Из "Отчёта о прожитой жизни" прапрадеда Теньгушева Кузьмы Ивановича (1888 - 1966). Дата написания 1964-65 г.
Часть 5
Жизнь не менялась. Жили в блиндажах, кормили вшей своим мясом и кровью. Только одно стало лучше - стали давать отпуска домой сроком от 2-х до 4-х недель, но настроение людей не улучшилось. Всем война осточертела, и ежедневно все ждали ее конца, но конца все не было видно. Меня отпустили домой. Я съездил повидался с семьей, немного отдохнул, поговорил со своими родными и своей дорогой семьей и опять туда же в свою роту. Без меня наш полк и другие делали с немцами братание, сходились между окопов, друг друга угощали, кто чем мог, и вместе там курили и, как могли, разговаривали. Говорили те и другие - нужно кончать войну, всем надоело. В полках начались заболевания, появилась даже цинга. Стало хуже с питанием. Наступила сырая погода, подул с взморья холодный ветер, дожди вперемешку со снегом, который на второй день таял. Это была зима, но зима не сибирская, снег не лежал долго. Погода хуже сибирской - туман, сырость, холодный ветер.
Но вот в феврале месяце, как-то неожиданно для нас, свергли царя. Эту новость услыхали на третий день, а до этого почему-то скрывали. На четвертый день, было заметно, офицерство как-то притихло, и какие-то у них шли совещания и собрания. Через дольщиков и писарей полка слышали, что в России творится неладное, какая-то идет кутерьма в царском доме. Нам наконец объявили, что царь отрекся от престола, передав его своему брату, но и тот не принял престол, и сейчас уже временное правительство. Наш брат уж тут вздохнул полной грудью, что раз нет царя, значит войне скоро конец, но, оказалось, ошиблись. Свергли царя, но не свергли помещиков, фабрикантов и генералов, а поэтому и конца войне не видно. Офицерство осталось тоже и генералы те же. Лишь изменилось в титуловании, не стали величать "Ваше благородие" или "превосходство", а просто господин. Дела от этого мало чем изменились, но все же офицеры стали до некоторой степени лучше, мордобитие прекратили и стали вежливее, чем были до этого. Молодые офицеры-прапорщики и подпоручики и другие прогрессивные офицеры стали вести разговоры на политические темы. Но конечно все как-то не смело, больше спрашивая, как и что говорят, думают солдаты. В то время большинство солдат думали лишь одно - кончать войну и по домам, а там будет видно. Большинство солдат неграмотные или малограмотные и в политике понимали немного, даже мы, городские, плохо разбирались в таких делах, а из сельской местности и подавно. Большинство начальства смотрело на все это косо, хотя и старались показать, что они рады всему случившемуся. Мне запомнилась, например, такая картина: когда свершилась февральская революция, мы стояли в резерве, и на второй или третий день весь полк начали выстраивать, говорят, что должен приехать командующий 12-ой армии Редко-Дмитриев. Как только построили полк, показалась автомашина с георгиевским флагом на радиаторе. Нас всех предупредили, что когда будет здороваться, то отвечать на его приветствие не "Ваше высокопревосходительство ", а просто "господин генерал". И вот, он слез с машины и вошел в полукруг полка, скомандовали - смирно! Подойдя близко к массе солдат, в первую очередь, поздоровался, на что наш брат-солдат, как-то без привычки с заминками и как-то растянуто ответил: "Здравия желаем, господин генерал!". Кто просто господин, а кто просто генерал и тому подобные путаные слова. И все это как-то очень нескладно получилось, с замешательством. Смотрим, у него на глазах слезы, а потом стал говорить, я бы сказал, навзрыд, с плачем и градом катились слезы у старика. Поздравил нас всех с революцией и победой на новую и счастливую жизнь. Говорил, что сейчас грани стерты, все будем равны, и должны мы сейчас вместе довести войну до победного конца и так далее в этом духе. И мы, большинство, поняли - его слезы и плачи не о том, что он рад так революции и свержению монархии. Плакал о том, что его просто называли обыкновенные солдаты господином, господином генералом, без всякого титула "высокопревосходительство". Это ему пришлось слышать первый раз, и, мне кажется, об этом он и плакал. Так была встречена февральская революция на фронте, которая свергла царя. Но не свергла помещиков и весь буржуазный строй.
