Как в страшном сне
2 июня 1919 года. Это был последний день моего нахождения на фронте в составе Красной Армии. День расставания со своими товарищами.
Вступаем в бой с Деникиным. Наш стрелковый полк был расположен вдоль линии фронта. Пошли в наступление. Местность была неровная: имелись небольшие балки. Белые нас встретили пулемётным и ружейным огнём. Тут же была отдана команда залечь на открытой местности.
Белые находились в 500-600 метрах от нас, на окраине какой-то деревни. Ружейная и пулемётная стрельба всё усиливалась. Загремела артиллерия. Белые взяли точный прицел по нашей линии фронта. Били шрапнелью. Снаряды ложились по цепи густо. Должно быть, подготовились заранее, чтобы нас встретить. Команды по нашей цепи никакой не было. Продолжал лежать и отстреливаться. Вдруг неожиданно, между нами с товарищем, что-то с визгом упало. Я прижался плотно к земле, зажмурился, стиснул зубы, ожидая взрыва. Но взрыв не произошёл. Оказалось, около меня лежала головка от „стакана“ шрапнельного снаряда. Через короткое время стрельба по этой местности, где я лежал, затихла. Белая артиллерия теперь била вправо, в тыл нашей армии.
И тут сзади, с левой стороны нашей цепи, из балки показалась кавалерия. Мы посчитали за своих, но всадники бешено кинулись на нашу цепь с поднятыми саблями. Началась паника, голова совершенно ничего не соображала. Конные казаки зверски рубили красноармейцев, которые совершенно растерялись. Всё как в страшном сне. Много полегло наших в этом бою.
Пытка
2 июня на станции Чаплиной-Екатеринославской я попал в плен к деникинцам. Наша передняя линия была вдребезги разбита. Некоторые части давно уже отступили, а наш второй батальон задержан конным отрядом Шкуро. Многих наших шкуровцы здесь порубили, а остальных взяли в плен. Перегнали нас за железнодорожную насыпь, стали раздевать и разувать, отобрали всё — оставили в нижнем белье.
Загнали в разбитую станцию, заперли и поставили внутри и снаружи караул. Нас было около 150 человек. Пробыли в таком положении до утра.
На следующий день нас выпустили наружу. Построили в две шеренги вдоль железного полотна. На платформу поставили пулемёт, обратив его дулом на нас. И стали запугивать: вот, мол, мы вам покажем, как идти добровольно в красную банду. Каждый смотрел на пулемёт и ждал, что он вот-вот затрещит. А пощады мы и не ждали. Один миг — и нас в живых не будет. Но белые не торопились. Пытка продолжалась не меньше трёх часов.
Некоторых из нас выводили перед строем, клали на землю лицом вниз и били. Правда, охотников из них мало нашлось. Лишь трое казаков активно брались за это развлечение.
Тяжёлая дорога
Наконец, нас всех посажали в товарные вагоны по 35 человек. В дверях поставили по два казака-конвоира. И на вторые сутки отправили в город Изюм Екатеринославской губернии. В вагоне было очень тесно, спать приходилось сидя, ноги под себя. Оправляться можно было только в указанное время по два человека. Пока прибыли в город Изюм прошло шесть суток. Из нас никто не получил ни крошки хлеба.
Некоторые просили у конвоира хлеба, но получали плётку. Первые два-три дня есть сильно хотелось. А потом особо и не хотелось, но сильно ослабли. И если предложили бы кому кусок хлеба или папироску на выбор, то многие согласились бы взять папироску. Потому что курить очень хотелось.
