Больше века прошло с тех пор, как Пётр Аркадьевич Столыпин, один из величайших русских государственников, предпринял самую масштабную после отмены крепостного права аграрную реформу. И до сих пор не утихают споры, оказались ли его преобразования успешными. Казалось бы, о чём говорить? Цифры и факты известны, они находятся в открытом доступе; масштабы результатов, учитывая необычайно короткие сроки, более чем впечатляют. И всё равно порой раздаются голоса, что реформа оказалась провальной
Причины такого положения дел, даже при беглом анализе, оказываются поверхностными. Во-первых, главной из них можно считать субъективный фактор, иными словами, то, что для одного является весомым достижением, другому кажется неудачей. Равным образом воспринимаются и великие люди: влияет всего один эпизод биографии. И для одних теперь Столыпин — «душитель революции», а для других — успешный борец с терроризмом. Во-вторых, на оценки влияют не столько даже политические предпочтения, сколько инерция. В самом деле, когда семь десятилетий ещё со школьной скамьи в сознание людей вбивались постулаты о якобы тотальной отсталости императорской России, это невольно закрепилось у многих буквально на подкорке, а на суждения о тех или иных событиях это влияет весьма существенно.
Что касается третьей причины, она заключается в самой постановке вопроса. Если задача в том, чтобы выяснить, какие именно цели были поставлены и в какой степени они оказались достигнуты, то ответ зависит от выбранного направления и хронологических рамок. Например, в самом деле до 1917 года не удалось создать доминирующий по своей массовости и экономическому положению слой крепких крестьян-собственников, которые, по замыслу, должны были стать опорой государства. Помешали именно революционные потрясения, хотя процесс продвигался успешно. Если же взять результаты преобразований в виде абсолютных цифр, то, как уже говорилось, их интерпретируют прямо противоположным образом.
Четвёртая причина, как ни странно, до сих пор ещё не попала в поле зрения учёных, и она заключается в том, что результаты деятельности П. А. Столыпина рассматривают только до 1917 года. Логика примерно такая: существование царского режима закончилось, предмет разговора исчерпан. Между тем одной из целей реформы было широкое внедрение в сознание масс идеи высокопроизводительного индивидуального крестьянского хозяйства и необходимость при этом, по словам С. Ю. Витте, «сделать крестьянина персоною». Без решения этой проблемы вообще вся затея осталась бы лишь на бумаге. Тот факт, что этот краеугольный камень реформы, эта ключевая мысль, лежавшая в основе всех преобразований, продолжала жить и даже, вопреки всему, получила развитие при советской власти, остаётся вне поля зрения. На определённом этапе эта идея стала сильно мешать большевикам, которые решили, отнюдь не в целях улучшения жизни села, возродить старую крестьянскую общину на новый лад под названием «колхоза».
В этой связи имеет смысл проследить, как развивались события в аграрном секторе страны уже после 1917 года. На первом этапе можно наблюдать странное сочетание внедрённой Столыпиным идеи о крепкой частной собственности с эйфорией от раннебольшевистского подхода «взять и поделить». С одной стороны, и это общеизвестно, крестьяне не без удовольствия воспользовались положениями «Декрета о земле» и действительно поделили все земли, которые им раньше не принадлежали, — помещичьи, монастырские, государственные и т. д. С другой стороны, никто почему-то не задавался вопросом, как именно они это сделали, а момент этот представляется принципиально важным. Раньше, при доминировании общины, везде повторилась бы общая схема, при которой каждый должен был получить равное количество плохих и хороших угодий; земель, расположенных близко от деревни и далеко от неё, и т. д. Всё это ранее и приводило к чересполосице, которая так затрудняла переход к высокопроизводительному хозяйству на обособленном целом участке.
За годы реформы Столыпина крестьяне, очевидно, настолько убедились в преимуществах предложенной им модели, что лишь в редких ситуациях «декретный» раздел происходил «по-общинному». В большинстве же случаев стремились свести всю землю — и старую, и вновь полученную — в один участок, то есть тот же самый отруб, гораздо реже — хутор. Всё-таки идея с хуторскими хозяйствами упирается уже в проблемы географии: для обособленной жизни нужен хороший источник воды, что не всегда возможно из-за природных условий местности. Что касается таких угодий, как сенокосы и пастбища, их предпочитали оставлять в совместном пользовании, поскольку это в российских условиях было удобнее чисто технологически. И конечно, разграбленный инвентарь, скот и другое имущество хотя и делили «по справедливости», но растаскивали по своим дворам, отнюдь не горя желанием оставлять всё это в общем владении.
Итак, мы приходим к весьма важному выводу: после революции крестьянство хотя и воспользовалось наиболее желанными для себя её плодами, но землю в большинстве случаев разделило с учётом тех практик, которые продвигались П. А. Столыпиным. Не по-старому — на общинной основе и не по-новому — на ультракоммунистических началах (хотя отдельные попытки создания коммун были), а наиболее оптимальным образом. Это свидетельствует, впрочем, как и дореволюционная динамика аграрных преобразований, о жизненности идеи реформатора, даже без столь желанных им «двадцати лет мира».
