Воспоминания начальника уголовного розыска
2 февраля 1924 года приказом Лебедянского административного отдела я был переведён в уголовный розыск на должность инспектора УРО (уголовного розыска) по Восточному району Лебедянского уезда (половина района). В него тогда входили все населённые пункты, расположенные по левому берегу реки Дон: Грязновка, Вязово, Куймань, Крутое, Тёплое, Павловское, Павелка, Сезёново, Большие Избищи, Трубетчино, Доброе, Каликино и другие. Приказом по Тамбовскому губернскому розыску N 57 меня назначили начальником Лебедянского розыскного стола, и с 26 апреля, в этой должности я проработал до дня ликвидации „столов“ розыска — до 9 августа. После чего переведён в новую милицейскую единицу —Сошкинскую „раймилицию“ Липецкого уезда.
ЛОВКИЙ „ПОДВОДЧИК“ ИЛИ ДУРАЧОК?
Что же заметного произошло за шесть месяцев и восемь дней моей деятельности в уголовном розыске? Помните Крутовский хутор? Село Махоново расположено между Добрым и Каликиным. Ещё при мне там орудовал скрывавшийся от суда и следствия бандит по прозвищу Сарафан. Добровская милиция (5-ый район), как-то спустя рукава смотрела на этого „вундеркинда“, а он был смел, дерзок и отлично вооружён. Я слышал о нём очень давно и ещё в бытность милиционером в Каликинской волости говорил о необходимости решительных действий против Сарафана. Тогда милейший мой начальник, улыбаясь и смотря на меня снисходительно, сказал мне, чтобы я не лез не в своё дело, а с Сарафаном, мол, мы и сами справимся. Ему было невдомёк, как это имея „своих бандитов“, человек может проявлять „заботу“ и о чужих? Я предлагал устроить на Сарафана облаву, но от моего участия в его поимке отказались. А дерзкий мальчишка тем временем продолжал держать село Махоново в страхе. Он был ловким „подводчиком“ сторонних конокрадов к лучшим лошадям действовал ловко и смело, хотя умом не отличался, более того, слыл дурачком и недоумком. Всегда держался в одиночку, и в этом смысле ему нельзя было отказать в сообразительности. Уже бывали случаи, когда он оказывал вооружённое сопротивление облавам „своей“ милиции. С местными жителями он был особенно дерзок, и, в конце концов, дело кончилось самосудом, как всегда возникающим там, где власти распускали преступные силы и не вели с ними борьбы.
ЗОЛОТАЯ РИЗА
Будучи инспектором розыска этого района, я командировал туда агента второго разряда Колю Богачёва и агента первого разряда Платона Ковырялова с особыми заданиями по поимке бандита. Однажды ребята поймали-таки Сарафана, но тот, выбрав ночку потемнее, убежал из временного плена. Узнав об этом из вторых рук, я поехал в Доброе сам. Платон оправдывался тем, что после поимки Сарафана в селе Доброе его некуда было деть, а в арестной комнате в окне решётка была подпилена и, вероятно, давно, о чём никто, кроме Сарафана, не знал.— Ну, ладно! Так тому и быть, — говорю я, — но ты собрал все дела на бандита у себя, как я просил? — Прости, инспектор! Таковых не оказалось. Так что я и не знаю, за что именно арестовывал Сарафана. В милиции на него тоже ничего нет. Получается, что легендарный бандит вроде ни в чём и не виноват. Всё село знает, что лучшие лошади жителей Махоново уведены конокрадами с „подводки“ Сарафана, но ни в одной краже его нельзя обвинить даже как соучастника. У него друзья где-то в лесу, за рекой Воронеж и ещё здесь, в Добром. Иногда он целыми днями „трётся“ в Махоново, но на ночь бесследно исчезает. Есть у нас свой человек — Боронёнок — комсомолец, через которого мы узнаём всё, что нам нужно, но в селе нашего агента ненавидят за то, что он продал в ОГПУ золотую ризу с иконы Владимирской Божией Матери. — Что такое? — спрашиваю я Платошу. —Как это продал? — Видишь ли, ОГПУ в Лебедяни в лице оперуполномоченного Слицина давно охотилось за этой золотой ризой, которую скрывала церковная „десятка“ от конфискации. Ризу под строжайшим секретом по очереди прятали у себя представители церкви. Побудет у одного месяц-другой, передают дальше — всё людям надёжным, что не продадут. Среди таких хранителей был и отец Боронёнка — сельский богатей и ктитор Махоновской церкви. Слицын, ты его знаешь, ловкий и надёжный агент, как-то связался с Боронёнком, и тот обещал выследить место хранения ризы. И вот совсем недавно Слицын „накрыл“ ризу, но жители села догадались, кто это сделал. Боронёнок, отличный и неутомимый ходок, за сутки сделал сто километров Лебедянь и обратно, и приехавший Слицын „нашёл“ ризу у отца Боронёнка и изъял... Тот же Боронёнок и нам помогал в операциях против Сарафана.
