Убийство комсомольца
2 февраля 1924 года приказом Лебедянского административного отдела я был переведён в уголовный розыск на должность инспектора УРО по Восточному району Лебедянского уезда (половина района). В него тогда входили все населённые пункты, расположенные по левому берегу реки Дон: Грязновка, Вязово, Куймань, Крутое, Тёплое, Павловское, Павелка, Сезёново, Б.-Избищи, Трубетчино, Доброе, Каликино и другие. Приказом по Тамбовскому губернскому розыску меня назначили начальником Лебедянского розыскного стола, и с 26 апреля в этой должности я проработал около семи месяцев, до дня ликвидации „столов“. Напишу здесь о наиболее запоминающихся событиях и делах того времени.
Я ещё не упоминал о двух крупных населённых пунктах, входивших в мой участок волостной милиции. Это сёла Гудово и Волчье. Первое было физическим продолжением села Каликино и по логике вещей должно было быть подобным ему. Но сходства не было. Существовала огромная разница во всём, даже в людях. В Гудово у меня были широкие знакомства с тамошними жителями, но не было милицейских дел. Здесь меня всегда окружала толпа „беседчиков“, с готовностью соревнующихся друг с другом. Когда я просил позвать ко мне того или иного человека, то ребятишки, окружавшие меня толпою, опрометью бросались выполнять задание и скоро приводили его ко мне. В селе Волчье председателем сельского совета был Николай Иванович Селезнёв, старый знакомый моей семьи. Казалось бы, он первый и должен был бы войти в контакт с участковой милицией, но... поддерживал со мной только хорошие личные отношения. Благо ещё, что в селе жили мои родственники, и когда здесь произошло убийство комсомольца, сведения о том, кто это совершил, я получил только от них. Это дело было „простым“. Комсомолец ушёл из шайки Ивана Селезнёва, а обрез (о котором главарь знал) спрятал и отдать отказался. Несколько раз Иван приходил к нему домой и требовал вернуть ему оружие, но комсомолец ссылался на то, что забыл, где спрятал его. Причём, все разговоры велись в присутствии отца, матери и двух взрослых сестёр. Родные просили выполнить требование Селезнёва...
Как-то комсомолец приполз домой раненый и спустя два часа скончался. Его убивали в том овраге, где якобы было спрятано оружие. Так бы это дело и заглохло, не приди я случайно перед отъездом в Каликино ночевать к своим родственникам. По секрету они рассказали мне, что завтра собираются хоронить убитого. Утром я арестовал Ивана Селезнёва и увёз его в Каликино, а закончив следствие, передал дело прокурору...
Чичер
И вот другое „засекреченное дело“. Однажды приехал в Волчье. В проезде между двух улиц меня встретил „свой“ человек и быстро, не останавливаясь, сообщил, что в селе шесть человек мёртвых: „Проезжайте другим путём обратно и спросите председателя...“ Я так и сделал.
— Почему ты, Николай Иванович, мне не сообщил о случившемся?
— Они все замёрзли, и я думал...
— Тем хуже. Ты полагаешь, что в сентябре могут замёрзнуть шесть взрослых человек, и это дело следует оставить без внимания? Эдак полсела у тебя „замёрзнет“ летом, а тебе и горя мало? ...Все шестеро были соседями: женщина, парень лет семнадцати, остальные — молодые мужики. Ни один из их родственников не ответил мне на вопросы о причинах происшедшего. А ведь это не было тем делом, где нужно соблюдать тайну. Я взял с родственников подписку о том, что хоронить мёртвых не разрешается до производства вскрытия судебным врачом. По телефону сообщил в Доброе своему начальству об обстоятельствах, при которых обнаружили трупы — они были взяты с места происшествия без разрешения милиции и сельсовета. А происходило всё так. Накануне осеннего праздника Покрова („козырной“ в селе Волчье) все шестеро соседей договорились пойти на Шатиловское поле совхоза и попросту украсть подсолнухи, которые сушились связанными на палках в поле. В „набег“ они отправились в ночь перед праздником. Пришли на место (в пяти верстах от села Волчье, под селом Шовское), набрали, кто сколько смог решёт подсолнухов в мешки и отправились в обратный путь. Ещё раньше начался чичер — мелкий, очень частый и холодный дождик при температуре 3-4 градуса выше нуля. Одеты все были легко, и быстро промокли насквозь. При чичере не было никакой видимости, и люди едва различали друг друга в тумане (тёплая земля парила). А поскольку никаких дорог к Шатиловскому полю от села Волчья не существовало, то скоро люди заблудились, потеряв даже внутренне присущую человеку ориентировку и плутали в тридцатикилометровом квадрате без всякой надежды выбраться к жилью. Скоро они потеряли и всякую связь друг с другом. Замёрзли в поле в разных местах, где их утром нашли соседи...
