31 декабря 1994-го, когда страна готовилась встретить Новый год, праздничую программу на ТВ то и дело прерывали экстренные выпуски новостей: в тот день федеральные войска начали штурм Грозного, пытаясь отбить город у дудаевских боевиков.
Спустя время штурм столицы мятежной республики назовут одним из самых трагичных эпизодов первой чеченской войны (1994–1996). По опубликованным центральными СМИ данным, в Грозном федеральные войска понесли самые значительные потери за всю войну: более 1 400 убитых, более 4 600 раненых. Потери боевиков составили около 7 тысяч человек.
Везение или судьба?
Дмитрий Орлов – ветеран белгородского ОМОНа. За первую командировку награждён медалью «За отвагу»:
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
В Минспорте пообещали разобраться с детскими боями после заявления Емельяненко05 Окт 2016 20:50Гости для всех26 Май 2016 14:21Алексеевцы на свои деньги установили памятник участникам локальных войн25 Фев 2016 15:06
«Никто не любил долгие проводы, слёзы родных, поэтому традиция была – чтоб не приходили в отряд провожать в командировку. Дома попрощались, и хватит. Я своим первое время и не говорил, куда еду, придумывал что‑то.
Первый раз наш отряд прибыл в Чечню в конце февраля 1995-го. Подъезжаем к Грозному по мосту, вижу: тут и там пепелища от сгоревших вертолётов. То ли лопасть торчит, то ли хвост. Наверное, это было самое первое сильное впечатление от Грозного. Пришло понимание масштабов трагедии.
Потом мы уже привыкли к разбитой военной технике по всему городу.
Дело уже к весне шло. Снег таял, а под ним – тела погибших: солдаты, боевики, местные жители… Насмотреться пришлось всякого. Тех, кого называют мирными жителями, мы почти не встречали в городе. А если встречали – не общались.
Остановились в каком‑то пустом разрушенном здании, заложили мешками окна, только бойнички оставили. Копали окопы, оборонительные позиции готовили. Я в первую ночь со спальным местом пролетел – окапывался. На крышах оборудовали позиции. Круглосуточно, каждые два часа, на пост выходили два человека. Я уже десять лет в отставке, а до сих пор в четыре утра просыпаюсь и не могу уснуть два часа – боевая привычка.
Думаю, везение на войне есть. Вот случай: у нашего товарища в кармане бронежилета находилась граната РГД‑5, в неё попала пуля, отрикошетив от титановой пластины броника. Пробила металлическую рубашку гранаты и увязла в тротиле, не задев детонатор. Парень живой остался, даже синяка не было. Везение или судьба? И сколько похожих случаев было!
Такая работа. Пять историй из жизни белгородского спецназа
Защита – бронежилет, сфера. Кто‑то из ребят сказал, мол, сферу на ремешок не надо застёгивать: если снайпер по ней даст, она просто слетит и всё, а если застёгнута будет, так от удара может и шею свернуть. У нас кто застёгивал, кто нет. Но броник и шлем – это в простом бою защита, а от снайпера они вряд ли спасут: он знает, куда бить.
Бронежилет и сферу полагалось носить не больше четырёх часов. Но мы носили по двое суток подряд – лучше уж пусть болит потом, зато жив будешь. Сфера весит 3 кило, плюс броник. Я служил пулемётчиком, полная выкладка с боеприпасами – плюс 50 кг к собственному весу. Это как мешок с цементом на себе таскать.
Боевики днём прятались, а ночью передвигались по городу. Зайдут меж двух блокпостов, постреляют и уходят. А мы включаемся в перестрелку, пока не выясним, что там тоже наши. Взаимодействие между подразделениями тогда было плохо налажено.
У каждого бойца был жетон с личным номером – по нему можно определить, кто и откуда. Некоторые себе на теле набивали группу крови. Фотографий с собой никаких нельзя брать, связи с домом тоже не было никакой. Один раз за всю командировку выпал случай по спутниковой связи минуту пообщаться с домом».