На втором этапе крестьянам пришлось жестоко расплачиваться за свою сиюминутную доверчивость к советским декретам. Такого разорения на селе, как в годы продразвёрстки, не могли бы достигнуть, даже если бы они специально поставили такую цель, ни Мамай, ни Наполеон и никакой иной завоеватель. Дело в том, что всякий «чужак», будь то даже соотечественник, но горожанин или выходец из другой местности, не знает всех особенностей жизни в конкретной деревне. Любой, кто жил хотя бы недолго в сельской местности, знаком с тем обстоятельством, что от односельчан ничего скрыть нельзя. Даже дряхлая старушка, которая выходит из дома только за водой к колодцу, во всех подробностях может рассказать, кто и чем промышляет, чего и сколько выращивает и т. д. Поэтому маргиналы из комбедов, которые были прекрасно осведомлены о местных делах, явились надёжной опорой продотрядов, для которых даже скудный достаток попадал в категорию «излишков».
В итоге крестьянство по факту не смогло воспользоваться новыми земельными приобретениями — оно забрасывало даже свои старые угодья. Какой смысл работать, если всё равно плоды твоего труда отберут, пусть даже и под самыми прогрессивными лозунгами. И их не скроешь, как от чужеземного завоевателя, поскольку комбедовцы не оставят ни единого шанса создать какой бы то ни было запас, особенно необходимый во времена великих потрясений. Естественно, долго так продолжаться не могло. Практика показала, что против экономических и психологических законов идти просто глупо. Поэтому введение НЭПа оказалось единственно возможным выходом из положения.
И вот на этом, третьем этапе наступает почти волшебное преображение. Без всяких государственных вложений в сельское хозяйство, всего лишь путём возвращения к здоровой экономической модели в деревне наступает расцвет производительных сил. За несколько лет оказываются освоенными все земли, которые когда-либо обрабатывались. Продовольствие и сырьё в нужном количестве поступают в города, сельские жители после разрешения свободной торговли начинают богатеть. И всё это благодаря усердному труду на тех началах, которые совсем недавно не без проблем, преодолевая сомнения и консерватизм, продвигал П. А. Столыпин!
Кто-нибудь, читая советские учебники и научные труды, задавался вопросом, а откуда вообще в стране смогло взяться кулачество как класс? После Гражданской войны, продразвёрсток, террора разве могли в сколько-нибудь значительном количестве уцелеть те, кого называли кулаками ещё до революции? Их, обзывая «мироедами», вешали и расстреливали, обирали до нитки. Отстаивая своё достояние и свободу, они уходили в «белые» и «зелёные» формирования, погибали в горниле братоубийственной войны. Уцелевшим возврата не было — или эмиграция, или переселение в города, подальше от родных мест, чтобы не узнали ненароком... Так откуда же снова появилось всего за несколько лет в деревне кулачество, да ещё столь массовое, что советской власти пришлось заниматься его ликвидацией как многочисленного общественного класса?
Ответ, если внимательно присмотреться даже к некоторым советским формулировкам, оказывается на поверхности. В годы коллективизации и даже после неё в печати мелькали такие примечательные по своему содержанию фразы, как, например, «столыпинско-бухаринский рай», «нетерпимые дореволюционные порядки в советской деревне», «массовый несознательный частнособственнический элемент» и т. д. Как бы сильно ни возмущало всё перечисленное красных пропагандистов, они, сами того не ведая, констатировали истоки возрождения деревни после невиданной разрухи и прямо называли вещи своими именами, если убрать, конечно, оценку указанных явлений.
За кратчайшее время, с введения НЭПа в 1921 году и до начала коллективизации осенью 1929 года, то есть всего за восемь лет, жизнь расставила всё по своим местам. Трудолюбивые и инициативные крестьяне, используя наработки, увиденные ими ещё в период Столыпинской реформы и твёрдо усвоив такие идеи, стали интенсивно богатеть, превратившись в «кулаков». Поражает упорство и сила духа людей, которые после всего пережитого смогли выйти на такой уровень! Большинству середняков до зажиточности тоже оставалось несколько лет честного труда при условии сохранения «правил игры». Многих из них именно за стойкую приверженность этим правилам обозвали впоследствии «подкулачниками». Те же, кто был далёк от самостоятельности, либо нанимались батраками, либо переселялись в города, где работали «от сих до сих» за оклад. Дальше такой схемы безынициативный человек пойти не в состоянии и в наши дни.
В полной мере поощрял путь развития деревни на началах крепкой частной собственности, пожалуй, лишь один из немногих большевистских лидеров, с уважением относившийся к крестьянству, — Н. И. Бухарин. Он предлагал, в частности, разрешить «кризис хлебозаготовок» 1927 года цивилизованными мерами — введением адекватных закупочных цен и созданием предназначенного непосредственно для деревни запаса промтоваров. Но привыкшим не считаться с людьми другим партийным руководителям, конечно, проще всего оказалось обвинить в «бессознательности» честного труженика, который — такой-сякой отсталый! — не желает за бесценок продавать хлеб государству. Легко было бросать обвинения в «отсталости» и «приверженности дореволюционным порядкам» в адрес крестьян, которые всего-то желали в обмен на свою продукцию получить достойную оплату, чтобы купить промышленные товары, производство которых в достаточном количестве советская власть тоже не смогла обеспечить.