Станция Изюм
Прибыли на станцию Изюм. Нас выстроили в две шеренги и погнали в город. Ввели в тесовый двор, где мы немножко отдохнули на траве. Потом снова поставили в две шеренги, вынесли из помещения стол и поставили перед нами. На стол положили какие-то бумаги, и по этим бумагам стали нас выкликивать по фамилии. Эта операция проходила очень долго, сил не было стоять, вызывали и тех, которых между нас не было. Тут мы догадались, что они захватили весь наш обоз, в котором находились наши вещевые сумки и документы. Вот тут-то они нас и отделяли: как называется, овец от козлов — партийных и добровольцев. Полтора десятка человек у стены расстреляли, тела отвезли куда-то на грузовике. Это они дали нам понять, как ненавидят Красную Армию. Остальных отвели вглубь двора и сказали дожидаться обеда. Мы группами расположились на траве, ворота закрыли. Обед нам пришлось дожидаться долго. Дали по фунту полубелого хлеба и борща с мясом. Ложек не было, их пришлось сделать самим из крючков ржавой жести, которая тут же находилась в углу двора — чуть ли не в отхожем месте. После обеда нас занесли в новый список. А на следующий день повели на работу. На станции пилили на дрова телефонные столбы для паровозов. Питание давали два раза в день: утром — крупяной кулеш, в обед — борщ с мясом. Мяса, конечно, граммов 10-15, и на день по полфунта полубелого хлеба.
В белой банде
Но работать нам пришлось недолго. Через две недели нас отправили на станцию Песочную и там стали обучать военному делу. Дали нам винтовки, гоняли на занятия под руководством белых офицеров. Учили становиться во фронт, отдавать честь и маршировать пешим строем. Со стороны было смешно на нас глядеть. Наш отряд более походил на банду, чем на солдат. Мы все выходили на занятия в нижнем белье, а некоторые в одних исподниках босиком. В таком обмундировании нам пришлось пробыть целый месяц. После чего нам дали английское обмундирование: всё, кроме шинели. Разбили по частям и отправили на позиции. Красная Армия за это время полтора месяца отступила далеко до самого Белгорода. А поэтому нам пришлось ехать по железной дороге до станции Казачья Лопань, между Харьковом и Белгородом, где нас высадили из вагонов. Со мной из Доброго в то время находились товарищи — Санька Летягин и Ванька Ярцев. Они попали со мной вместе в плен. На станции нам пришлось разбиться: мне с Ванькой пришлось остаться на станции в патрулях, а Саньку и остальных товарищей отправили на позицию. Нам с Ярцевым оставаться здесь не хотелось. Лучше на позицию — ближе к своим, оттуда мы скорее могли перейти на свою сторону в Красную Армию. И удивлялись, почему именно нас здесь оставили, а не из своих солдат. Но делать нечего: приказ начальства — закон. Мы остались в распоряжении коменданта. Он был высокого роста, лет сорока, очень строг и взыскателен. Проверяя каждый прибывший эшелон, всегда приводил несколько человек из вольной публики к себе в кабинет и делал допрос. Кому давал пропуск, некоторых арестовывал. А если попадала в числе тех арестованных молодая дамочка или барышня, то он нас заставлял отвезти её к себе на квартиру для своего ночного развлечения. И после того она получала пропуск. Одна из таких дамочек прожила уже несколько дней и, как видно, не спешила ехать дальше.
Роковая блондинка
Один раз со мной вышел случай, который остался у меня в памяти надолго. Раз обходили прибывших из Харькова. Комендант задержал восемь человек пассажиров и заставил меня отправить к нему в кабинет для допросов. В их числе была лет 17-18, очень красивая, изящно одетая блондинка. Она села в отдалённости от остальных у окна, и тихо нервно плакала. Изредка бросала умоляющий взгляд на меня. Как будто искала во мне защиты и освобождения. Вроде от меня это зависит — её судьба. Во мне невольно пробуждалось чувство сожаления. Сильно хотелось отвести от себя печальные мысли и утешить. И даже чем-то помочь ей. Но не знал с чего начать. Наконец решился к ней подойти. Стал её уговаривать, что она понапрасну волнуется. Что после допроса получит она пропуск и поедет, куда ей нужно. Она немножко успокоилась и перестала плакать. И стала кое-что рассказывать про себя. И я узнал от неё, что она гостила в Харькове у дяди. А потом получила телеграмму, что папа болеет: „Приезжай немедленно“. Дальше я из её разговора узнал, что она из дома выехала месяца два назад в Харьков, а Белгород был в то время в руках у красных, а теперь у белых. Белгород в настоящий момент переходит из рук в руки. И у меня сразу блеснуло в мыслях: „А что если написать домой письмо и передать до Белгорода. А когда Белгород будет у красных, то она сможет опустить в почтовый ящик, и письмо сможет дойти. И дома будут знать, что я жив, нахожусь в плену у деникинцев“.