Одной только женщине удалось найти дорогу домой. Оказавшись на своём огороде, она ещё была живой. Несчастная из последних сил ещё пыталась встать на ноги, но всякий раз падала на землю. Женщина умерла дома. И только при ней оказался увесистый мешок с решетами подсолнухов, который она так и не бросила. При пяти её товарищах по несчастью мешков не было — ворованную поклажу потом нашли в разных местах поля.
Вскрывавшие покойных врач и медфельдшер из Лебедяни дали заключение, что смерть всех шестерых произошла вследствие длительного (около 15 часов) переохлаждения тела. Этот очень редкий случай я записал в свои дневники ещё и потому, что и лично мне той же осенью, буквально через несколько дней после волченского случая довелось побывать в положении обречённого на смерть...
Поездка в Волчье
Вернувшись из Волчья в Каликино, я, как и обещал председателю сельсовета Николаю Селезнёву, рассказал о его „злостных укрывательствах“ своему начальству. Как всегда Дёмин тут же постановил ехать в Волчье. Взял он в поездку меня, председателя Ленинского сельсовета Якова Кочетова и секретаря комсомола волости Ваню Зайцева (Н. Селёзнев был комсомольцем). Вёз нас известный тогда в селе Каликино Ваня Щипалкин, державший волостную ставку лошадей для нужд волисполкома и сельсоветов. Лошадей на ставке было всего четыре — по две на упряжку. Эти лошади славились по всему Каликину своим огромным шагом и необычайной выносливостью, безответным послушанием и добрым нравом. В пристяжке была также добрая чалая кобылка. Эти лошади за три с половиной часа без отдыха покрывали перегон от Каликина до Лебедяни (60 вёрст). Чтобы везти всех нас в Волчье, Щипалкин запряг эту пару в полок (так называлась телега с плоским покрытием глубиной в четверть, на железном ходу). Лошади, упряжь, повозки Щипалкина были просты и изящны, сам же Ваня был удалой ямщик, умелый, умный, смелый, ловкий и из себя красавец. Всё у него в любой момент было готово в полном порядке. Это был последний ямщик, которого я видел в жизни.
Пятнадцать вёрст мы лихо промчались до Волчья, и разом все насели на моего товарища Николая Селезнёва, разнеся его в пух и прах по всем линиям — комсомольской, партийной и дружеской. Тот покаялся и пообещал полное содействие в нашем общем деле. И мы незамедлительно приготовились ехать в обратный путь, несмотря на то, что начался чичер.
Дорога домой
На таких лошадях, чтобы преодолеть весь путь, нам понадобился бы какой-нибудь час. Но никто не обратил внимания на мелкий дождик. Подумаешь, мы же — не шестеро воришек, заплутавших по бездорожью! У нас имелась возможность выбрать сколько угодно дорог на Каликино, ведь село перед нами тянулось сплошной линией от Махонова до Гудова. Трудно было не попасть в такую цель. Но вышло по-другому. Чичер становился всё злее и злее... Я спросил Ваню Щипалкина:
— Скажи мне, Ваня, куда ты правишь лошадьми?
Вопрос всем показался настолько смешным, что наша компания грохнула от хохота. Но я очень серьёзно повторил свой вопрос. Смеха уже не было, когда я сказал: — А знаете, что мы уже должны быть в Каликино на большаке у тестя Якова Кочетова, мы же почему-то до сих пор шлындаем где-то по пахотному полю. Первым меня понял Дёмин:
— Смеха тут нет. Володя прав. Ну-ка, Щипалкин, поищи дорогу.
— Да не отходи далеко, а то завтра тебя будут искать в поле, как тех волченских воришек, — добавил я.
Щипалкин, перекликаясь с нами, скоро возвратился и сел на передок, взяв вожжи в руки.
— Нашёл? — спросил я.
— Нет... — ответил Ваня.
— Тогда брось вожжи, раз не знаешь куда править.
— Вот что, товарищи, — сказал Дёмин, — Володя опыт- нее нас, и давайте слушаться его. Ведь волченские потому и погибли, что не захотели слушать неглупую бабу, а она была права.
— И давайте поищем дорогу, — предложил Кочетов.
Все попрыгали с телеги и исчезли в тумане. Я покинул её последним и, сделав несколько шагов, уже не видел лошадей. Позвал всех к себе, объявил, что мы совершили глупость. Где лошади, и могут ли они уйти? Но Щипалкин поручился за своих питомцев. Тогда решили не издавать ни шороха и затаить дыхание. Вскоре я услышал фырканье. Сделав шагов пятнадцать, мы наткнулись на стоявших лошадок. Уселись и перевели дух.
— Что предложишь, Володя? — спросил Дёмин.