Добро пожаловать в ад
Андрей Егоров, ветеран белгородского ОМОНа, полковник в отставке, товарищ Дмитрия Орлова по отряду. За первую служебную командировку на Северный Кавказ также награждён медалью «За отвагу»:
«Что происходило в 1994-м в Чечне, мы с ребятами знали из новостей. Смотрим телевизор, а там надписи в Грозном: «Добро пожаловать в ад».
Мы – спецподразделение, нас готовили к такого рода вещам, а когда начались события в Чечне, стали готовить именно к командировке на Кавказ.
Первые бои в Грозном – когда захлебнулась танковая атака – показали, что тактика афганской войны не годится для городских условий. Поэтому мы выезжали в строящиеся районы Белгорода – на улицу Будённого – и там учились вести бой в условиях города.
В первую командировку в Чечню (на 45 суток) мы отправились 13 января 1995 года. Я тогда ещё не женат был, а родителям сказал, что еду в Новочеркасск. Переоделись в милицейскую форму, звёздочки на погонах кто закрасил, кто снял – чтоб не привлечь внимание снайпера.
В Новочеркасске построились. Командир Юрий Солоров сказал: «У вас есть ещё шанс попасть домой. Кто не согласен ехать, выходите, поедете обратно. Никого не посчитаю трусом». Никто не вышел. Мы понимали, для чего едем, но главную задачу нам командир поставил – вернуться домой живыми.
В Моздоке пересели в бронепоезд – и до станции Червлённая-Узловая. Потом на «Уралах» под прикрытием «вертушек» въехали в Грозный.
Сталинград на военных снимках видели? В Грозном то же самое было. Разрушенные здания, дома без окон. Мы ж пацаны совсем – 23 года мне было, не бывали нигде на такой войне, глаза круглые, сердце колотится: тут горит, там стреляют… Вот она перед тобой, эта надпись, которую по телику видел: «Добро пожаловать в ад». Вертолёт летает над Грозным, призывает боевиков сдаваться, листовки раскидывает.
Стояли на КПП, подошли к нам две женщины. Оказалось, солдатские матери, искали по всей Чечне своих сыновей. Фамилии называли, спрашивали… Как они в январе 95-го попали туда, непонятно. Дали им хлеба, тушёнки.
С водой было туго. Подвозили, чтобы пить – и то не хватало. Снега наберём в котелок, растопим, чтобы умыться. Питание – тушёнка, гречка в банках, хлеб привозили. А на боевые идёшь и не знаешь, когда поешь.
Зачищали квартал от боевиков – выставляли блокпост. Это мог быть дом пустой, хотя там всё было пустое. Или из мешков оборону строили. Встали на блокпост утром, до вечера стоим. Человек десять нас. И почему‑то решили перейти в дом напротив. Чуйка, наверное, сработала. Часов с пяти утра пошёл свист: начался артобстрел, наши в ответ. Как грохнет рядом – и того дома, где вчера сидели, нет уже. Все перекрестились.
Знаете, что такое адреналин? Надеваешь свитер, бронежилет, разгрузку, сферу, берёшь автомат, боеприпасы. Задача – занять здание. В том здании может и не оказаться никого, но ты выходишь насквозь мокрый, хотя не бегал даже. Просто знаешь, что в любую минуту в тебя могут выстрелить.
Стояли на заводе «Красный молот», нас с другом поставили до утра цех охранять. Холодно, но костры жечь нельзя, разговаривать тоже. Не закуришь: снайпер мог засечь. Двери закрыли, бутылок у входа набили, железо какое‑то нашли, постелили, чтобы гремело, если кто подойдёт. Пару раз кто‑то дверь подёргал и ушёл. А сердце колотится. Кто, сколько их – мы ведь не знаем. Потом слышим: боевики сказали на своём что‑то и давай в стену стрелять, дверь открыть не могут. Постреляли и ушли. Так до утра мы простояли.
