Взвод тащился, петляя по узкой тропинке, которую непонятно кто
и когда протоптал среди зарослей бурьяна, и донельзя на такой жаре вонючей полыни, достававшей уставшим бойцам до затянутых в выцветший камуфляж плеч.
Не знаю кого как, а меня такое монотонное топанье через раскалённую на летней жаре степь, дышащую пылью и немножко дымом, да ещё
и наполненную мерными звуками проносящейся в зарослях травы
и, непонятно как выживающих на этой потрескавшейся земле кустов, маленькой жизни, достаточно быстро загоняло в какую-то сонную муть,
в которой ноги движутся сами, словно давно и надолго заведённый механизм, а в голове начинают роиться обрывки песен, картинки и клочки памяти.
В сотый, наверное, раз поправив норовящий соскользнуть с плеча брезент видавшего виды вещмешка, и вытерев с лица прилипшую
к вспотевшей коже красную пыль (я всегда задавался вопросом, почему она тут красная… ни кто не ответил, может не знали, а может сам вопрос считали дурацким), я выпал из сладкого забвения и только тогда обратил внимание, на то, что окружавший нас ландшафт стал разбавляться следами давнего присутствия человека. Тут и там из земли торчали обломки старых кирпичей и пригорки давно разрушенных построек, а по краям тропинки всё чаще стал попадаться оставленный на милость природы старый ржавеющий хлам.
Вскоре голова нашей «туристической команды» вошла под тень особо разросшейся под южным солнцем, а теперь медленно выгорающей
и трясущей даже на лёгком ветерке длинными тяжёлыми стручками, акации. Удостоверившись, что все вверенные мне бойцы дошли, и, проверив, что никто ничего не потерял на ходу, с остальными командирами отделений пошли к взводному на уточнение задач.
Наш взводный, даже теперь по прошествии лет, остаётся для меня загадкой… Он был из того нередкого теперь типа мужчин кому категорически не шла военная форма. Крупный и краснолицый, с явными признаками лишнего веса и режущим мне слух сильным южным говором,
он представлял собой примерный образец тех, кого не менее толстые
и краснолицые туристы - матрасники, тянущиеся каждое лето целыми караванами на южные берега нашей Родины, называют едким словом «кубаноид»… Наверное его можно легко представить в шортах
и безразмерной футболке-поло предлагающим приезжим гостям снять «квартирууморянедорого» или пробороздить это самое море на очередном чуде ПВХ-инженерии. До тех пор пока он не снимал очки…
Он практически ничего не рассказывал о себе, а мы, по-детски наивно делящиеся друг с другом даже самым сокровенным в липкой как мёд тишине южной ночи, ожидающей автоматных очередей или разрывающего небо над самой головой, выворачивающего потроха на изнанку и заставляющего вдавливаться в землю воя артиллерийских мин, почему-то не удосуживались спросить у него. Одно я знаю точно, в его неестественно светлых глазах навсегда застыли горящие дома и окоченевшие в неестественных позах тела молодых парней, ещё недавно беззлобно материвших друг друга, смеявшихся, и постоянно норовивших стрельнуть сигарету. Жутковатые у него глаза были. Наверное от того он и почитай, что жил по командировкам, что негоже человеку с такими глазами в мирное время людей по улицам пугать.
На этот раз задачей взвода, и без того мотающегося по всей округе как воробей по сараю уже неделю как, было занять и, по возможности удержать участок берега водоёма, гордо именуемого на картах рекой, а сейчас, по летнему делу - глубокий овраг с заросшими кустарником и крапивой склонами, по дну которого тек даже не ручей, а ручеек, который не особо рослая курица легко перейдёт вброд, не намочив своего пернатого пуза. И единственным на всю округу бетонным мостом с почти прилипшим к нему безымянным дачным посёлком, раскидавшим по ставшей ничейной земле свои заросшие сорняком огороды и смотревшим теперь на нас многочисленными глазами разбитых окон в покрытых оспой оставленных злым человеческим железом отметин домиках и сараях.
Перед нами там прошли разведчики и теперь это место можно было называть относительно безопасным. Но двигаемся осторожно, внимательно глядя под ноги, и вообще стараемся лишний раз не отсвечивать. То, что наша осторожность не особенно помогла поняли очень быстро, когда пролетевший мимо меня жук неожиданно высек бетонную крошку из покосившегося фонарного столба и с визгом улетел в неизвестном направлении. И только потом, заставив взвод залечь и очень шустро забиться во все возможные щели, со стороны темнеющего за полем перелеска раздался выстрел.
На наше тогда счастье мы или мало заинтересовали неизвестного стрелка, или он просто для острастки выстрелил по почти недосягаемой для его оружия, и плохо различимой цели. Но как бы оно там не было, больше по нам пока никто не стрелял и наш взвод, по уже ставшему привычным сценарию, переквалифицировался в бригаду землекопов.
До темноты оставалась ещё пара часов, а до темноты уж вряд ли кто по нашу душу сунется. И тогда я увидел её…
На обочине той самой, покрытой красноватой пылью дороги росла уже подсушенная солнцем молодая абрикоса. Тоненькая, тоньше руки, она
не стесняясь стояла в полный рост, подставив небу на обозрение наливающиеся медовой желтизной плоды. И на секунду мне показалось, что именно она главная во всем, что здесь происходит и будет ещё происходить. Что это именно для неё светит местное горячее солнце, именно для неё стрекочут и жужжат насекомые и даже мы, пришедшие сюда со своим глупым и злым железом, не более чем статисты в той войне, которую она ведёт гордо стоя на обочине пыльной степной дороги в этом месте, о котором, наверное, забыл Бог.
Наверное, не стоит описывать события той ночи. Все равно никакие слова не передадут усталости глаз до боли вглядывающихся в чернильную темноту, дрожи в руках и глухих ударах сердца, заглушающих все звуки
в перерывах между раздирающими ночь выстрелами.
Эту ночь мы прошли без серьёзных потерь. И утром, окончательно вымотанные и отупевшие от бессонницы, сами себе напоминали выпущенных на прогулку в уютном дворике психлечебницы, обколотых успокоительным пациентов.
-Эй, Турист, держи!
Миша Сом, со своим перебитым носом, обросший уже даже
не щетиной, а короткой жесткой бородой и от того ставший совсем похожим на дикого горца, кинул мне по большой дуге недозревшую абрикосину.
-Спасибо! Ты где их взял-то? – Спросил я, глядя как он извлекает жёлтые плоды из каски, которую держал на манер ведра.
- Да, чего не видишь? Вон растёт. – И ткнул рукой в чёрной беспалой перчатке в сторону дороги.
Только теперь я снова обратил внимание на то деревце. Теперь оно больше напоминало нас. Такое же вымотанное, в нескольких местах ободранное осколками и даже лишившееся одной крупной ветки деревце намертво вгрызлось корнями в крепкую землю и продолжало стоять, удерживая свой незаметный рубеж на окраине заброшенного дачного посёлка.
Ещё через несколько часов нас сменили и мы вернулись на заставу,
а молодая, изодранная осколками абрикоса так и осталась стоять у обочины.