Дорога домой
Войне опять не стало видать конца, а воевать страшно надоело всем, и не было никакой возможности дальше так быть. У всех было одно - домой и домой. И этот голос народа никто не мог заглушить никакими угрозами и уговорами. Армия стала разваливаться, начались болезни и сильная цинга, и в июне 1917 года я попал в госпиталь с этой цингой. Больше уже в свою часть я не вернулся и не знаю, что с ней было. Вскоре услышал, что Рига пала и перешла в руки немцев. Хотя я в свою часть не вернулся, но и домой сразу не попал. В госпитале нас, цинготных, направили в какой-то санаторий, но ввиду отступления армии мы туда не попали, а направили в свои части. Меня направили в распоряжение коменданта пересыльного пункта станции Валк (*в наст. время город Валка в Латвии), где меня взяли как мало-мальски грамотного в канцелярию помощником писаря, а, вернее, помогать укладывать канцелярию, видимо готовились к эвакуации. Я у них пробыл не долго, что-то примерно с месяц, а потом попал на врачебную комиссию, и меня освободили на два месяца домой по нервозу сердца.
И я поехал домой в Челябинск к своей дорогой семье, по которой страшно соскучился. Дорога домой была ужасная, кошмар о котором хочу поделиться с Вами, мои дорогие внуки и правнуки, своими впечатлениями, и что за эту дорогу перетерпел и перенес. Вместо 4-х дней ехал, что-то около 11 - 12 дней. Армия стала совершенно разлагаться, масса солдат бросила свои части или, потеряв их, бросилась домой. И вот вся эта братва бросилась на станции железной дороги и бурно стремилась попасть в первые отходящие поезда по направлению от фронта в сторону своей родины. Всякий порядок посадки был нарушен, лезли кто куда попало, никому не подчинялись, а железнодорожную прислугу совершенно не признавали, заставляли просто везти немедленно, без всякого графика и расписания. У всех было одно - скорее домой и только домой. Машинистов паровозов без всяких рассуждений принуждали ехать, вплоть до угрозы расправиться, не считаясь не с чем, свободен, нет путь. Вот так надоела и осточертела всем война. В вагоны набивалось столько народу, я думаю не меньше чем в 5 раз больше нормы. Набивалось столько, сколько он мог вместить в притирку, и если уж попал в вагон, то обратно выбраться, мне кажется, было в два раза труднее, чем попасть в него. И вагоне делалась такая духота и давка, что дышать было совершенно нечем. Окна выбивались, лишь бы можно сколько-нибудь вздохнуть и получить свежего воздуха. Стояли все, стояли или кого как, где-либо прижали-зажали в какой позе, на сколько кто мог терпели до первой возможности вылезти или изменить свое положение. Особенно плохо было больным и слабосильным, тут снисхождения не жди, не надейся. Тут лучшее положение до некоторой степени имел лишь кто физически здоров, и все только покорялось силе, такие люди ехали в более лучших условиях. Они в вагон никого не пускали и действовали более организованно и подчинялись, опять же, лишь силе более, чем они имели. Думаю в то время не обошлось без жертв, хотя не видел, но разговоры слышал, что кого-то задавили. Были случаи и слухи, применяли в дело оружие, но и действительно при такой давке и страшной духоте в вагоне отдал бы пол жизни за один глоток воды, так мучила жажда. Воды достать не было никакой возможности, если из вагона вылезешь обратно не попадешь. Поэтому я вот и ехал вместо четырех дней 12 дней. О еде совершенно почти не думали, а если что и было, то достать ее из кармана или из другого места не было возможности. Если у кого были вещи, мешки или что другое, то все это было оборвано и втоптано под ноги. Когда залезал в вагон отрывалось все в дверях, части шинели и снимались сапоги с ног, но люди лезли лишь бы влезть. И вот при такой давке, я бы сказал, муке проедешь сутки самое большое, дальше нет никакой совершенно возможности. Тогда стараешься как-либо попасть к двери или окну и вылезть при первом удобном случае из вагона, где либо на станции или разъезде. Другой раз просто на перегоне, если остановиться поезд. Поезда в то время останавливались нередко, то нет воды, то топливо или вдруг идет встречный поезд. Вот там и вылезешь и ждешь опять попутного поезда и этим временем немного отдохнешь, напьешься и где возможно достанешь кусок хлеба. Когда подойдет поезд, собираемся в толпу и берем приступом, чтоб попасть вагон и ехать дальше. Вот таким образом я ехал... домой.
Мой отпуск продлили еще на два месяца, а там захватила демобилизация, и больше на немецкий фронт не попал. Семья и я сам очень были рады, что вернулся и остался жив.