— Щипалкин, вяжи вожжи за грядушку. Лошадьми будет править Илья Пророк, ему не впервой скакать без дорог.
Если бы не лошади
Нашли сухие табак и спички, свернули цигарки и закурили. Дождь не утихал, мы замёрзли и стали промокать. Наша компания полностью положилась на интуицию лошадей, и никто этому не возражал — иного выхода не было. А они шли, как нам казалось (а потом и оказалось) куда-то влево, и так прошло ещё около часа. В те годы у меня был отличный слух, и вдруг мне показалось, что лает собака. Я попросил остановить лошадей и прекратить разговор... А спустя 15 минут, въехав в какую-то ложбину, уже все хорошо различили собачий лай. Мы оказались на Крутовском хуторе. Каликино от нас было в 10 километрах к востоку, и чтобы оказаться у тестя Якова Кочетова нам предстояло ехать две версты до села Крутого, три — этим селом, четыре — селом Гудово, одну — до большака. К этому нужно было добавить 25 вёрст от Волчья до Крутовского хутора. Ничего себе, крюк в 35 верст, вместо нормальных пятнадцати! На хуторе варили самогон. Мы попали прямо к перваку, и вовремя, так как все промокли до нитки. Разделись донага, растёрли друг друга докрасна, хватили по стакану, оделись в хозяйские тулупы, полушубки и валенки. На хуторе было всего три хаты, и везде варили самогон.
— Куда вам столько? —спрашиваю старика хозяина.
— А мы всегда так. Сварим сразу побольше, спрячем подальше и употребляем при случае, когда нужно. Вот вы и попали в такой момент, — откровенно объяснил старик.
— Эту гоните, как всегда. Но если узнаю, что торгуете, не обижайтесь, пощады не будет! Я предложил ночевать, но со мной никто не согласился.
Все были уверены, что через час будем в Каликино. Ведь до самого большака за Гудовым ехать селом. Заблудиться трудно. Облачились в свою высохшую одежду и выехали из хутора прямо в свирепый чичер. Но целый час блуждали по большаку между хутором и селом Крутое. Приехав туда, мы три версты взбирались на правую сторону грязной дороги по размытой глине, каждый раз съезжая боком и рискуя перекинуть полок вниз, на левую сторону. Выносливые лошади парили и, видимо, утомились, а тут ещё поехали по глине фусом в овраг, отделявший Крутое от Гудова. Вниз-то съехали вместе с пластами глины, но когда стали взбираться на гору с противной стороны, то утонули в огромном толстом „блине“, даже скорее, „буханке“ глины, съехавшей с боков дороги на её проезжую часть. Пришлось слезать с полка. Мы все оказались по пояс в жидкой глине, а лошади едва тащили пустую телегу. С огромными трудами удалось выбраться на гору в Гудове, хотя овраг, на наше счастье, не был глубок. Измазанные и промокшие насквозь, забрались в полок. Я предложил ночевать в Гудове, предполагая ещё большие трудности и на большаке, но никто не согласился сделать остановку. По Гудову лошадей и полок таскало по грязи, и мы несколько раз блудили, так как ширина улицы здесь превышала 70 метров. Лошади вытащили нас за Гудово на большак. Мы уже почти впадали в прострацию, так как приближался час, когда охлаждение тела должно было дойти до пределов между жизнью и смертью. Когда въехали на большак, то чичер достиг такой силы, будто все небесные и земные хляби сверзлись на нас, бедных, с великой силой. Рвы, ограждавшие большак, были глубоки, но мы дважды едва заметили, что проехали их, а ведь они были единственным ориентиром нашего пути! Так мы приблизились к оврагу, где был большак Каликина. Так где же мост? Но здешнюю дорогу Ваня Щипалкин знал хорошо и, резко повернув вправо, скоро вывез нас на мост. Мы сошли с полка, и Щипалкин провёл здесь лошадей под уздцы, мы тоже благополучно прошли грязный настил без перил.
И вот, с наступлением рассвета, мы оказались у тестя Якова Кочетова. Ехали одиннадцать часов, считая и трёхчасовую остановку в Крутовском хуторе, с пяти вечера до четырёх утра. Самогон был с нами: четверть „первака“ с крутовских хуторов. Опять нас отхаживали, как спасённых от гибели, растирали самогоном, дали выпить по стакану, одели в тёплое. Причём, одежды на всех не хватило — Якову Кочетову дали старухину рубаху, тёплые чулки и её же кацавейку. И мы ещё могли смеяться над нашим непрезентабельным видом, когда „мадам Кочетова“ двигалась по избе, а Дёмин никак не мог управиться с шапкой деда, всё время наползавшей ему на нос... Нам пришлось остаться в доме тестя Кочетова весь следующий день, так как чичер не унимался. Долечивались самогоном. И надо же, никто из нас даже не получил насморка!