Методист детского сада Зоя Павловна Боярцева, натура кипучая и неукротимая, кроме основной деятельности, имела своеобразное хобби. Она считала гражданским долгом привести к алтарю всех встреченных на жизненном пути женщин-одиночек. Периодически она ставила плюсики в потёртом блокноте: один плюсик — одна новая семья. В хитро расставленные сети попадали дочери её подруг и даже случайных знакомых, незамужние и разведённые соседки. Совмещать же работу с хобби — вот в чём заключалась страсть Зои Павловны. Поскольку всё время она проводила в детском саду, не удивительно, что и жертв для своих социально-демографических экспериментов отыскивала там же. Конечно, коллектив дошкольного учреждения слишком мал. Не выдавать же замуж по нескольку раз. Поэтому она испытала ни с чем несравнимую радость, узнав, что в детский сад скоро приедет работать 19-летняя выпускница педучилища из Сибири.
Когда ни о чём не подозревающая сибирячка с чемоданом и сумочкой через плечо вышла на перрон железнодорожного вокзала Уссурийска, в голове Зои Павловны уже зрел план молниеносного захвата потенциальных женихов, скучающих между страниц её потрёпанного блокнота…
Девушка, высокая, худощавая, смотрела на мир наивными глазами. Такую обмануть всяким ухарям — раз плюнуть.
Люба ещё не успела обжиться толком в коллективе, как Зоя Павловна, заманив её к себе в кабинет под благовидным предлогом, мастерски перевела разговор с требований написания плана занятий на месяц вперёд на тему, которая явно интересовала её больше:
— Одиночество — это болезнь! Согласна?
Люба рта не успела открыть, чтобы ответить, как Зоя Павловна махнула рукой:
— Молчи! Человек — существо стадное. Помнишь, как пещерные люди жили?
Люба молча смотрела на неё широко открытыми глазами. Она хотела ответить, что слишком юна, чтобы помнить столь отдалённые события. Но Зоя Павловна прищурилась и строго спросила:
— А о чём говорит нам наскальная живопись? А?
Люба молчала. Относительно наскальных рисунков она тоже была осведомлена до обидного незначительно. Но, похоже, Зое Павловне не требовался собеседник. Она, бурно жестикулируя, продолжала:
— Наскальная живопись наглядно демонстрирует нам, что один человек — в поле не воин. В одиночку не добудешь мамонта, не спасёшься от диких зверей, а главное, не продолжишь свой род.
Зоя Павловна резко рубанула рукой воздух. Люба закивала и попятилась к выходу.
— Постой, — властно взглянула на неё Зоя Павловна и указала на стул у двери.
Люба села. Хотелось сказать, что мамонт ей без надобности, дикие звери тоже особенно не докучают и что о продолжении рода она подумает лет эдак через пять. Вместо этого она только хлопала глазами.
— Где ты видела, чтобы нормальный человек жил один? — глядя девушке прямо в глаза, спросила Зоя Павловна.
Люба опустила глаза.
— Ну, ты не расстраивайся, голубушка! Это мы со временем исправим. Итак! — Зоя Павловна нетерпеливо потёрла руки, как будто приготовлялась продегустировать нечто вкусное. Но вместо этого вытащила из скрипучего ящика письменного стола старый блокнот и начала задумчиво листать страницы.
…Как будто в насмешку дали девочке родители имя — Любовь. В связке с фамилией получилось: Любовь Волкодав. Ужас-ужас… Мама-кондуктор и папа — водитель автобуса, трудились в одном автотранспортном предприятии, другого в их провинциальном сибирском городке не было. Папа — кареглазый, высокий, худощавый, с тёмными волнистыми волосами и крепкими рабочими руками. Несколько портила его небольшая горбинка на носу, не будь её — можно было бы красавцем считать. Мама — ему под стать: высокая, стройная, с каштановыми волосами, которые она закалывала на затылке шпильками. Любочка давно заметила, что глаза у мамы меняли цвет: в ясную погоду они были зелёными, в пасмурную — почти совершенно карими.
Бывают девочки, изначально предназначенные на роль красавиц и умниц. Люба Волкодав не была ни красавицей, ни умницей. Не назовёшь же красивым ребёнка с круглой, приплюснутой, как мандарин, непропорциональной головой на тонкой шее, с редкими светлыми волосами, заплетёнными в две тонкие косички. Головёнка к тому же казалась не очень прочно насаженной на шею любопытной девочки и всё время вертелась туда-сюда. От этого складывалось впечатление, что она вот-вот оторвётся. Зато глаза были хороши — зелёные, цвета недозрелого винограда, миндалевидные по форме, как любят писать в женских романах. Одно огорчало: уж слишком широко расставлены.
Умницей её считали дома, в детском саду же она была одной из серых мышек. Благо было с кем сравнивать.
Девочка быстро переросла всех сверстниц и на занятиях по физкультуре стояла первой в шеренге — длинная и плоская, как металлическая линейка воспитательницы Галины Ивановны.
