Мама Пово была самой старой женщиной резервации.
Никому не было известно, сколько ей лет и откуда она пришла. Даже имени ее никто не знал. Все почтительно и с уважением звали ее Мама Пово. Ведьма.
Говорили, что она стара как дерево сейбу, что растет на границе анклава.
Правды, конечно, никто не знал. На все вопросы Мама Пово отвечала мудрыми историями, охотно раскуривая трубку.
Когда она говорила, ее тонкие старческие губы будто наливались цветом.
Улыбка – совсем беззубая, но отнюдь не беспомощная, нет – освещала лицо не хуже самого яркого костра. Волосы, матовые и ломкие днем, ночью почти светились, словно отражая лунный свет.
Глубокие каньоны морщин рассказывали ее собственную историю каждому, кто готов был ее прочитать. Но Маме Пово редко смотрели в глаза. Из суеверного ли страха или глубокого уважения – неизвестно. Но в эти глаза стоило посмотреть.
На маленьком, иссушенном временем и солнцем лице, глаза выделялись особо.
Живые и яркие, они блестели как два черных агата. В глазах Мамы Пово бушевала огромная сила и сияла великая мудрость.
К женщине приходили все, кто нуждался в помощи.
С мольбами о дожде в засушливые дни или просьбой благословить бездетную пару.
Приходили скрепить семейный союз или проводить к духам предков почившего друга.
Всем помогала Мама Пово. Ворошила угли под костром и затягивала длинную, тягучую как смола, песню, взывая к забытым всеми богам.
Долгие годы Мама Пово помогала людям. Но в день Пляски Солнца она решила уйти.
С трудом поднявшись с земли, душевно попрощалась она с каждым, кто был в селении.
И когда последний человек коснулся юбок Мамы Пово в прощальном жесте, женщина начала танцевать.
Это был танец не старухи, но молодой женщины.
Исчезло серебро волос, и черный шелк заструился по спине. Стерлась карта морщин. Темной карамелью заблестела кожа. И только глаза, блестящие как два агата, напоминали прежнюю Маму Пово. Танцуя, женщина засмеялась и…растворилась в ветре.
Говорят, ее смех все еще слышно в роще деревьев сейбу. Но так ли это – никто не знает.