Феномену сталинизма в публицистике последних лет было уделено достаточно внимания. Но… «Опять про сталинизм» – скажете вы. Опять. И до тех пор, пока не уясним до конца роль идеи, лежавшей в основе сталинского феномена. А то ведь мы, по привычке, склонны всюду искать «стрелочника» – даже если это такой «стрелочник», как Сталин. Поиски, прямо скажем, затянулись: с 20-х (!) годов мы глотаем жидкое пюре из соображений о том, что (1) «Сталин слишком груб, и этот недостаток… становится нетерпимым в должности генсека» (Ленин, 1923 г.); (2) в возникновении культа сыграли роль «некоторые отрицательные качества И.В.Сталина» (постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г.); наконец, (3) вождь был просто патологически ненормален – паранойя и тому подобные вещи…
Но это все – упрощенное понимание проблемы. Должно быть ясно, что сталинская паранойя – пусть она и была в действительности – как самостоятельное историческое явление не существует. Она может существовать лишь как общая паранойя власти, сделавшая возможным восхождение верховного параноика на вершину партийно-государственной лестницы.
Знаменитый вывод, что культ личности «враждебен природе социализма» вызывает сегодня только горькую усмешку. Прав был Антонио Грамши, когда связывал становление культа с глубинными пороками социалистической теории. – Если каждая идея стремится к логическому завершению, то идея диктатуры класса (сомнительная уже по своей «технической» осуществимости) предполагает сосредоточение власти в руках партии этого класса – и должна иметь венцом диктатуру вождя партии. Режим личной власти.
Эту логику, кстати говоря, видел и Ленин, рассуждая в V главе «Детской болезни «левизны» в коммунизме» на тему «вожди – партия – класс – масса». Так что дело – в идеях, управляющих миром, которые, будучи «посеяны», дают всходы. А раз так – «назад, к Ленину!»
Отправным пунктом ленинского подхода к теме (глава «Стройная организация» и диктатура» в «Очередных задачах Советской власти», 1918 г., - Ленин, ПСС, 5 изд., т. 36, с. 194–203) является безапелляционный тезис: «Было бы величайшей глупостью и самым вздорным утопизмом полагать, что без принуждения и без диктатуры возможен переход от капитализма к социализму». По Ленину, основным условием такого перехода представляется «единство воли, направляющей совместную работу сотен, тысяч и десятков тысяч людей… Исторически необходимость эта очевидна».
«Но как может быть обеспечено строжайшее единство воли?» – спрашивает Владимир Ильич. Ответ прост: «Подчинением воли тысяч воле одного. Это подчинение может, при идеальной сознательности и дисциплинированности участников общей работы, напоминать больше мягкое руководство дирижера. Оно может принимать резкие формы диктаторства, – если нет идеальной дисциплинированности и сознательности. Но, так или иначе, беспрекословное подчинение единой воле для успеха работы, организованной по типу крупной машинной индустрии, безусловно необходимо… Революция… именно в интересах социализма требует беспрекословного повиновения масс единой воле руководителей».
Песня! – «Мягкие пассы дирижера», «крупная машинная индустрия»… Кстати, нельзя не вспомнить здесь интервью Сталина немецкому писателю Эмилю Людвигу летом 1932 года. Отвечая на вопрос, как он сам относится к оформлению в СССР культа личности, Сталин – «подпевая» давно умершему учителю – предложил рассматривать проблему прагматически: если культ Сталина помогает строить социализм, то он, Сталин, за такой культ. И мы видим, как от ленинских строк 1918 года протягивается нить к пресловутым сталинским «людям-винтикам»…
Указывая на необходимость «беспрекословного повиновения», В.И. предлагал добиваться «сознательного усвоения» этой необходимости. Требовалось «подчинение по убеждению», чуть не добровольное рабство, аскетизм и самоограничение во имя идеи. В противном случае («если нет идеальной дисциплинированности и сознательности»), ждите «резких форм диктаторства».
