То, что в братских могилах в Катынском лесу захоронены расстрелянные поляки, не ставится под сомнения ни одной из сторон.
Здесь доспехи трещат и копья ломаются по поводу того, кто поляков расстрелял.
Из предыдущих статей читатель уже знает, что в сентябре 1990 г. Главной военной прокуратурой начато расследование дела по факту расстрела польских военнопленных.
Следователи прокуратуры установили и допросили нескольких свидетелей.
Так, например, сотрудник Смоленского УНКВД Петр Климов в письме в Комиссию по реабилитации жертв репрессий Смоленской области описывал, как происходил расстрел: «В маленькой подвальной комнате был люк, канализационный. Жертву заводили и открывали люк, голову клали на его край и стреляли в затылок или в висок (по всякому)... Стреляли почти каждый Божий день с вечера и вывозили в Козьи горы, а возвращались к 2 часам ночи.... Кроме шофера выезжали 2—3 человека и комендант... Расстреливали, из тех, кого помню, следующие: Грибов, Стельмах И.И., Гвоздовский, Рейнсон Карл...
В ходе допроса он же (Климов) показывал.
«Мне за мойку машин от крови платили 5 рублей. Тем, кто расстреливал, платили тоже по ведомости, и тем, кто вывозил трупы, тоже платили.
Расстреливали (из тех, кого помню) следующие: Грибов, Стельмах И.И., Гвоздовский, Рейсон Карл, других забыл. Вывозили трупы шоферы: Кулешов, Костюченков Николай, Титков, Григорьев Виктор. Но Титков больше возил начальников. Возил еще трупы Левченков, но его убил заключенный, который был, по-моему, поляком. Этот заключенный случайно остался жив и пробрался в оружейную комнату, а потом открыл огонь и ранил еще кого-то — не знаю, забыл.
Этого заключенного 3 дня не могли убить (и водой заливали из пожарной машины), а потом его отравили газом.
Польских военнослужащих расстреливали в 1940 году и в Козьих Горах. Расстреливала их команда Стельмаха Ивана Ивановича. Он был комендантом Смоленского НКВД. Я сам был в Козьих Горах, случайно видел: ров был большой, он тянулся до самого болотца, и в этом рву лежали штабелями присыпанные землей поляки, которых расстреляли прямо во рву. Это я знаю, потому что сам видел трупы (присыпанные землей) поляков. Обстоятельства расстрела мне рассказывал Устинов: он был шофер, возил поляков на расстрел и видел, как он сам говорил, расстрел. Из машин их выгружали прямо в ров и стреляли, а кого добивали и штыками. Ограждение места расстрела было такое — двойная колючая проволока. Поляков в этом рву, когда я посмотрел, было много, они лежали в ряд, а ров был метров сто длиной, а глубина была 2—3 метра. После того как я посмотрел на расстрелянных поляков, меня сразу выпроводили и сказали, чтобы я больше не подходил.
Тогда и после войны меня неоднократно Стельмах, Рейсон, Гвоздовский и Грибов предупреждали, чтобы я молчал.
Устинов, Грибов мне говорили, что польских офицеров расстреливали Стельмах, сам Грибов, Гвоздовский, Рейсон Карл. Они были самые заправилы при расстрелах, других не помню.
Все мною сказанное — правда, ответственность за клевету мне понятна, я сказал всю правду.
На основании этого и других свидетельств, а так же обнаруженных в архивах документов комиссия экспертов, которую следствие привлекло к анализу собранной доказательной базы, пришла к следующему выводу:
«Судя по результатам эксгумации, привезенных на «черных воронах» в Катынский лес офицеров расстреливали группами над глубокими могилами, в мундирах, в орденах, стреляли в затылок с близкого расстояния. При расстреле использовались немецкие пули калибра 7,65 мм. В 20% случаев руки у военнопленных были связаны проволокой или плетеным шнуром. В одной из восьми могил находились тела, на головах которых были шинели, обмотанные на уровне шеи шнуром, который соединялся петлей со связанными руками. При этом каждая попытка человека двинуть рукой затягивала петлю на шее.
Скорее всего, часть офицеров доставлялась в Смоленск и расстреливалась во внутренней тюрьме НКВД. Подтверждением тому служит одна из могил, в которой тела лежали ровными рядами, лицом к земле, в отличие от других ям смерти, где расстрелянные находились в разных положениях».
Но, и показания свидетелей и выводы комиссии абсолютно противоречат выводам Специальной Комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров.
На месте расстрела польских военнопленных «комиссия Бурденко» (так ее принято называть) работала после освобождения Красной Армией Смоленска в сентябре 1943 года.