Девушка с радостью дала слово, что исполнит просьбу при первой возможности. Я долго не думал, отошёл в сторону ко второму окну и написал своё короткое письмо. Что жив и здоров, нахожусь в плену у деникинцев, в 60 километрах от Харькова. Заклеив письмо в конверт, адреса на конверте написать не успел. В это время вошёл комендант. Мне пришлось это дело отложить. Начался допрос, моей собеседнице пришлось идти на допрос последней. В это время я написал на конверте адрес. Во время её допроса до меня долетел из кабинета её плач. Я понял, что он её так просто не выпустит. У меня на душе защемило, и я решился: при первой возможности, если удастся, то её отпущу. Во мне явилась какая-то ревность.
После недолгого промежутка времени комендант позвал меня и приказал отвезти девушку к нему на квартиру для ночного допроса, как он вообще выражался. И он велел ей следовать за мной. Что эта беззащитная невинная девочка может? Быть в эту ночь сорванным цветочком? Она, потупив в землю взгляд, вышла за мной и снова залилась слезами. Мне как-то стало стыдно перед ней, что я оказался такой подлец, утешал, обещал, что её после допроса отпустят. И даже писал письмо, просил её,а в конце концов её веду.
Был подан третий звонок, публика кинулась в свои вагоны, только моя спутница наверное не думала об этом, она стыдливо шла опустив голову вниз, из глаз капали слёзы. Перейдя на другую сторону железнодорожного полотна, я остановил девушку и передал своё письмо. И немедленно велел ей садиться в свой вагон и ехать до дому. Она была этим крайне удивлена, не знала что делать и продолжала стоять на месте. Но я ей ещё раз сказал, чтобы она садилась, не теряла время, а то будет поздно.
Ложь во спасение
Девушка быстро скрылась в вагоне второго класса, который стоял напротив меня. Поезд тронулся, но вдруг в окне снова показалась знакомая фигура, которая бросила из окна мне небольшой клочок бумаги. На том клочке бумаги был написан её адрес. Долго стоял на месте и смотрел на уходящий поезд: во мне сильно всё волновалось. Придя немножко в себя, я направился к комендантской квартире. Никак не мог сообразить, как мне теперь поступить. Тревожные мысли путались в моей голове. Но вдруг раздался телефонный звонок. Подойдя к телефону, я узнал, что комендант приказывает мне передать ту особу хозяйке квартиры, а мне немедленно прийти в комендатуру. Благодаря тому, что хозяйки на квартире не было, когда он звонил, я воспользовался этим моментом и быстро явился сам в комендантскую. И сказал ему лично, что хозяйка квартиры куда-то вышла. И что эту особу оставил на квартире одну ввиду немедленного требования явиться. Но гражданке строго настрого приказал, чтобы из дома не выходила. „Смотри, — сказал комендант. — Если она вдруг удерёт, то тебе придётся поплатиться. А сейчас отправляйся в штаб полка с этим пакетом“. Приказание было исполнено. А на другой день я был арестован. На третий день он меня допрашивал, угрожал расстрелом. Но на четвёртые сутки я был выпущен, всё обошлось благополучно.
Несостоявшееся свидание
После этого события мне пришлось в патрулях пробыть недолго. Я был отправлен в полк, который ехал с позиций на один месяц в Харьков на отдых, где мне пришлось встретиться с некоторыми своими товарищами. Полк наш в Харькове расположился в Хомовнических казармах. В течение месяца ходили на занятия, за город на стрельбище. За это время два раза отстоял под ружьём за самовольный уход в город и за халатное отношение к приказаниям начальства. В свободное время днём на несколько часов некоторых своих солдат пускали в город. Но что касается из наших пленных, то об этом не могло и быть речи. Нас даже за ворота казарм не пускали. Мы были на особом учёте. А в остальном пользовались равными правами.
Месяц прошёл незаметно, и наш полк снова отправляли на позицию. До станции провожали с музыкой, там нас ожидал эшелон.
Довезли до Белгорода, где мы пробыли двое суток. Мне очень хотелось пойти в город и найти квартиру по адресу, который я получил от девушки— от той освобождённой мной гражданки. Но нас в город не пускали. Просьба моя была бесполезна.
(Продолжение следует).