Люба постоянно что-то теряла: то носовой платок, то шарф. Зимой мама просовывала длинную резинку в рукава дочкиной цигейковой шубки, а к концам её пришивала варежки, иначе посеет. Резинка быстро вытягивалась, и варежки болтались, как караси на крючке. Однажды после прогулки по двору детского сада Люба заметила, что одной варежки нет. В это время воспитательница уже завела детей в группу, а Люба, как обычно, плелась в хвосте, всё ещё поднимаясь по лестнице. Девочка вернулась на крыльцо. К счастью, варежка оказалась там. Подхватив её, заскорузлую от намёрзшего снега, бегом бросилась на второй этаж. А когда вешала шубку в шкафчик, случайно услышала, как старая нянечка спросила у воспитательницы: «Дылдочка наша куда подевалась?».
Люба не блистала на детсадовских занятиях, но понять, когда про неё отзываются в оскорбительном тоне, была очень даже способна. Вот когда мама с папой называют её Любочкой — это звучит ласково. Но «дылдочка» — никуда не годится. Это как «дурочка» или ещё хуже. Люба чуть не расплакалась от обиды. Посидела немного на лавке в раздевалке, пока из дверей группы не выглянула воспитательница Галина Ивановна:
— Люба! Ну, где же ты ходишь? Мы уже волнуемся.
«Как же, волнуются они», — подумала Люба, хмуро взглянув на Галину Ивановну, и ответила тихо:
— Я варежку искала.
— Нашла?
— Да. На батарее сохнет.
— Хорошо, в тихий час нянечка резинку пришьёт. Пойдём обедать, — воспитательница подождала её у двери.
Во время тихого часа Любе никогда не хотелось спать. Она крутилась на кровати, наблюдая за девчонками и мальчишками. Когда все засыпали, наблюдать за ними было неинтересно. Любочка лежала, разглядывая солнечные блики на потолке, и мечтала. О том, как вырастет и станет красивой, как артистка Наталья Фатеева, портрет которой мама вырезала из журнала и прикрепила на боковину кухонного шкафа.
Когда Любочке исполнилось шесть лет, мамина школьная подруга, тётя Нина, спросила за праздничным столом, кем Любочка хочет стать. Та честно ответила: Натальей Фатеевой. Но почему-то все остальные гости рассмеялись. И самое обидное было, что мама и папа хохотали вместе с ними.
С тех пор Любочка не любила, когда на её день рождения родители приглашали гостей. Но традиция соблюдалась неукоснительно. И каждый год тётя Нина задавала нелепый вопрос: «А ты кого больше любишь — маму или папу?» Постановка вопроса ставила Любочку в тупик. Как на него ответить? Идиотское «или» мешало сосредоточиться. В самом деле, ответить «маму» — означало одно: обидеть папу. Ответить «папу» — обидеть маму. Наконец, когда ей исполнилось семь лет, Люба ответила, что любит обоих родителей. И прибавила: «Вы уже в прошлом году спрашивали». Тётя Нина широко раскрыла свои выпуклые глаза и ничего не ответила Любочке. А маме на кухне потом сказала: «Девочка-то дерзит!». Любочка не понимала, что такое «дерзит», но слово ей не понравилось. Слишком резкое, как будто пилка металл режет. Любочка однажды видела, как папа орудовал ножовкой по металлу — разрезал на столбики для дачного забора длинную металлическую трубу. Неприятный звук…
Семь лет Любочке исполнилось в августе, а первого сентября она пошла в первый класс. В школе ей понравилось. На уроке математики рисовали в тетради в клеточку квадратики, флажки и кружочки. У Любы получилось красиво и аккуратно — учительница прошла вдоль рядов, просматривая тетради, и похвалила её. Так началась длинная школьная жизнь, в течение которой бывало, конечно, всякое, но ничего сверхъестественного не произошло. Все десять школьных лет Люба пребывала в своём амплуа серой мышки.
В памяти большинства одноклассников Люба осталась нескладной длинноногой и длиннорукой девочкой, которая «себе на уме». А между тем она сильно изменилась во время учёбы в педучилище и за первый год самостоятельной жизни. Фигура несколько округлилась, стала женственной, волосы Люба завивала локонами и носила распущенными, только на работе закалывала шпильками.
…Ни с одним из сокровищ, обитающих в заветном блокноте Зои Павловны, у Любы не складывалось. Дальше двух-трёх свиданий дело не шло. Зоя Павловна недоумевала: все женихи, по её мнению, были достойны сочетаться узами Гименея с их детсадовской Дульсинеей.
Первый, Артём, вёл себя как-то странно. Дату встречи дважды переносил. Сначала собирались посидеть в кафе, но за два часа, когда Люба уже собралась, он позвонил в общежитие и сообщил, что внезапно заболел: грипп. Вахтёрша, присутствующая при разговоре, ехидно улыбнулась, всем своим видом давая понять, что насмотрелась здесь всякого. Люба поёжилась — неприятно. В следующее воскресенье его срочно вызвали на работу — в железнодорожное депо. Аврал там случился. После этого девушка не ожидала его увидеть. Нафантазирует ещё что-нибудь. Знакомиться передумал, а смелости признаться не хватает. А в воскресное утро в дверь постучали. Люба валялась на кровати с книгой Ремарка. С неохотой отложила книгу, открыла дверь. На пороге стоял молодой крепко сложенный мужчина в джинсах и кожаной куртке.
— Вы к кому? — спросила Люба.
— К Вам. Вы ведь Люба?
— Да. А Вы Артём? — догадалась Люба. И когда он кивнул, пригласила: — Проходите в комнату. Я сегодня одна. Соседки уехали домой на выходные.