В состав Комиссии вошли: член Чрезвычайной Государственной Комиссии академик Н. Н. Бурденко (председатель Комиссии), член Чрезвычайной Государственной Комиссии академик Алексей Толстой, член Чрезвычайной Государственной Комиссии Митрополит Николай, председатель Всеславянского Комитета генерал-лейтенант Гундоров А. С.; председатель Исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца Колесников С. А., Народный Комиссар просвещения РСФСР академик Потемкин В. П., начальник Главного Военно-Санитарного Управления Красной Армии генерал-полковник Смирнов Е. И., председатель Смоленского облисполкома Мельников Р. Е.
Академик Николай Бурденко - главный хирург Красной Армии, один из основоположников нейрохирургии в СССР, герой социалистического труда (1943), член ЧГК (Чрезвычайной государственной комиссии).
Комиссия пришла к следующим выводам.
«Из всех материалов, находящихся в распоряжении Специальной Комиссии, а именно — показаний свыше 100 опрошенных ею свидетелей, данных судебно-медицинской экспертизы, документов и вещественных доказательств, извлеченных из могил Катынского леса, с неопровержимой ясностью вытекают нижеследующие выводы:
1. Военнопленные поляки, находившиеся в трех лагерях западнее Смоленска и занятые на дорожно-строительных работах до начала войны, оставались там и после вторжения немецких оккупантов в Смоленск до сентября 1941 г. включительно;
2. В Катынском лесу осенью 1941 г. производились немецкими оккупационными властями массовые расстрелы польских военнопленных из вышеуказанных лагерей;
3. Массовые расстрелы польских военнопленных в Катынском лесу производило немецкое военное учреждение, скрывавшееся под условным наименованием "штаб 537 строительного батальона", во главе которого стояли оберст-лейтенант Арнес и его сотрудники — обер-лейтенант Рекст, лейтенант Хотт;
4. В связи с ухудшением для Германии общей военно-политической обстановки к началу 1943 г. немецкие оккупационные власти в провокационных целях предприняли ряд мер к тому, чтобы приписать свои собственные злодеяния органам Советской власти в расчете поссорить русских с поляками;
5. В этих целях: а) немецко-фашистские захватчики, путем уговоров, попыток подкупа, угроз и варварских истязаний, старались найти "свидетелей" из числа советских граждан, от которых добивались ложных показаний о том, что военнопленные поляки якобы были расстреляны органами Советской власти весной 1940 г.; б) немецкие оккупационные власти весной 1943 г. свозили из других мест трупы расстрелянных ими военнопленных поляков и складывали их в разрытые могилы Катынского леса с расчетом скрыть следы своих собственных злодеяний и увеличить число "жертв большевистских зверств" в Катынском лесу; в) готовясь к своей провокации, немецкие оккупационные власти для работ по разрытию могил в Катынском лесу, извлечению оттуда изобличающих их документов и вещественных доказательств использовали до 500 русских военнопленных, которые по выполнении этой работы были немцами расстреляны.
6. Данными судебно-медицинской экспертизы с несомненностью устанавливается: а) время расстрела — осень 1941 г.; б) применение немецкими палачами при расстреле польских военнопленных того же способа пистолетного выстрела в затылок, который применялся ими при массовых убийствах советских граждан в других городах, в частности, в Орле, Воронеже, Краснодаре и в том же Смоленске.
7. Выводы из свидетельских показаний и судебно-медицинской экспертизы о расстреле немцами военнопленных поляков осенью 1941 г. полностью подтверждаются вещественными доказательствами и документами, извлеченными из катынских могил;
8. Расстреливая польских военнопленных в Катынском лесу, немецко-фашистские захватчики последовательно осуществляли свою политику физического уничтожения славянских народов».
Давайте проанализируем выводы комиссии Бурденко на основе материалов, собранных следствием и частными исследователями «катынской трагедии».
Из показаний очевидцев, легших в основу выводов комиссии Бурденко следует, что расстрелы поляков немцами проводились в августе-сентябре 41-го года и производились неким "штабом 537-го строительного батальона", начальником которого в этот момент был оберст-лейтенант "Арнес". Это третий пункт выводов.
Опустим, как малозначительное, то обстоятельство, что подразделение, о котором идет речь в показаниях свидетелей, было не строительным батальном, а 537-ым полком связи.
Этот самый «Арнес» (правильная фамилия Аренс) прибыл в Смоленск и возглавил полк не ранее начала ноября. Это выяснилось на допросе Аренса в Нюрнберге, проводимого в рамках рассмотрения катынского эпизода, и подтверждается характеристиками на Аренса и его предшественника на должности командира полка Беденка, которые своими глазами можно увидеть, перейдя по ссылке: http://katynfiles.com/content/romanov-ahrens-burdenko.html
3-ий пункт выводов комиссии Бурденко не соответствует реальным обстоятельствам дела.