Ленин писал: «Надо научиться соединять вместе бурный, бьющий весенним половодьем, выходящий из всех берегов (вот она – поэзия революции! – А.П.) митинговый демократизм трудящихся масс с железной дисциплиной… с беспрекословным повиновением – воле одного лица, советского руководителя» (это уже проза)… «Мы этому еще не научились. Мы этому научимся».
Первостепенная роль в подобном обучении отводилась партии. «Задача партии коммунистов (большевиков), – писал Ильич, – состоит в том, чтобы повести массы по «верному пути, по пути… беспрекословного повиновения воле советского руководителя, диктатора…» Говоря проще, партия должна была стать – и стала, как известно – орудием культа.
«Стремясь дойти до самой сути», Ленин предлагает еще и методику режима личной диктатуры. «Беда прежних революций состояла в том, – указывает он, – что революционного энтузиазма масс, поддерживающего их напряженное состояние и дающего им силу применить беспощадное подавление элементов разложения, хватало не надолго». – Самым прилежным читателем этой фразы, без сомнения, был Сталин. Главным средством для него и стало искусственное поддержание «напряженного состояния», состояния гражданской войны в обществе (инспирируемого охотой на «врагов народа», нагнетаемого атмосферой всеобщего недоверия и подозрительности), о котором писал Владимир Ильич.
Вывод у Ленина красноречив: «Решительно никакого принципиального противоречия между советским (т.е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц нет». – Логика!
Между прочим, учитывая логику развития идеи диктатуры, нужно согласиться и с тем, что «обстоятельства могут привести к установлению цезаризма и без Цезаря, без великой «героической» и представительной личности» (Грамши). Полезно вспомнить и мнение Троцкого, который писал: «Вопрос о Сталине, как самостоятельный вопрос, – не стоит». А отсюда становится понятно, почему в странах, принявших установку на диктатуру пролетариата, неизбежно появлялись и ее атрибуты. В том числе – культ личности руководителей. Мао Цзэдун, Ракоши, Чаушеску, Ким Ир Сен, Кастро, да и, пожалуй, наш Брежнев (сколь бы жалок он ни казался) – это вариации на одну тему, разнящиеся лишь ее трактовкой главными исполнителями. Лейтмотив: железная логика воплощаемой идеи.
Сказанное может послужить прологом к еще одному, актуальному для нас, выводу. – Практика диктатуры пролетариата убеждает: господство идеи как таковой (в том числе идеи «свободы и демократии») так или иначе склоняет общество и власть к тоталитаризму.
Опасна здесь, конечно, не сама идея, а ее обращение в предрассудок: мышление идеи не только как универсального средства для достижения цели, но и как цели одновременно. Которая (цель) должна быть достигнута во что бы то ни стало... И вот – становясь фундаментом общественного развития – идея способствует мистификации действительности, а значит – попыткам сотворения антиутопий…
Идея ведь не есть действительность – между ними существует разрыв, «люфт», который практически непреодолим. Следовательно, настаивать на идее – значит вольно или невольно стремиться к стерилизации, выхолащиванию и омертвлению жизни – «по схеме». А поскольку совмещение идеального и реального затруднительно – это выводит на искушение силой, на тоталитаризм. Он и является абсолютным отражением идеи как таковой, идеальным общественным устройством. Идеализация ведь и предполагает «выпрямление», вивисекцию ради единообразия, укладывание в прокрустово ложе идеи. – Насилие, которое может начаться (и начинается) под самыми привлекательными лозунгами.
А следом… Следом возможно появление и того феномена, который И.А.Ильин определял как «новый, демократический тоталитаризм». Диктатура идеи – которая, как нечто нематериальное и текучее (но стремящееся в своем предельном развитии пронизать и заменить собою действительность), тем более потребует материального воплощения. То есть – персонификации. А это и есть – культ.
Март 1993.