Он торжественным жестом передал Любе коробку «Птичьего молока» и стал снимать ботинки.
Люба стояла и рассматривала коробку:
— У нас в Сибири таких нет.
— Так это ж владивостокские. Дефицит. Переплатил, но ничего. Для знакомства-то. Не жалко, — Артём с самодовольной улыбкой человека, для которого нет ничего невозможного, оглядел Любу.
Пока пили чай, Люба больше помалкивала, он говорил-говорил, да незаметно уговорил больше чем полкоробки принесённого дефицита. Люба съела только три конфеты: с жёлтой, белой и коричневой начинкой.
В следующий раз ходили в кино. Ухажёру не хватило денег на два билета, и Любе пришлось за себя доплатить. После сеанса он пошёл провожать её до общежития. Всю дорогу разговор крутился вокруг начальника, который не даёт ему роста:
— Понимаешь, какой стервец? Уже год обещает повысить разряд, да всё никак. Вечно придирается к мелочам. Зато, если надо в выходной выйти, — сразу про меня вспоминает. В следующий раз пошлю его, на фиг надо, — храбрился Артём.
— Мало платят? — для приличия спросила Люба. Ей уже начал надоедать этот неинтересный разговор.
— Платят. Даже по двойному тарифу, как и положено по закону, — за работу в выходные дни.
— Так чего ж тебе ещё-то? — удивилась Люба.
— А если бы он мне разряд поднял, я бы ещё больше получил.
Наутро Зоя Павловна поинтересовалась:
— Ну, как? Роман в разгаре?
Ответ Любы её огорошил:
— Не буду я с ним больше встречаться.
— Почему? Чем не угодил-то? Не пьёт, работает.
— Жмот и завистник, — попробовала Люба пресечь дальнейшие расспросы. — И ещё жилетный.
— Какой? — не поняла Зоя Павловна.
— Ну, в жилетку плакаться любит, — пояснила Люба.
— Японский городовой! — воскликнула Зоя Павловна.
Люба вздрогнула, не очень понимая, при чём здесь городовой, да ещё и из такой дали. Спустя минуту до неё дошло, что это Зоя Павловна так эмоции выражает, гнев например. Чтобы не выражаться нецензурно. До этого дня никто в Любином окружении так не говорил. Странная фраза.
Между тем Зоя Павловна задумалась.
— А может, это ты его не смогла вдохновить? Чтобы он раскрылся с лучшей стороны. Ты в кино в чём пошла? — Зоя Павловна с любопытством посмотрела Любе в глаза.
— В брюках и свитере. Холодно уже. Осень.
— Эх, ты… Брюки. Свитер, — разочарованно протянула Зоя Павловна. — Только платье. С летящей юбкой. Туфли на шпильках. Маленькая сумочка. Им нужен завораживающий образ. Женственный. Они же все мужланы в душе. Их притягивает противоположность. Чтоб хотелось защитить. Взять под крыло. А ты… Брюки, свитер. Тьфу!
— Ну, значит, так. Нового подберём, — после небольшого раздумья заключила Зоя Павловна. — Только и ты, голубушка, учти свои проколы.
— А может, не надо? — попыталась отбиться Люба.
— Надо! — рявкнула Зоя Павловна и, окинув девушку с головы до ног, прибавила: — Нечего добру пропадать.
Через пару недель Зоя Павловна предложила следующего. Это был Виталий, сын приятельницы Зои Павловны, разведённый папаша, брошенный женой из-за мизерной зарплаты и чудовищной лени. Но, как заметила Зоя Павловна, от женщины тоже многое зависит: с одной ему жизни нет, а с другой — душа в душу…
Люба заметила: женихи не отличались оригинальностью в выборе места встречи. Первое совместное посещение кинотеатра для Виталия стало последним. Воодушевившись парой адресованных ему улыбок и, видимо, по-своему их истолковав, неудавшийся плейбой в темноте зрительного зала дал волю рукам, за что схлопотал от Любы смачную пощёчину и досматривал фильм в одиночестве, полный собственного достоинства и презрения к недотрогам.
В общежитии Люба ни с кем не сдружилась. Вечера её проходили одинаково: за чтением. Она ещё сразу по приезде записалась в городскую библиотеку и даже завела там блат — в лице молоденькой землячки Инны. Та тоже приехала в Уссурийск по распределению, окончив библиотечный техникум. Радости Любы не было предела: все новинки, публиковавшиеся в толстых литературных журналах, она прочитывала одна из первых. После Инны, разумеется. Эти вечера с книгами были настоящим счастьем. Никто не мешал, не отвлекал. Девчонки — соседки по комнате, бегали на свидания к своим женихам и возвращались поздно, когда Люба уже спала. Иногда, правда, тишину нарушала соседка — актриса из местного драмтеатра. Она громко на разные лады повторяла роли. Обычно это была крохотная фраза: «Кушать подано!», повторяемая с разными интонациями.
Зоя Павловна, перед новым, 1982 годом, сломавшая ногу, надолго ушла на больничный. Только в марте появилась на работе, слегка прихрамывающая, располневшая от малоподвижного образа жизни, но с лихорадочным блеском в глазах.
— Ну, что? Когда будем на свадьбе гулять? — остановила она Любу на лестнице.
— Неизвестно, — потупилась Люба и подумала: началось!
