ВЕСЕЛЫЕ КАРТИНКИ
Журнал «Веселые картинки» нам приносили раз три месяца вместе с газетами и журналами, которые выписывали мама и папа. Потому что раз в три месяца в порт города Никаро приходил огромный многопалубный русский корабль и начинался праздник: в лавке появлялись ткани - помню неземной красоты терракотовый японский крепдешин в ярких букетиках по три тюльпанчика, помню шёлк в огурцах, от которого я потихонечку отрезала лоскуточек кукле на платье. Помню мотки шерсти ярких цветов. Я так с ними носилась, что мама не выдержала и уселась учить меня вязать. Но самое главное - «Весёлые картинки». Сказки, ребусы, раскраски, лабиринты. Окно в мир радости, а не журнал. Для транспортировки из Союза на Кубу прессу оборачивали в красивую плотную бумагу благородных оттенков - темно-синюю, алую, зелёную. Вся она доставалась мне и я рисовала на ней гуашью или вырезала из неё разные разности.
Как-то раз случилось так, что мама и папа не заметили: корабль пришёл, а газеты не несут. А я заметила. Я теребила и дергала их, требовала «Весёлые картинки».
Не знала я, что свежую прессу (относительно свежую, если учесть время ее доставки вплавь) нам не несли по очень веской причине.
Наше поселение называлась колония и у неё был общий режим. Все вставали в 6:00, шли на работу. К 8:00 дети шли в садик и школу. К 12:00 взрослые возвращались домой - наступало время сиесты - время сонного переживания нестерпимой жары. В 15:00 работа возобновлялась. В 18:00 заканчивалась, в 20:00 дети должны уже были быть дома, а в 23:00 - общий отбой. Радом, в полукилометре от нас, жили в своём посёлке болгары. Жили куда привольней нас. Их церемонно пригласили в наш посёлок торжественно отметить социалистический праздник. К общему веселью присоединился экипаж советского корабля. Вообще приглашать моряков, длительное время лишённых женского общества, на международный женский день было опрометчиво. Это прямо пускать козла в огород. Точнее козлов. Человек тридцать статных подтянутых мужчин с бронзовыми от загара лицами, в белоснежной парадной форме. А бескозырки? Такая красота! А поздравляли они наших разнаряженных и благоухающих «Красной Москвой» женщин, которые годами жили замкнуто в небольшом посёлке, как какие-то советские староверы. Именно поэтому новые мужские лица произвели на них довольно сильное впечатление. Плюс сама по себе томная атмосфера карибского моря тоже сработала как универсальный афродизиак.
Открыл торжества школьно-садовский утренник. Дети читали стихи, пели, танцевали. Потом пошла взрослая самодеятельность и речи начальства о дружбе братских народов. К вечеру был стол с домашними русскими пирогами, пельменями и блинами. Блины пек мой папа накануне. Это было его фирменное блюдо. Короночка. Знаете как будет «блины» по-испански? Ojuelas! В русской транскрипции - охуэлас. Блинные посиделки кто-то немедленно окрестил «Охуельником».
На празднике выпивали. Пиво и ром. Играл оркестр. Пели песни все вместе. А потом наступило время расходиться. 23:00. Общий режим колонии надвинулся на праздник, готовый вот-вот превратить его в тыкву с одиннадцатым ударом часов. Многим казалось, что веселие только-только началось, и прерывать его - страшный грех и святотатство. Особенно так казалось морякам, которые поздравляли женщин, обнимая и целуя их с из ряда вон выходящим неистовством. Руку помощи начавшим было грустить советским людям протянули братья-болгары.
- А пойдёмте теперь к нам? - предложили они опрометчиво, не ведая, что творят, а именно: ставят в сложное положение партийное начальство, которое, с одной стороны, не может поступить невежливо и отклонить предложение, но не может и принять его, ведь общий режим колонии - это святое. Пока партийное начальство вибрировало в напряжении, не в силах принять решение, наиболее весёлые ребята рванули к болгарам. Которые, как упомянуто выше, не ведали что творят ещё и потому, что даже и представить себе не могли, как будут веселиться русские на свободе от общего режима. О болгаро-русской вечеринке впоследствии слагали легенды. Слышала я, что люди пели песни, аккомпанируя себе на гитаре просто так, без зажима аккордов. Голосили полночи, ром лился рекой, братались, делали и принимали подарки. Случился и небольшой, почти бескровный махыч, несколько ритуального характера, между моряками и особо ревнивыми мужьями зацелованных до пьяна и измятых, как цвет, женщин.
Наш партийный босс, похожий на космонавта Леонова, лишь смотрел на все это, глазами, полными ужаса, но остановить вечеринку не мог, потому что болгары жгли с русскими наравне и на своей территории, где власть его силы не имела. И если все видели лишь праздник, то секретарь парткома (кажется, так его должность называлась) фиксировал разврат, аморалку, хулиганство, драку и много ещё чего, что ставило крест на светлом облике советского человека в глазах иностранцев. Он наблюдал идеологический партийный апокалипсис. И ничего не мог поделать.
