«Это восьмое письмо тебе, моё восьмое письмо в жизни.
Я такой глупый, думал, что моя жизнь разделилась на до и после в двенадцатилетнем возрасте. Фатальная ошибка. Два дня в Нью-Йорке — два события, построивших бетонную стену на границе двадцати пяти лет и августом две тысячи пятнадцатого. Изменилось все, и под всем я подразумеваю ВСЕ. И вот с тех самых пор я не знаю как жить без тебя. Это не голословное заявление. Я феникс — сгораю без тебя, я пепел, неживая материя. Возрождаюсь от света твоих зелёных глаз.
(О, боже. Не уезжай. Пожалуйста. Поздно, я знаю.)
Мы снова расстаёмся, отдаляемся на тысячи километров, за водную гладь. Месяц, может больше, ужасное слово «может». Вот посажу тебя на самолёт и что дальше? У меня были какие-то планы на сегодня, ты не знаешь? Знаешь, наверняка знаешь. А мне уже все равно. Выключу телефон и схожу в кино. Не хочу домой.
Без твоего смеха квартира кажется пустой и отнюдь не гостеприимной, не хочу возвращаться вечерами, не хочу просыпаться по утрам, идти, что-то делать, с кем-то разговаривать. Не хочу. Хочу тебя. Иногда у меня случаются приступы удушья, психосоматика — однозначно, и лучшее лекарство — ты, близко: сортируешь грязное белье, читаешь книгу, отвлекаешь меня от работы, неважно, что ты будешь делать, главное я буду знать, что в любой момент смогу взять тебя за руку и почувствовать биение сердца. Да, я ребёнок, и я хочу, чтобы моя подружка по песочнице играла только со мной.
Ты пошутила, что я могу делать все что угодно, даже поплакать в подушку. Пожалуй, ты попала в точку: уткнусь в твою подушку, обнимусь с твоей футболкой и буду плакать. Что бы мне включить в этот момент? Оделла, твоего любимого грустного поэта, или Тёрнера, важный элемент нас? Обещаю, что при этом совсем не буду пить, ну разве что тыквенный латте.
А ещё я обещаю разобраться с тем, что не даёт мне расслабиться последние пару недель. Я все тебе расскажу, верю, что поймёшь.
Я жду тебя, возвращайся поскорее.»