Молодой танцовщик Большого театра Николай Цискаридзе привлекает внимание прежде всего редкими, пожалуй, даже несколько необычными танцевальными и сценическими данными. При очень высоком росте он обладает легкостью, сочетая внешнюю импозантность с поэтической воздушностью.
У него большой шаг, высокий прыжок, красивые стопы. Он хорошо «справляется» со своими длинными ногами и руками благодаря природной и выработанной координации. Цискаридзе при всей широте, размахе своих движений танцует аккуратно, у него чистые позиции, красивые линии арабеска, стремительные вращения и четкие заноски. Мягкость плие и бесшумных приземлений создает впечатление благородной, деликатной манеры.
У него, как говорят в балете, на редкость «способные» ноги. Отмечая все это, нельзя не вспомнить его педагога П. Пестова.
Но все эти достоинства не имели бы настоящей цены, если бы не соединялись в ощущение общей стройной композиции, не объединялись чувством музыкальной и одухотворенной танцевальности.
Молодой артист не демонстрирует свои природные данные и технику, но танцует. Танцует с наслаждением, радостью, порой с упоением, иногда смело, иногда еще робко, но всегда отдаваясь волне той специфически танцевальной эмоциональности, без которой нет подлинного искусства балета.
Часто, слишком часто мы видим на сцене современного театра почти акробатическую ловкость, нагромождение эффектов, энергичную демонстрацию техники, но все это не становится танцем, хореографической кантиленой.
Цискаридзе ведет, прочерчивает танцевальную линию и, как мне показалось, живет, дышит, чувствует танцем. Ни одной «равнодушной» минуты — он существует на сцене в состоянии почти благоговейной сосредоточенности, ценит каждый миг сценического существования, дорожит им как высшим даром небес.
Может быть, не все еще в полной мере удается, например, его мимические сцены в «Сильфиде» исполняются наивно, ученически старательно, в них не хватает целеустремленности, подлинной действенности. Но хотелось бы, чтобы, приобретая необходимую уверенность, молодой артист никогда не приобрел тривиальную самоуверенность балетного премьера, сохранил трепет счастливой опьяненности танцем, которая придает сейчас такое обаяние его выступлениям.
Я видел Цискаридзе в партии Щелкунчика-принца и в партии Джеймса в «Сильфиде». В первой он действительно явился как сказочный принц детского сна, а во второй сумел передать смятение очарованной души, разрывающейся между мечтой и земной радостью. Легкость его взлетов, изящество поз обещают будущее романтического танцовщика.
Цискаридзе танцует еще Меркуцио в «Ромео и Джульетте», Конферансье в «Золотом веке», Вишенку в «Чипполино». Говорят, что в этих ролях он обнаруживает живое чувство юмора. Тем лучше, значит, его репертуар не будет ограничиваться партиями одного плана.
Данные молодого танцовщика действительно незаурядны, но известно, как много надо, чтобы они в конце концов послужили основанием для формирования незаурядной творческой личности. Тут важны и репертуар, и встречи с интересными балетмейстерами, и благотворная придирчивость репетиторов, и внимание театра, и главное, собственная жажда артистического самосовершенствования.
Эта статья была уже написана, когда Цискаридзе станцевал Паганини в одноименном балете Л. Лавровского, возобновленном Вл. Васильевым.
Выступление стало настоящим торжеством, триумфом молодого танцовщика. Все его редкие природные данные обрели в этой работе масштаб и силу почти грозной танцевальной стихии, труднейшая партия, исполненная им на едином — и «огненном» — дыхании, явила образ легчайшего и в то же время могучего творческого порыва. Стремительные вращения в финале балета создавали ощущение, будто тело Паганини брошено в бешеный, гибельный водоворот судьбы, что его несет роковой смерч сверхъестественной, высшей силы.
Время заставило пересмотреть интерпретацию роли — замечательный первый исполнитель Я. Сех создавал романтический портрет легендарного музыканта, а в облике Цискаридзе нет черт, напоминающих изображения Паганини, он танцует его вдохновенный и страдающий, мятущийся и торжествующий дух. В танцевальном неистовстве возникает фантастический образ ангела и демона музыки, впечатление то божественной, то дьявольской магии.
Это выступление Николая Цискаридзе уже позволяет думать о большом будущем артиста.
Борис Львов-Анохин. Газета «Культура», 7—15 июля 1995 года.