Кто-то незамедлительно стуканул о произошедшем ещё более высокому начальству. С утра партийный босс имел адски напряженный разговор с этим самым высшим начальством по телефону.
- Если вы допустите подобное ещё хоть раз, покинете Кубу в 24 часа и партбилет на стол положите. Судно из-за вас задержалось в порту дольше положенного срока! Это ЧП!
Примечание: А могло бы вообще не уйти. Потому что некоторые члены экипажа успешно приударили за туземками, заглянувшими на шум к братьям-болгарам. Как этих бухих Ромэо водворяли на корабль - отдельная история.
Наш партийный босс оправдывался, лепетал, клялся в любви к высшему начальству и Родине, обещал строго покарать виновных. И никогда впредь ничего подобного не допускать. Никаких женских дней. Ни за что. Никогда.
А виновные вышли на работу с похмелья, но работали исправно, так, словно ничего особенного и не случилось. Партийный босс вызывал их к себе по одному, вёл нестерпимо мучительные беседы, где, сквозь лицемерные сентенции про облик советского человека неизменно прорывалось горячее общее желание набить стукачу морду.
Когда папа зашёл в кабинет партийного босса, то немного удивился какой-то прямо-таки бордовой апоплектичности его лица и лысины. Партийный босс смотрел в одну точку. Пахло сердечными каплями. Большой вентилятор стоял на столе, направленный прямо в физиономию двойника космонавта Леонова.
- Добрый день! - сказал мой папа из недр своего неведения. Дело, видите ли, в том, что моя мама страдала острой формой непереносимости восьмого марта. «Ты, Люся, у нас не женщина, а израильская военщина!» - дразнил ее за эту нелюбовь папа. Мама в ответ только что-то совершенно страшное шипела. Запомнилась мне из ее злых речей только Клара Целкин. Вот почему папа выпал из общего праздничного русла. Он сидел с мамой, они смотрели кино и делали вид, что международного женского дня не существует. Сбежали сразу после утренника, в котором участвовала я. Стишок читала.
На папино безмятежнейшее приветствие партийный босс ответил стоном. На папину улыбку - страдальчески закатил глаза, а потом повелительно и, в то же время, обреченно кивнул, мол, говори уж, не тяни: хуже ты уже не сделаешь. Возможно, он ждал новых подробностей о ночном празднике, в духе «инженер Комаров танцевал на развалинах казармы Монкада, которую сам и разрушил.»
И тут папа задал вопрос, который превратился в последствии в местный анекдот.
-Юрий Иванович, а где «Весёлые картинки»?
Разные выражения замелькали по физиономии секретаря парткома поселка Никаро, как маски: удивление, недоумение, злоба, досада, изнеможение. Он медленно встал со своего покойного начальственного кресла. Жидкие волосы вокруг его лысины развевались, раздуваемые крутящимися лопастями вентилятора. Он смотрел на моего папу и глаза его наливались кровью. Из багрового он стал почти чёрным. Он подался вперёд всем своим грузным телом, привычно и начальственно упёрся руками в стол, как оратор на трибуне и возопил страшным, нечеловеческим, голосом крещендо:
- КАКИЕ! ВЕСЁЛЫЕ!! КАРТИНКИ!!!
И повалился назад в кресло. Шум офиса смолк. Только шелестели лопасти вентилятора. Папа, пятясь, вышел. За столами сидели замершие безмолвные люди, эдакая немая сцена в конце «Ревизора». Папа пошёл между столами к выходу, как принц из «Спящей красавицы» по заколдованному королевству - один живой среди недвижимых. Вот только неясно было, кого бы поцеловать, чтоб колдовской морок чёрных сил кончился. Маму? Почему бы и нет? Одним словом, папа побрел, размышляя о случившемся, домой. Сказал, что «Весёлые картинки» задерживаются, но их обязательно принесут. К вечеру зашла секретарша партийного шефа, приземистая крепкая дама в годах, принесла нашу упаковку прессы. Передала ее нам молча, как будто это не газеты и журналы, а последние деньги, обманом украденные нами у сирот и старушек.
- Так нельзя, товарищ Новолодский! - сказала она папе с укором.
- Был не прав! - ответил папа, по-прежнему, не очень понимая, что стряслось, и разговор окончился. Это была его коронная фраза, которую он пускал в ход во всех мутных конфликтных ситуациях. И она, как всегда, сработала. Внезапное смирение обезоруживает, имейте это на всякий случай в виду.
Постскриптум: зато женщины в кои-то веки остались очень довольны. Им было теперь что вспомнить после отбоя в 23:00.