Плачевный итог дальнейших событий известен. Не стесняясь дотоле невиданного цинизма, советская власть выдвинула тезис об «эксплуатации внутренней колонии — деревни», поскольку, как утверждалось, все развитые страны получили средства для развития промышленности за счёт ограбления колоний, а у нас их не было. Поэтому в переводе на понятный всем язык прозвучал призыв к прямому ограблению крестьянства. Коммунисты поныне утверждают, что иного выхода и впрямь не было. Дескать, тогда страна не смогла бы создать тяжёлую промышленность и победить в Великой Отечественной войне. Это даже не заблуждение, а сознательная ложь.
Была совершенно реальная возможность создать в уже существующих условиях — подчеркнём, в качестве альтернативы, именно для государственных нужд — эффективные и высокопроизводительные производства с новой техникой и минимумом рабочих, подобные современным агрохолдингам. К слову, до революции в этом качестве выступали крупные помещичьи хозяйства, и именно их продукция являлась основой российского хлебного экспорта. Ряд первых совхозов и особенно кооперативов, пока сами не оказались объектом беззастенчивого грабежа, поначалу пошли именно таким путём. Вот только для создания столь эффективного производства следовало вложить много труда и организаторских талантов, далёких от формализма, тем более революционного. Даже необходимые денежные средства были второстепенной величиной в сравнении с этим. Таким образом, выход был — крупные предприятия могли обеспечить экспорт в нужных масштабах, а мелкий частник — внутренний продовольственный рынок. Но большевики решили время и силы не тратить, дело не усложнять, а использовать давно им знакомые принуждение, террор и насилие, забыв о том, к чему это уже привело в 1918–1920 гг.
Реально многочисленный класс крепких собственников в деревне, именно такой, о котором мечтал П. А. Столыпин, хотя и не сложился при его жизни, но благодаря его идеям всё-таки сформировался позже. Увы, он не был использован в качестве «главной охранительной силы в государстве». Объявленные враждебным элементом лучшие люди села стали не опорой, а помехой; борьба с ними велась беспощадная, на уничтожение. Колхозы стали не просто шагом назад, возвращением к общинным порядкам, при которых «выгоднее пасти всё стадо целиком, чем каждого его члена в отдельности». Они явили собой отход на два шага назад, к замаскированной форме крепостного права. И никакая современная техника, призванная увеличить в колхозах производительность труда, крестьянина не обогащала: работа лично несвободного человека не за деньги, а за трудодни, когда «сверху» требуют выполнять план любой ценой, больше напоминает архаичную барщину, нежели «передовое хозяйство». Неслучайно, кстати, в разговорном русском языке слово «колхозный» с тех самых пор и до сего дня является синонимом чего-то топорного, сделанного грубо, как попало, лишь бы начальство отвязалось...
Дальнейшие опыты в насилии над сельским хозяйством не могли не привести к закономерному результату — окончательному надрыву производительных сил. Советская власть до её конца предпочитала тратить огромные деньги на дотации уже подорванной духом деревне, на мегапроекты по мелиорации или освоению целины, направлять в добровольно-принудительном порядке на помощь колхозникам солдат и студентов, но вот преступить идеологические рамки она не хотела. А ведь не раз она могла заметить, что любое послабление даже в личном подсобном хозяйстве с возможностью свободной продажи продукции почти сразу вызывало громадный рост производства, особенно таких трудоёмких продуктов, как мясо, молоко и т. д. Но с 1962 года — удивительно, что смогли ещё продержаться так долго — СССР начинает всё более массовые закупки продовольствия, особенно зерна, за границей. И это безобразие продлилось полвека!
Только в наши дни Россия смогла вернуть себе статус одного из ведущих производителей и экспортёров продуктов сельхозпроизводства в мире. А в труднейших условиях санкций именно идеи П. А. Столыпина вновь оказались спасением — мелкий частник, фермер, производитель и переработчик в одном лице смог в значительной мере обеспечить импортозамещение. Что важно, в особенности это касается трудоёмкой продукции, вплоть до самых изысканных деликатесов. И сыры, оказалось, наши мастера делают не хуже швейцарских, и моцареллу, как в Италии... Также именно они обеспечивают запросы узких, специфичных категорий потребителя. Где найдёт в хорошем качестве и ассортименте нужные продукты тот, кто вынужден соблюдать лечебную диету, или сторонник ЗОЖ и здорового питания, или мусульманин, или вегетарианец? Ещё несколько лет назад достать такую продукцию даже за немалые деньги бывало проблематично. А сейчас иди к фермеру, у него не просто продаётся то, что тебе нужно, но всё это ещё и так вкусно!..
Трудно даже представить, на каком уровне производства в сфере сельского хозяйства могла находиться сейчас Россия, если бы крепкого собственника-труженика не раздавили в стране дважды — в 1917-м и 1929 году. Остаётся лишь верить, что третьего раза не будет, что уроки прошлого оказались, наконец, твёрдо усвоены.