— Ага, всё ясно! Дома сидишь вечерами? Книжки почитываешь? На танцульки бы сбегала!
— Да не с кем мне!
— А девчонки в комнате?
— У них у всех парни. Свои интересы.
— А у тебя один интерес: стать синим чулком.
— Да не переживайте Вы так, Зоя Павловна!
— Жалко же тебя, дурочку! Мама далеко, особо не посоветует.
Зоя Павловна задумалась, вспомнила:
— О, есть у меня одноклассница, Нина. У неё сын недавно с моря пришёл. Хороший парень. Девки за ним в очередь стоят. Но я тебя познакомлю.
— А может, не надо? Если в очередь… Не люблю я эти очереди.
— Что с тобой сделается? Познакомься, присмотрись. Убудет от тебя, что ли? Только ради бога не ходи на свидание в брюках!
Через неделю Зоя Павловна под невинным предлогом вызвала Любу к себе в кабинет.
Там сидел симпатичный, немного вальяжный молодой мужчина в фирменном джинсовом костюме. «Американский», — подумала Люба и поздоровалась.
— Вот, Сергей, познакомься. Это Люба, — перешла в наступление Зоя Павловна и обратилась к девушке: — За игрушки распишись в журнале и садись с нами чай пить.
Люба почувствовала на себе оценивающий взгляд гостя и слегка покраснела. Оказалось, что Сергей пришёл, чтобы отремонтировать электрочайник. В детском саду был приходящий электрик, которому было вполне по силам справиться с мелким ремонтом. Но на какие только уловки не пойдёт прирождённая сваха!
Реанимированный Сергеем чайник закипел. За чаепитием Зоя Павловна нахваливала гостя: и мастер на все руки, и при хорошей работе. В конце концов, выпытав у Любы нужные сведения, Зоя Павловна взяла с Сергея слово, что в выходные он займётся розеткой в Любиной комнате.
Первое его посещение общежития было спокойным, чинным: справившись с розеткой и обедом, гость стал рассказывать о том, что видел в иностранных портах Китая, Кореи, Японии, Сингапура и даже Америки. Люба слушала с огромным интересом. Насторожило её только то, что Сергей, похоже, приторговывал привезёнными заграничными шмотками. Фарцовщик — вот как это называется. Угодить в тюрьму можно в два счёта. Провожая Сергея до первого этажа, Люба чувствовала завистливые девичьи взгляды. Ну, ещё бы! Такой жених — с головы до ног в фирме.
В следующий раз встретились через неделю. Сергей предложил пойти с ним на свадьбу его одноклассника Глеба. Люба заколебалась — неприлично идти к незнакомому человеку. Но, в конце концов, поддалась уговорам.
Свадьба была весёлая и очень пьяная. Ближе к полуночи некоторые гости запамятовали, с кем пришли, потеряли всякую ориентацию в пространстве, и их болтало, как при шторме, от одной девушки к другой. Люба порывалась уйти, но Сергея не уговоришь. Он пил, танцевал, снова пил. Тогда она отлучилась «на минутку» и сбежала. Выскочила на тротуар, нащупала в кармашке сумочки рубль, остановила такси.
В эти выходные их осталось в комнате двое: Люба и Ира, которая ещё не спала — накручивала на бигуди свои прямые каштановые волосы. Две другие девочки каждую пятницу уезжали домой. Люба легла, укрылась с головой одеялом, но уснуть не могла. Ира стала расспрашивать о свадьбе. Люба рассказывала неохотно, без подробностей. Да и зачем ей обнародовать эти подробности? Чтобы потом шептались за спиной? Неприятно саднила шея: пьяный Сергей во время танца набросился на неё с поцелуями — на шее остался багровый след. Люба раздумывала, в чём пойти в понедельник на работу — слава богу, что пока апрель, и в водолазке, скрывающей шею, ещё не жарко.
Ира уже выключила свет и легла, как в коридоре кто-то зашаркал, тяжело ступая, остановился перед их дверью и постучал.
— Любка, спроси, кто там! — громким шёпотом скомандовала Ира.
Как только Люба подошла к двери, оттуда раздался голос Сергея:
— Любаша, открой, поговорить надо.
— Ты что? С ума сошёл? Уходи сейчас же! — возмутилась Люба.
Он никуда не ушёл, наоборот, стал барабанить в дверь сильнее:
— Открой, мне надо тебе кое-что сказать.
— Скажешь, когда проспишься.
Произошла череда долгих препирательств, выслушивания объяснений, что попал он в общежитие через балконы с торцовой стороны и потому выйти сейчас не может, и что, если она не желает его смерти от падения с высоты, то должна впустить его немедленно, потому что транспорт уже не ходит, а деньги на такси он забыл дома. Утром в шесть часов он уйдёт, как только начнут ходить автобусы.
Первой не выдержала Ира:
— Да впусти ты его! Пусть переночует, вон две кровати свободные. Весь мозг уже вынес.
— Да ну, — не сдавалась Люба. — Не хочу.
— Ты всерьёз думаешь, что он опасен? По голосу слышно, что на ногах еле стоит, — подзадорила Ира.
— Заходи, — Люба резко распахнула дверь и тут же пожалела об этом, потому что Сергей накинулся на неё с пьяными поцелуями.
— Руки убери, — тихо, но грозно предупредила Люба. — Не то я сейчас вахтёршу позову.