«Анализ доказательственной стороны сообщения - рассказывает в одном из интервью бывший руководитель следственной бригады Яблоков - и методов работы органов НКВД по собиранию и закреплению этих доказательств предполагал повторные допросы всех свидетелей, дававших ранее показания как немцам, так и в НКВД. Выполнение этой задачи осложнялось тем, что сообщение содержало самые минимальные сведения о свидетелях: фамилия, имя, отчество и профессия. Очень многие «катынские свидетели» после допросов в 1943 г. разъехались по всему Советскому Союзу, многие просто умерли. Понадобилось много сил, средств и времени, чтобы отыскать и допросить оставшихся в живых. Следователи летели самолетами, ехали поездами, плыли теплоходами по всей необъятной стране с одной целью — установить истину о событиях пятидесятилетней давности, страшные последствия которых не давали успокоения».
Следственной бригаде удалось выяснить следующее.
В отношении всех тех, кто дал немцам показания о причастности органов НКВД к расстрелам польских военнопленных были возбуждены уголовные дела по обвинению в измене Родине и сотрудничестве с немецко-фашистскими оккупантами.
В отношении тех лиц, на основании показаний которых базировались выводы комиссии Бурденко, уголовное преследование прекращалось.
Например, архив УКГБ по Смоленской области сохранил секретное уголовное дело по обвинению П.Г. Киселева и его сына В.П. Киселева в сотрудничестве с оккупантами.
Гражданин Субботкин обвинил Киселевых в сотрудничестве с немцами и в том, что они выдали его, как секретного агента НКВД гестапо, в связи с чем, он был арестован.
Несмотря на тяжелые обвинения, дело было прекращено.
Киселевы коренным образом изменили свои показания.
Теперь Киселев-старший показал, что немцы избиениями и угрозами вынудили его утверждать, что поляков расстреляли в 1940 г. органы НКВД и неоднократно заставляли выступать с этим сообщением перед различными делегациями в Катынском лесу. В действительности же Катынский лес всегда был излюбленным местом массовых гуляний населения. И только с момента оккупации район дачи НКВД огородили и запретили туда заходить под страхом смерти. В августе—сентябре 1941 г. немцы стали завозить на грузовиках и гнать колоннами польских военнопленных в Катынский лес, откуда затем были слышны выстрелы.
Комиссии Бурденко дал показания профессор физики Смоленского медицинского института И.Е. Ефимов.
Он сообщил, что заместитель бургомистра Смоленска Б.В. Базилевский в период оккупации ему рассказал, что, по сведениям коменданта города, около Гнездова немцы по приказу из Берлина расстреливали польских офицеров и что от сослуживцев он узнал, что трупы, одежда и документы слишком хорошо сохранились, поэтому невозможно, чтобы они пролежали в земле около трех лет.
Из постановления о прекращении дела и освобождении обвиняемого Ефимова из-под стражи от 5 января 1944 г. следует, что ему предъявляли обвинение в измене Родине (статья 58-1 п. «а» УК РСФСР), за что предусмотрена смертная казнь, и что он более трех месяцев содержался под стражей. Там же подшит и второй документ — подписка от 5 января 1944 г., написанная Ефимовым собственноручно: он дал органам НКГБ СССР обязательство никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не разглашать ставшие ему известными в ходе допросов сведения, которые рассматривались как государственная тайна. За нарушение этого обязательства его ждало суровое наказание. После дачи подписки уголовное дело было прекращено, а Ефимов освобожден из-под стражи.
Показания самого Базилевского о том, что Меньшагин (бургомистр Смоленска) ему рассказал о расстреле польских офицеров немцами в Катынском лесу, были краеугольным камнем при формулировании официальной позиции СССР.
Не могу не обратить внимание читателей на то, каким образом в материалах комиссии Бурденко представлен Базилевский: «Профессор Базилевский в первые дни оккупации немцами Смоленска был насильно назначен ими зам. начальника города (бургомистра)».
Насильно назначенный заместителем бургомистра Смоленска Базилевский был впоследствии главным свидетелем Советской версии расстрела поляков на Нюрнбергском трибунале.
Интересно, что Советская сторона предъявила Нюрнбергскому трибуналу Базилевского, который изложил на слушании рассказ Меньшагина, хотя сам бывший бургомистр Смоленска в это время пребывал, как установило следствие, тюрьме НКГБ в Москве.
