дважды цветам не цвести. (Н.Гумилёв)
Россия, Русь! Храни себя храни… (Н.Рубцов)
И что бы там ни говорили, но вероятно, именно эта афористичность и обеспечивает поэту истинное признание не только читателей, но и потомков.
Источник: http://www.hrono.info/forum/viewtopic.php?f=9&t=669