- (Горе Луковое, часть II)
- Начало "Горя Лукового" тут!
– Вечно ты ревёшь, как девчонка, – сказала Лукерья сердито. – Рехнуться с тебя можно, Рёвушка ты моя…
Шли они вдвоём по тропинке через лес, а сугробы с двух сторон наступали, будто белые стены, и не было конца пути. И всё уже становилась тропка, а Лукерья всё упорнее старалась в стороне держаться. Но ни вперёд идти не хотела, ни позади плестись.
Подумал-подумал Лука, да и взял её под руку. Идти теплее, да и сердцу веселее. А в последний год, что они у ведьмы доучивались, сердце его билось при виде Лукерьи всё беспокойнее. Только Лукерья стала девицей независимой да не по-девичьи резкой. Вот точь-в-точь погода в здешних краях!
Она одна умела так наворчать, что тучи в небе просыпались, собирались в воинство грозное да дождём проливались. Или снегопад валил такой, что не видно ничего. Могла и ветер наворчать, и град! И чем старше становилась, тем ей было проще со своим даром совладать… да только тем сложнее оказывалось прочим девушку угомонить-урезонить. Стоило ей рассердиться – как начиналась буря.
А сейчас у неё повод сердиться был, да ещё какой. Тётенька Увва сегодня с утра заявила, что пора им и честь знать. Что, мол, Луке девятнадцатый годок пошёл ещё три месяца назад, а Лукерье – с неделю уже. И что учеников у неё новых нет, но это потому, что она враз двоих учила. И что их учить она уже не будет, да и нечему. Всё, что могла за эти годы долгие дать – дала.
– Да и негоже вам, двоим, во взрослости в одном дому со мною жить, – закончила неловко. – Слухи идут по всему тридевятому, скачут, будто зайцы по кочкам, людям недобрым спать не дают.
– Да и пущай не спят, – бросила Лукерья, косу рыжую заплетая, – а ты нам как маменька, тёть Увва. А этот, рёва-корова, мне как братец младший всё равно.
Лука, конечно, возмутился – и что младший, и что братец. Да только с тётенькой Уввой согласился: неправильно это, нехорошо, что они по сей день с Лукерьей в одном дому неженатые живут. Хотел даже сразу тут же и предложить – мол, давай на тебе женюсь, Лукерья.
А только подумал: куда ему? Мало того, что она его братцем младшим, неразумным считает и Рёвушкой кличет, так ведь и жить где-то надо.
– Куда ж нам идти, тётенька Увва? – спросил у ведьмы Лука, носом шмыгая.
– А вон в село в ближнее идите, – кивнула Увва, – там как раз нет знахарки никакой, селяне от все лапти стоптали, ко мне до леса ходючи. Изба там знахаркина на краю стоит, старая-дряхлая, дряхлее бабки Дремалы, почините, отскоблите от грязи вековечной, да и оставайтеся там. А не желаете, так в город идите.
– А что там в городе-то? – с любопытством спросила Лукерья, егоза рыжая.
Знать, ей было интереснее в город идти.
– А всё то же, только народу поболе, да лихих людей погуще, – ответила Увва, накладывая ученикам по полной плошке каши да маслицем её сдабривая. – Можете поначалу у Шута Горохового спросить, куда податься, он, конечно, плут и пройдоха, но подскажет, особенно если разжалобите.
Говорила она неласково, а только Лука в её голосе слезу слышал. Жалко ей было с ними расставаться, да ничего не поделаешь: вышло время отрочества да ученичества, пора было во взрослую жизнь собираться.
Вот так они и собрались, попрощались с Уввой и её стареньким, седым котом… да и пошли. Шли по тропинке, шли да обсуждали, чем заняться. Да и затеяли спор. Не хотелось Луке в город, а Лукерья в деревне жить не желала.
Сказала в сердцах:
– Оставайся тут, а я к Шуту пойду.
И вот тогда-то и уловил он струну жалостную. Понял, что на самом деле не серчает Лукерья, подружка его рыженькая, а страдает от разлуки с Уввой, да и с ним расстаться боится. Потому и заплакал.
Пуще прежнего осерчала Лукерья, заворчала, зарычала, как собака дворовая. Закачались деревья вековые, снег с крон уронили. А у самой на глазах слезинки заблестели, будто алмазы крошечные.
– Вот не выношу я этих твоих рыданий, – завела свою сердитую песню Лукерья, – не люблю я, когда ты так душу рвёшь, что хоть прочь беги! Ненавижу твоё это самое…
Ещё крепче прижал её к себе Лука, хотя идти было не так-то уж тесно. Прижал к сердцу как можно крепче, по спине, по затылку упрямому погладил. Посыпался с неба снег колючий, а Лукерья всплакнула-таки посередь леса. Не выдержала.
– Не смогу я без тебя, – сказала ему, – не оставляй меня. Где угодно, в селе или в городе, а не бросай меня никогда. Я тебе даже плакать разрешу иногда, Рёвушка…
– Не брошу, – ответил ей Лука.
И сам не понял, как оно так придумалось, а только сказал:
– Давай бродячими магами сделаемся, по свету бродить будем, людей посмотрим.
– Прямо сейчас? – спросила Лукерья, вытирая лицо варежкой. – Вот так, ни с того, ни с сего? Холодно, боязно.
– А чего нам бояться? Ты да я, Лука да Лукерья, кого хочешь зарыдаем или заворчим. Но если прямо сейчас боязно, пошли сначала к дяденьке Кошу заглянем! А то ведь не попрощались даже, нехорошо.
– Давай заглянем, – улыбнулась девушка. – Попрощаемся.
– И вот что, – сказал вдруг Лука, когда они уже пошли по узкой тропке вдоль леса. – Чтобы слухи эти глупые не полнились, не вились круг нас… Давай поженимся?
– Поженимся? – протянула Лукерья и вдруг брови сдвинула, снова серчать собралась. – Или я тебя братом не звала? Поженимся, когда Шут Гороховый заплачет.
Вздохнул тайком Лука-Плакальщик, а потом подумал… чем не задачка?
– Значит, заплачет, – сказал тихонечко.