Имеющимися в уголовном деле ГВП копиями архивных учетных карточек Владимирской тюрьмы подтверждается содержание Меньшагина, 1902 г. рождения, с 1945 по 1951 гг. в одиночных камерах внутренней тюрьмы МГБ СССР в Москве, а затем по 1970 г. во Владимирской тюрьме. После освобождения Меньшагин был направлен в интернат для престарелых, где он и умер.
Тех свидетелей, получить измененные показания которых, необходимости не возникло, напротив, как и Меньшагина, изолировали от общества в местах лишения свободы.
Некто Андреев, один из добровольно дававших в 1943 г. немцам показания о причастности органов НКВД к расстрелам польских военнопленных в 1940 г., 1 октября 1949 г. по обвинению в измене Родине и сотрудничестве с немецко-фашистскими оккупантами постановлением особого совещания был заключен в тюрьму на 25 лет.
Изучив материалы дела в отношении этого Андреева, следователи прокуратуры пришли к выводу, что оно было сфальсифицировано.
Еще двое свидетелей, как показало расследование, Годезов и Сильвестров внезапно умерли в 1943 г.
Следствие допросило всех перечисленных в сообщении комиссии Бурденко свидетелей, оставшихся в живых ко времени его проведения.
Часть из них заявляли, что органами НКВД не опрашивались и показаний не давали, другая – утверждали, что дали показания под угрозой.
Например, в качестве свидетеля следствием допрошен спецкор Смоленского комитета по телевидению и радиовещанию А.П. Якушев. Он показал, что некто Кривозерцев в беседе с ним отрекся от показаний, данных органам НКГБ в конце 1943 г. Мотив дачи ложных показаний он формулировал так: если бы он не подписал того, что ему было предложено, то его бы уничтожили.
Не стану перечислять все, установленные следствием факты фальсификации свидетельских показаний, полагая, что для читателя это будет утомительно. Думаю, что приведенных примеров будет достаточно, чтобы читатель смог составить собственное мнение о том, насколько сообщение комиссии Бурденко соотносится с действительностью.
Ознакомиться с результатами работы следствия более подробно можно в статье Натальи Сергеевны Лебедевой – кандидата исторических наук России, доктора исторических наук Польши, ведущего научного сотрудника Института всеобщей истории РАН ««Специальная комиссия» и ее председатель Бурденко» или в главе «Следствие в трудных поисках истины» книги И. Яжборовской, А. Яблокова, B. Парсадановой «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях».
Напомню, что главной научный сотрудник Института сравнительной политологии Российской академии наук доктор исторических наук, Яжборовская Инесса Сергеевна и Парсаданова Валентина Сергеевна, ведущий научный сотрудник Института славяноведения и балканистики Российской академии наук, доктор исторических наук входили в число составителей «Заключения комиссии экспертов Главной военной прокуратуры по уголовному делу № 159 о расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле—мае 1940 г.», я Яблоков был одним из руководителей следственной бригады.
Скажу лишь, что я не стал бы обвинять сейчас ни Бурденко, ни Толстого, ни даже митрополита Николая, если даже сам маршал Победы дрогнул в обстоятельствах, в чем-то схожих, и все-таки куда как менее опасных для жизни и свободы.
Напомню, что Георгий Константинович после заседания Высшего Военного Совета, на котором его, обвинив в бонапартизме и барахольстве, сняли с должности главкома сухопутных войск, написал покаянную объяснительную записку. В ней Жуков дает «крепкую клятву большевика» - не допускать подобных ошибок и глупостей, просит оставить его в партии и заверяет, что исправит допущенные ошибки.
Но это другая история, и о ней – в другой раз.
Другие статьи цикла о "Катыни".
1. «Памятную доску о расстреле органами НКВД польских военнопленных снесли. На очереди мемориал на месте захоронения?»
2. «Рокировка. Памятную доску о расстреле органами НКВД поляков демонтировать – Сталину установить».
4. "Было принято решение сами захоронения залить раствором щелочи, которая сжигает и костные останки, и материю, и металл"
5. "Кто, как не враг мог это сделать?"
Вам также может быть интересна статья: «Донос Иуды. Предательство или подвиг самопожертвования?»
Все знают о том, как трудно пробивали дорогу к своим читателям эпохальные произведения Пастернака, Солженицына и Гроссмана. И понятно, почему. Они тоже были апокрифами и не вписывались в каноны "исторической правды".
А вот чем пришелся не ко двору партийным функционерам роман "Брестская крепость", тот самый, по которому не так давно был снят одноименный фильм, известно немногим. В то, что и он не вписался в каноны "исторической правды" верится с трудом.
Я рассказал об этом в цикле статей, первая из которых называется: «130 тысяч экземпляров только что изданной «Брестской крепости» «изрезали в лапшу», и макулатуру отправили на бумажный комбинат».