КОГДА НЕТ УЛИК
Я не знал чему больше удивляться: недопустимой небрежности Слицына в работе с осведомителями или колоссальной осведомлённости во всём Платона. Сами понимаете что такое „ловить преступника без материалов следствия“, но в те блаженные времена это никому не казалось странным, ведь тот, кого ловили, был популярным бандитом. Существовали неписаные правила, вроде таких. „Как Вы думаете, кто украл ваши вещи?“ — спрашивает ведущий дознание потерпевшего. Тот прямо называет имя, отчество, фамилию „вора“ и адрес. „Почему считаете, что именно он?“ „Больше некому!“ При проверке оказывается, что это действительно дело рук „подозреваемого“. А улик нет. Население же твёрдо и категорически настаивает: „Он!“ „Но улик-то нет?“ „А вы побейте его, он и сознается!“ Когда же терпение людей истощается, то они сами принимаются „бить вора“, но, увлекаясь, убивают насмерть! Самосуд! В таком незавидном положении оказалось и это неписанное дело о бандите Сарафане. Я уже слышал от махоновцев и добровцев, что власти бездействуют и, якобы, даже поймав, отпустили бандита. Среди дня из Махоново прискакал мальчишка и сообщил, что там самосуд и убивают воров. Богачёв, Ковырялов и я вскочили на неосёдланных лошадей и — в путь. Больше из милиции никто так и не прибыл, хотя о происшествии знали все.Спускаясь с горы, мы увидели, что на маленькой площадке перед сельсоветом мечется народ, и кого-то добивают. Прибавили ходу, и люди, увидев нас, разбежались кто куда, а на площадке остались несколько тел. И вот, лежит на земле толстый обрубок дерева, а на нём сверху, обнимая его руками и ногами, голый человек. Спешиваемся, и, как всегда, первый у потерпевшего — Платон... Сарафан поднимает голову с закрытыми глазам в нашу сторону: — Платон Сысоич, кто это? — Инспектор Бобровский. — Знаю его ещё по Каликино. Ну, слава Богу! Теперь меня бить уже никто не будет. — А где же твои манатки? — спрашиваю я Сарафана. — Не знаю, Владимир Николаевич, закинули куда-нибудь. Мы отправили голого Сарафана в сопровождении Коли Богачёва в Доброе, в „залатанную“ арестную комнату.