Он отступил на шаг и поднял вверх руки: «Сдаюсь, сдаюсь. Показывай кровать!»
Он улёгся, не снимая одежды, на одну из свободных кроватей у противоположной стены. Люба, на всякий случай запахнув плотнее халат, неслышно скользнула под своё одеяло. Но спать не пришлось. Только она задремала, как проснулась от навалившейся тяжести. От перегара нечем было дышать, а тяжёлая туша грозила раздавить её рёбра в лепёшку.
— Ты что! А ну пошёл отсюда! — громко возмутилась Люба.
— Подвинься, мне там холодно, я с тобой хочу лечь.
— Щас! — Люба изо всех сил толкнула его ногами, и пьяное тело бухнулось на пол.
На какое-то время он угомонился, кое-как добравшись до свободной кровати. Но терять бдительность было нельзя.
Через полчаса неугомонный бабник предпринял следующую попытку. На этот раз он деликатно сел на край кровати и взял Любу за руку. Люба вырывала руку, он теснил её всё ближе к стенке. Долго продолжались возня и громкий шёпот. В конце концов Люба не выдержала и громко завизжала:
— Да отстань ты от меня! Идиот!
Зашевелилась разбуженная криком Ира. В стенку постучала соседка-актриса.
Ира грубо сказала:
— Слушай, ты, придурок! Я сама тебя сейчас с лестницы спущу и сдам вахтёрше.
— Я уже ухожу, — он перебрался на пустующую кровать.
Луна освещала круглые настенные часы в пластмассовой ажурной рамке. Полпятого. Ещё полтора часа терпеть. Люба не спала, прислушиваясь в пьяному храпу и боясь пошевелиться. А как только забылась неглубоким рваным сном, как тут же проснулась от голоса Сергея, который стоял, наклонившись над ней и, дыша перегаром, выговаривал, что в море у него не было женщины и что Люба ему сегодня «весь кайф обломала».
Люба подскочила, сунула ноги в шлёпанцы и вышла в коридор. Он — следом. Сидели на общей кухне. Сергей предъявлял претензии: «Почему сбежала со свадьбы раньше? Почему не выпроводила соседку куда-нибудь?»
— Ты с ума сошёл? С какой стати я должна выпроваживать человека куда-нибудь в три часа ночи? Потому что явился ты — царь и бог? Да мы с тобой знакомы без году неделя, чтобы я с тобой тет-а-тет оставалась в комнате ночью!
— Подумаешь, недотрога! А глазами стреляла весь вечер зато. И мини-юбку нацепила. Стервоза! Тьфу! — он плюнул прямо на пол кухни и вышел, хлопнув дверью.
Люба зажмурилась, ожидая, что из двери выпадет стекло и разобьётся. Но оно выдержало. Через минуту Люба услышала его тяжёлые шаги на лестнице. Девушка облегчённо вздохнула и пошла спать. Не спалось. От переживаний прошедшей ночи её бил озноб, казалось даже, что поднялась температура. Мутило от запаха перегара. Она встала, распахнула форточку. Прохладный утренний воздух приятно дохнул в лицо. Люба легла и наконец уснула.
Весь следующий день Люба и Ира провалялись в кроватях. Вечером, отоспавшись и приведя себя в порядок, пошли в булочную и немного прогуляться. На вахте сидела с вязанием ночная вахтёрша — менялись они в девять вечера. Старуха окинула девушек презрительным взглядом и процедила:
— Я-то думала, хоть одна ваша комната у меня нормальная. Нет. Шалавы. Все шалавы.
— Что? — Люба оторопело уставилась на неё.
А Ира дерзко спросила:
— Откуда информация?
— А он и не скрывал, сам сказал. Как вышел в шесть утра, так и сказал, что из девяносто второй.
— Кто сказал? — сделала пуленепробиваемую физиономию Ира.
— Парень этот, в джинсовом костюме. И не делай вид, что не понимаешь. Разочаровалась я в вас, девки, — вздохнула вахтёрша и принялась за свой нескончаемый шарф.
— Вот козёл! — воскликнули в два голоса девушки и вышли на крыльцо.
На улице Люба встревоженно спросила:
— И что теперь делать? Из общаги, небось, выпрут?
— Не дрейфь! Никто никого не поймал. А сказать можно что угодно. Подумаешь, сказал он! Мститель чёртов.
В понедельник Люба пришла на работу в водолазке с высоким воротом, полностью закрывающим шею. За сутки след от поцелуя стал багрово-синим.
После обеда в группу четырёхлеток, где работала Люба, заглянула Зоя Павловна. Она принесла репродукции картин для занятий и поинтересовалась:
— Ну что? Как Серёга?
— Хам Ваш Серёга! И бабник. И вообще, хватит уже меня сватать. Спасибо. Я как-нибудь сама.
— Дело хозяйское, — с обидой сказала Зоя Павловна. — Я хотела как лучше. В библиотеке-то ты ещё лет двадцать будешь мужа искать. Пока у ровесниц внуки не появятся.
…Наступил август. Люба ушла в свой первый отпуск. Съездила домой, повидалась с родителями, отметила день рождения в семейном кругу и даже успела сшить платье на заказ — крепдешиновое, васильково-синее в белый горох. Из одноклассников почти никого не встретила. Кто учился, кто работал, разлетелись птички по всей стране. Но Люба не слишком горевала. Школа никогда не была для неё родным домом, за исключением школьной библиотеки, куда она по старой памяти зашла в гости.
