Ей ничего не оставалось, как вернуться назад в бокс. Жидкости в пакете оставалось всего на пару миллиметров.
Из коридора начали доноситься звуки разговора. Она пулей ринулась туда.
Со стороны лифта-старичка, в сторону сестринского поста шли две медсестры. Увидев её, они приглянулись.
— Вы почему не в боксе? По коридору нельзя гулять! - громко сказала одна из них.
— Да потому что я вас ищу! Капельница уже на исходе, а вас нет, - злобно ответила она.
— Вам же сказали, покрутить колёсико. Поток остановится.
— Может у вас конечно и остановится, но у меня не остановился! – она развернулась и пошла в направлении своего бокса.
Медсестры забежали следом за ней...
Всё закончилось хорошо, если не учитывать того, что следующим вечером лечащий врач девочки-соседки был в ярости и велел срочно заменить ей катетер для вливания на руке, и недоумевал как вообще его запустили до такого состояния.
***
Наконец принесли вещи, которые она просила предать из дома.
Пожилая женщина в старом больничном халате внесла в палату три пакета. Один для неё с малышкой, два других для девочки-соседки.
Она сразу начала разбирать свой.
Книжки и игрушки для малышки, рисовые хлебцы, бананы и твердые зелёные груши, второй том недочитаной ею трилогии, две бутылки воды.
— Вы знаете? Это мама мне предала вещи, – послышался голос с кровати у окна.
— Да, конечно мама, давай я поставлю их возле тебя?
Девочка-соседка свесилась с кровати и с неподдельным восторгом начала разбирать пакеты. Каждая вещь, выуженная ей сопровождалась радостными и возбужденными возгласами.
Фрукты, раскраски, карандаши и фломастеры, несколько кукол, маленькие пакетики с соком, одежда – всё это теперь лежало на тумбочке у кровати девочки-соседки.
Малышка с восторгом смотрела на все эти внезапно появившиеся сокровища. Она вырывалась из её объятий с серьёзным желанием покуситься на чужие вещи.
— А что она хочет? – спросила девочка-соседка обращаясь к ней.
— Хочет поиграть с тобой, вернее с твоими игрушками.
— Но у неё же есть свои, - искренне недоумевала девочка.
— Да конечно есть. Но ей интересно посмотреть, что есть у тебя.
— А мне неинтересно, у неё скучные игрушки! У меня мои. Я ей ничего не дам!
— Конечно. Это же твои вещи, она не будет ничего брать. Не переживай.
Она уже понимала, чем чревата сложившаяся ситуация, поэтому добавила:
— Будет лучше, если ты уберешь всё в тумбочку. Так она точно ничего не сможет взять.
— Но куклы я не буду убирать! Они будут со мной, - крикнула девочка-соседка.
— Ты можешь ничего не убирать, если хочешь. Я лишь предложила, - выдохнула она.
Малышка уже начинала капризничать. Такая очевидная близость и настолько же очевидная недоступность новых игрушек явно выводила её из себя.
Она решила выйти из бокса в коридор и походить с девочкой там, дабы разрядить обстановку.
Благо в этот раз загонять её назад в палату никто не спешил. Медсестра на сестринском посту просто попросила надеть маски.
Судя по всему, случившаяся ситуация с капельницей не была для них штатной, и она решила закрыть глаза на их прогулку по коридору.
***
Девочка-соседка отказалась от обеда, а после и от ужина.
Но вечером ей всё же удалось заставить девочку съесть треугольник чёрного хлеба.
Судя по одинаковому содержимому всех тарелок в «пищеприёмнике», стало понятно, что она теперь тоже может полноценно есть, без опаски наткнуться на запретное пока молоко.
Правда это не особо спасало.
Малышка с удовольствием уминала свои порции и ещё ровно половину из её тарелок.
К вечеру градусник уже выдавал довольно высокую температуру, но на аппетите девочки это не сказывалось.
Маленький шприц с жаропонижающим благополучно лежал в тумбочке, готовясь в нужный момент быть использованным по назначению. Но она пока не видела в нём необходимости.
Ингаляции прекрасно, а главное удивительно быстро справлялись со своей задачей. Девочка кашляла уже не так часто, да и она сама почти перестала ощущать неприятное жжение в горле.
Вечерний обход врачей ничего нового в этот завершающийся второй день, не принёс.
Пока у малышки температура — последующие обследования не возможны.
Предоставление кроватки пока тоже невозможно.
Она лишь сказала лечащему врачу девочки-соседки что та совсем ничего не ест и не встаёт с кровати, только в туалет.
А своей ничего не сказала. Да и нечего сказать.
Приходилось только со всем мириться.
Больше всего её тревожила приближающаяся необходимость ложиться спать.
Она боялась закрыть глаза.
Боялась остаться наедине с собой, в темноте.
Страшно боялась проснутся по среди ночи и не услышать дыхания своей девочки.
Боялась своих идиотских и пугающих мыслей, которые начинали появляться в её голове с приходом вечера.
Она не хотела снова и снова маниакально прокручивать события того утра.
Почему нельзя просто уснуть?
Закрыть глаза и утонуть в чёрной бездне без сновидений.
Но она уже знала, что так не получится.
С наступлением темноты, когда в плате зажигался жёлтый, неприятный свет, в голову медленно начинали проникать страшные мысли. Они словно маленькие чёрные бесы, нашёптывали ей кошмары и обвиняли во всех грехах.
Они прыгали, бешено метались из стороны в сторону, показывали свои розовые, покрытые белым налетом языки, и в конце добирались до сердца.
А оно судорожно билось, пытаясь вырваться из груди, освободится от их мерзкого влияния.
Но они всё продолжали:
«Это ты во всём виновата!»; «Ты могла её потерять!»; «У неё, скорее всего эпилепсия»; «Ты мерзкая, противная, тебе даже девочку, что лежит с вами не жалко»; «Ты чуть не погубила свою дочь!»; «Ты! Ты! Ты»; «Твоя вина. ХА-ХА!».
(продолжение следует)