Французский политический класс в конце 1789 года думал, что у них произошла революция, что новая основа их общества закреплена, а все остальное - лишь вопрос наведения порядка. Десять лет спустя, когда в войне и кровавом восстании уже погибло полмиллиона человек, измученная страна попала в объятия Наполеона, сильного человека, страдающего манией величия, который возобновил войну со всей Европой, убив миллионы ради удовлетворения своих фатальных амбиций.
Спустя почти 60 лет после 1789 года нация все еще пробивалась через череду новых революций. Спустя более 80 лет после 1789 года французы снова опустошили части своей столицы в горькой братоубийственной бойне, когда была подавлена еще одна попытка революционного решения.
Очень мало, материально или политически, отделяло французского рабочего 1870-х или 1880-х годов, у которого было это наследие, от британского или немецкого рабочего, у которого его не было. Все трое, несомненно, знали (и вполне могли принадлежать) к движениям, которые продолжали рассматривать революцию как путь к лучшему будущему. Но, разумеется, это были маловероятные русские, которые в 1917 году - после предварительных выборов 1905 года - действительно получили его. И кто теперь, анализируя прошедшие сто лет, мог честно сказать, что судьба русского народа удалась по опыту?
Когда мы вспомним, что идея революции лежала в основе власти Иосифа Сталина и что «национальная революция началась» - это то, о чем кричал Адольф Гитлер в начале своего пивного путча в Мюнхене в ноябре 1923 года, мы, возможно, не пожалеем, послав революцию на свалку истории. За исключением того, что тогда мы бы проигнорировали тот факт, что поистине великие революции, какими бы они ни заканчивались, начинаются с гнева тех, кого эксплуатируют сверх терпимости. Мир без революций, без той угрозы, которую представляют такие потрясения, был бы миром, в котором такой эксплуатации нет конца.