Вернулась в Уссурийск Люба за четыре дня до окончания отпуска. Ира предложила съездить на электричке по маршруту выходного дня: выезд рано утром в субботу, вечером в воскресенье — возвращение. Собрались быстро: взяли двухместную палатку Иры, рюкзак с продуктами, термос чая. Встали в пять утра, на попутной машине добрались до вокзала. Ещё борющаяся с остатками сна толпа оказалась на удивление многочисленной. Люба с Ирой едва успели занять сидячие места в вагоне. Люба смотрела в окно, где мелькали деревья, кустарники, одинокие стога сена, редкие железнодорожные переезды. Сильно отличался этот лес от её родного, сибирского. Здесь почти не было хвойных деревьев, только сосны, и то искусственно высаженные ровными линиями. Люба задремала и проснулась от гитарного перезвона.
Она открыла глаза и увидела в другом конце вагона парня, похожего на геолога: с русыми волосами и бородой, в клетчатой красно-синей рубашке и джинсах. Он увлечённо играл на гитаре и пел на английском про отель «Калифорния». Пел хорошо поставленным, приятным голосом. Рядом с ним образовалась кучка поклонниц, которые просили спеть ещё что-нибудь. Люба наблюдала за ним издали и не могла отвести глаз. Что за чушь? Наверняка же он бабник, а ей такие не нравятся. Ненадёжные люди. Она отвернулась, взглянула в окно. Но у окна сидела Ира, которая смотрела на гитариста восторженными глазами и даже в такт барабанила пальцами по пыльной оконной раме, деревянной, с облезшим лаком. Невольно Люба снова посмотрела на «геолога». В книжке бы написали, что «черты лица его будто бы вырублены из камня», подумала Люба. Грубоватые черты, да. Но именно они придавали лицу мужественность. Красавцем он не был, это точно. Но ореол притягательности вовсе не из одной красоты состоит.
В вагоне началось движение. Электричка приближалась к остановке, справа за окнами уже виднелось море.
— Первый раз в жизни вижу море, — улыбнулась Люба.
— Насмотришься ещё. У нас тут красиво, — Ира потянулась к верхней полке за рюкзаком.
Электричка, высадив всех пассажиров, умчалась. Выбрали место для стоянки — большую поляну, с которой было видно море. Мужчины ставили палатки, женщины носили хворост для костров. Дети собирали на песке выброшенных прибоем морских звёзд. Публика была разношёрстная, общались в основном своими компаниями. Ира и Люба долго возились с палаткой. А когда окончательно измучились, услышали вдруг голос:
— Девушки, давайте помогу! Нет сил смотреть на ваши мытарства.
Девушки оглянулись: перед ними стоял тот самый гитарист, только уже в шортах.
Познакомились. Помощника звали Ярослав. Пока он ставил палатку, Люба с восхищением поглядывала на его фигуру.
— Ну, вот. Готово. Располагайтесь, — улыбнулся Ярослав. — А может, присоединитесь к нашему холостяцкому столу? Мы тут с отцом неподалёку. Приходите.
Он указал рукой в направлении большой раскидистой ивы и удалился так же неожиданно, как и появился.
— Ого, — обрадовалась Ира. — Там ещё один кавалер есть.
— Ирка, — с угрозой в голосе предупредила Люба. — А если я расскажу твоему Саше?
— Ха, не посмеешь, — хохотнула Ирка. — Тебе ж ещё со мной делить ночлег в палатке.
— Ой-ой-ой, — засмеялась Люба. — Испугала!
Присоединиться к холостяцкому столу девушки постеснялись. Но издали Люба наблюдала за Ярославом и его отцом, седоватым мужчиной среднего роста, в синем спортивном костюме. Пару раз Люба поймала взгляд Ярослава, направленный в их сторону. На кого он смотрит, хотелось бы знать. Может, на Иру?
После обеда пошли купаться. Вода была тёплой — в августе в Приморье бархатный сезон. Любе было непривычно купаться в море — идёшь-идёшь, а глубина всё по колено. Народу в воде — видимо-невидимо. Когда вышли на берег и улеглись на покрывало обсохнуть и позагорать, Люба сказала:
— Море красивое, а купаться мне не понравилось. Слишком много людей. Чувствую себя килькой в банке.
Девушки лежали, прикрыв широкополыми шляпами лица, и не заметили, как к ним приблизился новый знакомый. Ярослав сел на песок рядом с Любой, вытянул ноги, прикрыл глаза. Собственно, сначала Люба узрела его вытянутые ноги, а потом уж его самого.
— А хотите, я вам покажу место, где мало народу купается? Только пройти надо прилично. Пойдём? Ещё до вечера далеко, — он посмотрел на Любу.
Ира сразу отказалась — она натёрла ногу новыми кедами. А Люба согласилась. Довольно долго шли вдоль берега, разговаривали. От Ярослава Люба узнала, что он окончил лесной факультет сельхозинститута и уже получил направление на работу. Кроме гитары, настоящей его страстью была история. Он рассказал, что каких-то сто с небольшим лет назад здесь было дикое место, не заселённое людьми европейской расы.
— Кто же здесь жил?
— Удэге, нанайцы, китайцы. Местные народы.
