Сколько помню себя в деревенском детстве, всегда надо мной были тополя. Они нависали над клубным садом и летом и зимой, и ребенком я воспринимал их как, невероятно древние и несокрушимо надёжные существа, стерегущие меня от холода и ветра. В моём детстве не было церкви, и когда слышал бабушкины молитвы, я внутренне всегда представлял себе, как и многие, наверное, что если бог, к которому обращается бабушка, есть, то он должен быть где-то над нами, где-то высоко-высоко. Так уж устроен человек, то, что выше него в духовном смысле он ищет, поднимая голову вверх. Когда я ребенком, на своём дворе или рядом с домом, поднимал голову вверх, то, в большинстве случаев, я видел склонившиеся надо мной тополя. В моем детском восприятии, тополь был ближе к богу, чем я, чем другие, ходившие со мной по земле. Он казался мне мудрее и сильнее меня.
Весной тополя окутывались приятным нежно-зелёным цветом, и я мог подолгу стоять, запрокинув голову и глазеть на них отвыкшими за зиму от сочной зелени глазами. Эти простые ветки тополей, покрытые нежными, липкими, ароматными листиками, казались мне трогательно красивыми. Отломав две пышных веточки, я пристраивал их на обе стороны велосипедного руля и носился на своём старом велосипеде по улице мимо окон своего дома, любуясь ими как бы со стороны.
Летом тень этих могучих тополей скрывала меня от палящих лучей солнца. В тени тополей всегда было уютно, пахло старыми прелыми листьями. Если я поздно летней ночью возвращался домой, то в месте с накрывавшей весь клубный сад, наш дом и улицу темнотой, я чувствовал и густую темноту огромных ветвей, спящих где-то под звёздами.
Временами никто из знакомых мальчишек не мог составить мне компанию, клубный сад был пуст, клуб закрыт, родители на работе, и было категорически нечем заняться, можно было залезть на тополь. Это было очень непросто, если любую сосну или березу, растущую в клубном саду, можно было обхватить руками, и, предварительно напихав под рубашку траву в область груди и живота вскарабкаться до ближайшего сучка, сцепив между собой руки и ноги, то с тополем этот номер не прокатывал. Его невозможно было обхватить и взрослым, не только ребенку. Спасало то, что мощные его ветви росли не так высоко как у сосен. На высоте около двух метров над землёй колосилась пучки молодых побегов из ствола, их можно было схватить пучком одной кистью и по ним вскарабкаться. А можно было найти старую доску, приставить к стволу под небольшим углом и по этой импровизированной лестнице дотянуться до ближайшей ветви. Получалось это редко, но если это удавалось, это было праздником. Сидеть, обхватив ногами могучую ветку и глазеть оттуда на проходивших вблизи клубного сада по тротуару прохожих, иногда ложиться пузом на ветку свесив руки и ноги, или прижимаясь спиной к стволу замирать, закрыв глаза и представлять себя летящим куда-то вверх - что может быть интереснее и увлекательнее. Можно было долго сидеть, если ветвь отходила от ствола под более или менее прямым углом, как будто на троне. Тополь ощущался спиной как сильный очень - очень добрый друг. Если светило солнце, я проваливался в какую-то дрему, здесь очень хорошо мечталось. Беспокойство и страх не могли долго находиться со мной в этом месте они куда-то прятались. Мысли о предстоящей тяжелой домашней работе или трудных непонятных уроках тоже отваливались и падали, куда-то вниз, не долетая до земли, исчезали в летнем воздухе с терпким запахом коры. Само собой получилось, что через какое-то время появлялось желание слезть и переключиться на что-нибудь другое. Нельзя сказать, что я мог находиться на тополе бесконечно долго, я не засекал время, момент, когда нужно было уходить, приходил спокойно и естественно. Как будто ты малышом сидишь на спине у отца и в какой-то момент отец спокойно, но уверенно берёт и снимает тебя, осторожно и бережно опуская на пол. Как бы говоря - поиграли, и хватит. Спустившись с отца, ты тут же бежишь куда-нибудь, получив порцию доброжелательного внимания. Где-то вверху, в густой листве, навсегда застряли выпущенные мной из самодельного лука камышовые стрелы.
Во времена затяжных августовских дождей, когда наша улица превращалась в унылую грязную бесконечную ленту, и я тащился по ней от бабушки к себе домой, жуткая тоска и скука просто душили меня, когда я пытался охватить взглядом эту серую, непролазную с длинными лужами перспективу. Все дома выстроившиеся вдоль дороги под пасмурными небом, казались скучными и неинтересными, но когда я переводил взгляд на маячивший впереди тополя, меня посещала надежда, я понимал, мне нужно туда, к ним, там здорово, там не скучно и интересно. И действительно, как только я добирался до клубного сада и входил под их защиту, тоска отступала чудесным образом. Под тополями не было грязи. В радиусе около трех метров от тополя создавалось бодрое силовое поле, куда скука и тоска не могли просочиться. То ли они были вынуждены ждать меня снаружи, то ли они погибали в этой зоне от силы тополя, как уничтожаются болезнетворные бактерии вблизи можжевельника, но под ветвями тополя я был под защитой.
Осень хотя и была богата затяжными дождями и бесконечной грязью, но на красоту тополей и их высокий статус, ни как не влияла. Наоборот. Тополя в эти осенние дни дарили своими листьями мне и моим друзьям очередную порцию радости и детского счастья. В солнечные дни, сгребая опавшую сухую листву у корней тополя в огромную кучу, достающую нам до груди, мы с жизнерадостным азартом, по команде, с разных концов, зарывались в кучу с головой, чтобы встретившись в середине устроить там возню, купаясь в облаке легких, мягких и приятно пахнущих листьев. Они шумели во время этой возни вокруг нас, и как-будто бы смеялись вместе с нами, попадая нам за шиворот, в нос, вместе с разгоряченным дыханием, цеплялись прохладными ножками за уши и щёки.
Однажды осенью, выйдя в школу после обеда, я почувствовал, как налетел на тополя несильный, ещё тёплый, но уже по-осеннему порывистый ветер и сорвал с нависавших над улицей тополей тысячи листьев. Они с каким-то весёлым шепотом-шелестом посыпались на меня и всю улицу бесконечным золотым дождём. Листья были желтые, серые, некоторые коричневато-зелёные, их было много-много. Я не мог не остановиться, поднял голову к парящим в небе тополиным веткам, льющим на меня эту прелесть, и заорал во всё горло "Листопа-аа-ад!!!". Никого из знакомых пацанов не оказалось рядом на улице, чтобы разделить эту радость. Нам всегда нравились эти моменты, нравилось пробегать сквозь листопад. Я стоял обалдевший, и шептал, уже, как будто боясь спугнуть это чудо: "Листопад, листопад". Меня охватила безмятежная, чистая радость. Казалось, что тополь своими падающими листьями, которые барабанили меня по глазам, падали на голову, плечи и расставленные широко руки с открытыми вверх ладонями, дотрагивался до меня, передавал с высоты привет и выливал на меня своё ощущение свободы и радости. Я замер, поймав обеими ладонями по несколько листьев, и больше всего на свете хотел тогда, чтобы этот листопад не прекращался. Но ветер утих, потоки листвы иссякли, и я с сожалением побрёл в школу, зачем-то запихав в карманы пойманные сухие листья. Пролившийся на меня золотой дождь тополиных листьев воспринимался мною как что-то сверхъестественное, как обещание чуда, как подарок, после которого обязательно должно произойти что-то очень хорошее в моей жизни.