Война – это серость, грязь, кровь. И там начинаешь понимать, что без взаимовыручки никуда. Та первая командировка нас очень сплотила».
Орден за Совмин
Шебекинца Александра Мишнева призвали в армию в декабре 1993-го. Служил в Иваново, в 98-й десантной дивизии. В начале декабря 1994-го он съездил в отпуск домой:
«Вернулся в полк, сразу бросилось в глаза: техника на плацу построена. Ребята встречают меня, говорят: «Ура, мы едем в Чечню». Какая Чечня, думаю. Я тогда толком не знал даже, где она находится. Потом уже слушали радио, говорили, что в Грозном тихо, подписано перемирие.
Пару недель нас усиленно готовили. Объясняли, что будем защищать конституционный строй. Я реально настроился ехать. Мы с ребятами представляли – всё равно что по Белгороду пройти хулиганьё погонять. Нам было по 19 лет.
Перед отъездом комдив собрал всех в клубе: мол, кто отказывается ехать, встаньте, вас никто не тронет, не накажет. Никто не встал. Я домой не звонил и не писал, что отправляют в Чечню. Но родные всё равно узнали.
В конце декабря наш сводный батальон прибыл в Моздок, оттуда – в Ханкалу. Помню, первый бой минут 15 продолжался, мы его поняли как приключение – серьёзно раненых не было. Когда пошли первые потери и ранения, стало ясно, куда попали.
8 января 1995-го со стороны аэропорта зашли в Грозный. Наш комбат Сергей Коблов (дай бог ему здоровья, он и Афган прошёл) сказал нам: самый трудный бой – это бой в городе. Грозный был разрушен, хотя мы днём мало видели, передвигались по городу в основном ночью.
Фото: Вадим Заблоцкий
Соль под броником. Почему Сергей Белов не любит вспоминать Афганскую войну
13 января в четыре утра двинулись к зданию Совмина (Совета министров республики). Поочерёдно по трое забежали во дворик. Темнота, суматоха, только слышно со всех сторон: «пароль?» – «Волгоград!». Кто‑то уже напоролся на боевиков, началась стрельба. Но мы‑то здание изнутри не знали, в отличие от них. Стали рассредотачиваться, я забежал в какое‑то небольшое помещение, слышу на другой стороне – нерусский говор. Бросил гранату.
Взрыв, потом тихо (это только в кино бывает, что граната полдома сносит). А потом мне оттуда граната прилетела. В темноте не видно, куда упала. Я только услышал щелчок, матюкнулся, вжался в угол.
В общем, один осколок кость на ноге пробил, другой в кость залез, нерв перебил. Я не сразу и сообразил, только чувствую – боль такая, как в футболе бывает, когда сильно-сильно по ноге дадут. Командир с моей ноги сапог снял – а оттуда кровь. Не поверите, даже легче стало в эту минуту: не хотелось, чтобы ребята посчитали, будто я про ранение придумал от страха.
Идти не могу, да и не выйти из комнаты – по коридору пулемётчик бьёт. Взрывы, дым – казалось, что стены горят.
Боевиков погнали, меня с другими ранеными в госпиталь – в Моздок, затем в Екатеринбург, туда ко мне мама приезжала. Вернулся в свою часть в Иваново, дослуживал. Там узнал, что всё наше подразделение, и меня в том числе, наградили орденом Мужества за взятие Совмина.
Бывает, снится война – в Шебекино у светофора воюю (смеётся). Мне иногда приходится встречаться с молодёжью, рассказывать.
Я всегда говорю: никакого романтизма в войне нет. Её цвет – серый. Там нет красок, даже белой и чёрной.
Если снег – то серый, из‑за пепла и гари. Пить захочешь – поешь снега, а он с пеплом.
Очень впечатлил меня фильм «Чистилище». Когда показали взрыв, я физически почувствовал, как этот дым с пылью в горле оседает. Даже задыхаться начал. Один в один фильм снят».