— Вот кому раздолье было купаться без свидетелей, — улыбнулась Люба. — А откуда потом люди пришли?
— Не пришли. Приехали. Из западных областей. С Украины много приехало. А названий населённых пунктов много было китайских: Иман, Манзовка, Тетюхе. В семьдесят втором, после событий на Даманском, переименовали их. Теперь Иман — это Дальнереченск, Манзовка — Сибирцево, Тетюхе — Дальнегорск. Кстати, знаете, как переводится с китайского «тетюхе»?
Люба пожала плечами — откуда ей знать.
— Долина диких кабанов, — улыбнулся Ярослав. — Правда, красиво?
— Красиво, — Люба тоже улыбнулась.
Ей было приятно его слушать. Вдруг подумалось, что, наверное, в его изложении она могла бы слушать даже ненавистную физику.
— А расскажите ещё что-нибудь!
Ярослав остановился, кивнул на берег:
— Мы почти пришли.
Действительно, они оказались на небольшом участке берега, почти свободном от купающихся. Это было удивительно.
После купания медленно шли обратно. И всю дорогу Ярослав рассказывал удивительные истории: о женьшене, о первых переселенцах, о путешественнике Арсеньеве и Дерсу Узала.
— Ой, а про Дерсу я фильм видела. Очень интересный. С Соломиным. Вы смотрели? — Люба с любопытством взглянула на Ярослава.
Он улыбнулся и кивнул:
— И не один раз. Его же здесь неподалёку снимали, в Арсеньеве. Про это тогда только и говорили. Что приехала съёмочная группа, режиссёр японский Акира Куросава, Юрий Соломин.
— Как интересно! — Люба смотрела на Ярослава загоревшимися глазами.
Вот с кем ей не скучно ни минуты! Вот кого она могла бы слушать часами. Или молчать. Она даже бы согласилась молчать, только бы он рассказывал что-то.
— Я предлагаю перейти на «ты», — предложил Ярослав.
— Правильно, зачем нам эти китайские церемонии? — засмеялась Люба.
— Кстати, о китайских чайных церемониях, — начал, смеясь, Ярослав. — Вы… Ой, ты что-нибудь об этом слышала?
…Когда вернулись к месту туристической стоянки, уже начало смеркаться. Принесённый хворост лежал аккуратной кучкой у палатки.
— Сейчас костёр соорудим! — с весёлым криком ворвалась в палатку Люба.
— Давно пора, — подала голос из-под одеяла угрюмая Ира. — Меня комары уже съели на ужин.
Ярослав помог разжечь костёр и ненадолго отошёл к своей палатке, а когда вернулся, принёс какой-то аптечный пузырёк.
Он поставил на разгоревшийся хворост жестяную консервную банку и накапал туда жидкость, которая оказалась камфарным маслом. Неприятный запах сразу же распространился вокруг, зато сплошные тучи комаров стали значительно более прозрачными.
— А я и не знала про камфарное масло. Что его комары боятся, — проговорила Люба.
— Я в одной книге читала, что американские индейцы, когда воевали с испанцами…
— Сыпали на раскалённые угли молотый красный перец? — продолжил за неё Ярослав.
Люба засмеялась от неожиданности. Но, похоже, не слишком удивилась его всезнанию. Ярослав улыбнулся, взглянул на неё, и от этой улыбки на душе стало тепло-тепло. Долго ещё сидели у костра, поддерживая огонь. Сначала втроём — с Ирой, потом вдвоём. Никогда ещё не встречался Любе такой интересный собеседник. Старше неё был всего на три года, а сколько всего знает — прямо библиотека ходячая. Любе вдруг страстно захотелось узнать, есть ли у него девушка. Но как? Не спросишь же в лоб. А задавать наводящие вопросы — значит, выглядеть смешно и нелепо. Такой сразу вычислит. Умный.
Ближе к полуночи Ярослав принёс гитару. Они сидели у костра напротив друг друга, и Ярослав негромко пел:
— Я готов целовать песок, по которому ты ходила…
Люба чувствовала: он специально поёт так тихо, потому что для неё. Ещё никто никогда не пел для неё одной. Она вдруг подумала, что вот сейчас, в эту минуту, счастлива. То счастье, о котором столько книг прочитано, совсем не такое, каким она его представляла. Теперь Люба точно знала: счастье — это когда есть человек, способный продолжить начатую тобой фразу.
Люба пробралась в палатку под утро, сонная Ира никак не хотела пускать её под одеяло. Люба притулилась с краю, не прикрытый одеялом бок отчаянно мёрз. Но она, ничего не замечая, вспоминала подробности этого знакомства, все слова Ярослава, его интонации, взгляды, направленные в её сторону. По всем признакам, она ему понравилась. «А вдруг не так?» — не соглашался внутренний голос. Неизвестно почему Ярославу пришлось сопровождать в этой поездке отца. Да ему просто могло быть скучно.
Следующий день промчался незаметно. Люба с Ярославом снова гуляли по берегу моря, собирали красивые ракушки, и он рассказывал замечательные истории. На обратном пути в электричке Ярослав сидел рядом с Любой, а его папа то и дело заинтересованно посматривал на Любу с противоположного сиденья.
С вокзала Ярослав поехал провожать Любу — как раз вовремя подъехал автобус — «единичка». У общежития остановились попрощаться. Ярослав спросил, в какой комнате она живёт.
