Кажется, просто: девочка смотрит в окно – в измазанный шпателем прямоугольник рамы с треснувшим в нижнем углу стеклом. В стекле рябит редкий свет ранних сумерек, качаются ветви деревьев, скребя – совсем как кракелюры – по лицу этой юной Джоконды. Затвор щёлкает – спутанные сети ветвей мешают различить, заставляя угадывать, её улыбку, почти растворившуюся уже в сумеречной воде короткого дня. Несбывшуюся улыбку. Её допущение…
Девочка смотрит в окно? – Но здесь ошибка. Никакого окна нет. То есть нет этой формальной границы стекла, делящего пасмурный денек на ту сторону и эту. И не скажешь, что, мол, по сю сторону – выруливающие на шоссе рейсовые автобусы, стук кирзачей по холодным рельсам, неумное веселье эстрады и лай мегафонов; а по ту – подросток-богородица с белыми ресницами, с её едва уловимым пристальным сожалением… Ничего подобного. Ведь это она и дохает в очередях, и лает с эстрад, это по её лицу пробегают судороги и пятна, – что не исключает ни любви, ни сожаления. Ни даже улыбки. Насмешливо-испытующей, что ли.
Как же это? Прямоугольник окна – почти икона, к которой тянет приложиться: «она – не она?» Чтоб не дать себе времени понять, что чудес – нет. Поскольку нет стёклышка, делящего пасмурный свет на тот – и этот. В самом деле: тот, её свет совершается и гибнет здесь, в этом, в оговорках и обстоятельствах места и времени. Но пребывает, втуне – как несбывшаяся улыбка в сумеречной воде короткого дня. Которая неотчетлива, как сама жизнь, как ожидание и надежда, которым тоже вряд ли суждено сбыться.
В общем, и загадок тоже нет. И девочка в окне, кажется, знает, что целуем мы – штукатурку.
Разве? – Да, так. Мы ведь порой и не хотим её, смаргивая, пытаясь встроить её каждый в свой контекст, и тем оправдаться. И тем, вывернув наизнанку, оправдать и её существование. В связи с чем вопрос А есть ли вообще эта девочка? так и вертится на языке.
А пробуешь ответить на этот вопрос, всё-таки назвать её, прикоснуться к ней – после стольких-то поцелуев! – и остаёшься ни с чем, голеньким, прикрытым лишь короткой простыней малопонятного текста, как пелёнкой промозглого дня.
Придёт день, когда мы вновь окажемся голенькими на наших пеленальных столах. И, может быть, тогда, заглянув каждый в своё упавшее навзничь и тронутое известкой окно с отбитыми лопатой бортами, – мы с запоздалым сожалением и поймём, чему на самом деле улыбалась та девочка.
2009