ШИЛОМ ПРАВДУ ВЫКОЛОЛИ
Началось следствие по делу о самосуде в селе Махоново (апрель 1924 года). Вот что выяснилось. В магазин села Крутое вошёл странный покупатель: небольшого роста, на вид очень хрупкий, одетый в старую грязную свиту и сам страшно грязный, под свитой у него что-то громыхало. Продавец разговаривал с покупателем, который, видимо, озяб и с удовольствием грелся в тёплом магазине. Жена продавца, заглянув в магазин, узнала своего односельчанина, известного в селе конокрада Сарафана. Написав записку мужу и назвав посетителя, просила быть с этим человеком осторожнее. Но продавец, известный в Крутом кулачный боец, был человеком смелым и решил действовать по-своему. Подойдя поближе к Сарафану, схватил его поперёк тела, велев жене принести верёвку. Сарафана крепко связали, и собравшиеся крутовцы выдали его махоновцам. Нашлись и такие, что вызвались доставить Сарафана его землякам. На трёх лошадях с привязанным к одному из мужиков Сарафаном, эти добровольцы явились в Махоново. Скоро весь народ собрался к сельсовету. Председатель, бывший красноармеец, взял на себя всё руководство самосудом. Произошло всё быстро. Бабы раздели Сарафана наголо и начали пытать его: — Скажи, Сарафан, куда дел мои холсты? — спрашивает одна. — Да не брал я твоих холстов, тётка Матрёна... Та колет бандита шилом: — Говори! — Не брал, ей Богу, ну чего привязалась! На что мне твои холсты, подумай? Та продолжает экзекуцию, и Сарафан понимает, что надо называть всех подозрительных людей...— Слышь, Матрёна, твои холсты взял Андрюха Цыган. Руководивший пыткой председатель берёт свою винтовку и посылает за Цыганом. Того сажают в амбар и ставят стражу. Чтобы не кололи шилами, глупый Сарафан называет одного за другим всех конокрадов, конечно, тех, с кем не имел дела или на кого был зол. Тогда церковники спрашивают Сарафана, кто выдал ОГПУ ризу с иконы, и бандит называет Боронёнка. Председатель вызывается идти за ним сам и арестовывает его, угрожая „поговорить особо“. Сажает его в сельсовет. Вот так, одного за другим бандит назвал ещё шесть человек. Собрав всех „арестованных“, их выводили всех по одному, предъявляя обвинения. Многие из них признавались в своих преступлениях. Но разве могли они рассчитывать на пощаду этих фанатиков крестьянской собственности? Ясно было, что никого из задержанных по оговору бандитов не оставят в живых. А Сарафана бабы продолжали колоть, и он уже говорил чёрт знает что. — Вон, председатель! Он же первый вор в Махоново — подбивал меня привезти ему лошадь получше через конокрадов. Потом „пытуемый“ заявил, что у местного попа во дворе хранил две „скамейки“ (по-блатному, лошади). Начали выводить „обвиняемых“, допрашивать, принимались бить, а потом убивали насмерть. Цыгана превратили в блин — все кости перемололи ногами и били оглоблей, а голову раздробили в плюшку, бросив на неё камень, который могли поднять только вдвоём. — Бить всех начисто! Никого в живых не оставлять, а то будут мстить после, — кричали богатеи села. Услышав вопли убиваемых, Боронёнок решил бежать. Схватив скамейку, вышиб окно в сельсовете и выскочил во двор, оттуда на рубеж, который вёл в разлив реки Воронеж. Надо сказать, что никто в селе не бегал так, как Боронёнок. В селе его не любили, особенно ненавидели его владельцы собак, которых он убил бесчисленное множество. Ухарь-парень имел обыкновение дразнить пса, пока тот не отходил на середину села, затем парень бросается за собакой и, нагнав, хватал за задние лапы— хлоп об землю и нет пса. Вот и пришла твоя расплата, парень, за озорство. Первым Боронёнка хватился председатель, и, выскочив в проулок, увидел, что тот вот-вот войдёт в воду. Он сел на колено, тщательно прицелился и плавно спустил курок. Раскинув руки, парень шлёпнулся у воды с простреленной головой. Пуля попала в мозжечок и вышла между глаз (протокол осмотра).
ПРИГОВОР
Я арестовал десять самых активных участников самосуда, в том числе и предсельсовета — организатора и убийцу Боронёнка. Потом слышал, что состоялся суд, на котором осудили председателя на десять лет — высшая мера наказания за умышленное убийство. Но в те годы и такое осуждение не имело никакого значения, так как в тюрьмах тогда практиковалось не только сокращать сроки наказания, но и освобождать „исправившихся“ преступников. Всё это подчас сводило на нет все усилия судебно-следственного аппарата и УРО. И самосуды такого типа, как махоновский, были прямым следствием такой практики наказания преступника. Сарафану дали три года, так как кроме „подводки“ конокрадов и найденного при нём оружия никаких данных против него не было.