— Девяносто вторая. Этаж девятый, — ответила Люба. — Но у нас комендантша — сущая ведьма. Ты ко мне в комнату лучше не пытайся пройти. Скажи вахтёрше, пусть она передаст с кем-нибудь, что меня ждут внизу, и я спущусь.
— Ох, как строго! — улыбнулся Ярослав. — Хорошо. Спросить Любу?
— Нет. Надо фамилию. В комнате четыре девушки, из них две Любы.
— Так назови фамилию. Я запомню.
— Волкодав.
— Что? — не понял Ярослав.
— Люба Волкодав. Волкодав — это фамилия, — Люба слегка покраснела.
— Я понял, — Ярослав вдруг улыбнулся.
Люба покраснела ещё сильнее, а он сказал:
— Неправильно всё это. Волкодав — это такой пёс свирепый. Ну, какой же ты волкодав? Ты самая добрая и красивая на свете. И тут он её поцеловал: приблизился к её разрумянившейся физиономии, нежно прикоснулся губами к её губам, и окружающие предметы потеряли для Любы чёткость очертаний…
В эту ночь девушка почти не спала. Хорошо, что на работу только послезавтра. Встала с головной болью, выпила кофе с молоком. Спустилась на вахту, проверила почту. Писем от родителей не было. Весь день промаялась неясными предчувствиями. А вечером пришедшая с работы Ира ошарашила новостью:
— К тебе там твой «геолог» пришёл. Или как его там?
Быстрее вихря подскочила Люба с кровати, небрежно бросила книжку, чего раньше с ней не бывало, судорожно принялась расчёсываться, натягивать новое платье, потом снимать платье (слишком чопорно для встречи в холле общежития). В результате, когда она спустилась на первый этаж, то в холле никого не увидела, кроме противной вахтёрши.
— На улице он! Беги давай, — прикрикнула она, а когда Люба проскользнула в дверь, проворчала: — Уже другой парень-то. Как есть шалава.
Сначала они гуляли по улицам. Как стемнело, зашли в ресторан в центре города. Люба никогда до этого не бывала в таких заведениях и чувствовала себя не в своей тарелке. Но от Ярослава исходило спокойствие. Сели за столик у окна, он сделал заказ: салаты, мясо, шампанское, фрукты. И когда бокалы были наполнены, сказал тост:
— За нас с тобой!
Люба чуть не поперхнулась шампанским, но выпила. Сердце стучало, как молоток. Потанцевали, вернулись за столик. Тогда Ярослав налил шампанского и просто сказал:
— Выходи за меня замуж.
Люба потеряла дар речи. Это он ей говорит, дылдочке, нескладухе, той, над кем подтрунивали в школе, той, которая вчера первый раз поцеловалась? Она подняла на Ярослава испуганные глаза. Зуб не попадал на зуб, коленки тряслись и бились под столом друг о друга. А вдруг он вообще ничего такого не говорил? Вдруг это мне померещилось? И я отвечу: «Хорошо», а он спросит: «Что хорошо?» Тут снова вмешался внутренний голос: какого чёрта себя накручивать? Он же сказал вчера: «Ты самая добрая и красивая на свете»! Люба откашлялась, но по-прежнему не могла выдавить ни слова. Ярослав по-своему понял её молчание.
— Люба, я понимаю, конечно, что всё это выглядит как глупый фарс. Если подумать, случайная получилась встреча. Её не должно было быть. Не поднялось бы у мамы давление — она поехала бы с папой в эту поездку, а я остался бы дома, поскольку было куплено две путёвки, и мы с тобой никогда бы не встретились. В это поверить нельзя: познакомиться — и на третий день сделать предложение. Но я через неделю должен прибыть уже на место работы. У меня направление на руках. Я просто никогда себе не простил бы, если бы упустил девушку, о которой мечтал…
…На следующий день вечером собрались знакомиться с родителями Ярослава. Люба надела, наконец, обновку — васильково-синее крепдешиновое платье в белый горох, с летящей юбкой — и достала из-под кровати коробку с синими замшевыми туфлями на шпильках.
Семья Ярослава жила в центре города, в девятиэтажке. Поднимаясь по лестнице на третий этаж, Ярослав держал Любу за руку:
— Не бойся, у меня родители хорошие. Папу ты видела. А мама — она только с виду строгая.
Пока Ярослав звонил в дверь, Люба судорожно поправила платье и задержала дыхание. В замке повернулся ключ, дверь неслышно открылась.
На пороге стояла Зоя Павловна Боярцева, в шёлковом халате, с гулькой, заколотой на макушке, как у гейши, и с совершенно ошалевшим взглядом.
— Мама, это Люба, — начал с порога Ярослав. — Имею честь сообщить: твоя давняя мечта сбылась.
Зоя Павловна инстинктивно отступила на шаг назад и слегка приоткрыла рот, как будто хотела что-то сказать. Но не сказала.
А Ярослав продолжил:
— Я женюсь. Завтра идём подавать заявление.
Теперь Зоя Павловна подала голос:
— Японский городовой! — изрекла она, прослезилась и, обнимая сына, шепнула ему: — А она мне нравится — платье, туфельки. Женственная такая…
Действие происходит в Уссурийске ещё в нескольких рассказах:
"Врагиня". Рассказ здесь
"Кумир". Рассказ здесь
"Доучка". Рассказ здесь