Показывать или нет на экранах жертв катастрофы? Давать ли в эфире и на полосах газет слово террористам? Можно ли говорить миру о событиях как есть, или разумные ограничения в СМИ все же необходимы? Вопросы неоднозначные. Сегодня на страницах нашей газеты об этической составляющей журналистской профессии размышляет журналист, главный редактор и ведущий передач радиостанции “Эхо Москвы”, лауреат премии “Золотое перо России” Алексей ВЕНЕДИКТОВ.
— Я категорически не согласен с утверждением, что существует какая-то журналистская этика, — говорит Алексей Алексеевич. — Ее нет. Вообще. Почему? Журналистика — дело индивидуальное. Вы же не будете возражать, что каждый человек обладает той этикой, которую ему дали родители, школа, конфессия. Например, правильно ли любить несколько женщин? С точки зрения ислама этично, с точки зрения христианской религии — нет. Этично ли глубоко верующего журналиста посылать на репортаж, касающийся разоблачения его церкви? Он не пойдет. Для него это неприемлемо. Мало того, что журналистика — дело индивидуальное, так еще и каждый журналист обладает своим набором правил, о чем писать можно, а о чем нельзя.
— При этом существуют и внешние силы, которые сдерживают журналистов.
— Да, всегда есть то, что ограничивает нас в профессиональной деятельности. Во-первых, законы Российской Федерации, которые надо соблюдать. Однако остается вопрос, что будет делать человек, если закон противоречит его этическим соображениям? Каждый раз придется выбирать. И итог этого выбора зависит от того, насколько сильны его взгляды на жизнь. Во-вторых, нас ограничивает редакционная политика. Внутри разных редакций существуют разные этические нормы.
— А можно привести пример?
— В 1996 году, когда Бориса Николаевича Ельцина готовили к операции, “Эхо Москвы” получило доступ к медицинской карте президента. В ней были результаты анализов, содержания железа в крови и т. д. Минут двадцать (для радио это много) мы обсуждали, давать эту информацию в эфир или нет. Наш редакционный совет четырьмя голосами против трех принял решение рассказать все, что мы знаем, про здоровье президента. Это чисто этический вопрос. Закон нам не запрещал обнародовать эти факты. Одновременно с медкартой президента мы получили доступ к карте его жены Наины Иосифовны. В этом случае приняли решение информацию не давать. Казалось бы, две одинаковые истории, но каждая решилась индивидуально. То же самое происходит и сегодня. Газеты “Лайф-ньюс”, “Твой день”, “Жизнь” опубликовали фотографии известного умирающего актера. Я не вижу здесь этической коллизии. Папарацци сработали профессионально, проникли в палату, сделали снимки. Их этические нормы позволяют им это опубликовать, а закон ничего не запрещает. Мы тоже купили фотографии, но не стали ставить их на сайт.
— Однако есть же общие для журналистов правила поведения при освещении чрезвычайных ситуаций?
— Единых этических правил нет, но есть договоренности. После 11 сентября 2001 года все крупнейшие журналы и каналы Америки приняли решение не публиковать съемку людей, выбрасывающихся из окон башен-близнецов. Они так решили, хотя закон не запрещал этого делать. А в 2004 году, когда был взрыв на вокзале под Мадридом, все испанские каналы, журналы, газеты на первых полосах опубликовали фотографии разорванных в клочья людей. Я встречался с этими издателями, они глубоко верующие католики. Их общая позиция: все должны видеть, что сделали убийцы, страна должна содрогнуться от ужаса, а то, не дай Бог, террористы станут героями. Чем не подход?
— Это на Западе, а как у нас?
— В 2002 году после страшной трагедии в Москве, когда террористы захватили заложников в театре на Дубровке во время спектакля “Норд Ост”, 25 главных редакторов встречались с тогдашним президентом Владимиром Путиным. Я не буду пересказывать содержание нашей беседы, мы все орали друг на друга, включая президента. Понятно, это был шок, вызванный первым таким захватом заложников. В результате встречи главные редакторы влиятельных СМИ подписали между собой соглашение. Оно не имеет никакого отношение к закону, к профессиональной этике. В документе говорилось, что в случае захвата людей слово террористам предоставляется только по решению штаба по освобождении заложников. Мы пошли на самоограничение, потому что в такой ситуации эфир и статья являются товаром, их можно обменять на жизнь людей. На переговорах говорят: вы нам выпустите троих, а мы дадим вам слово на “Маяке”, выпустите четверых — дадим полосу в “Российской газете”. И главные редакторы предоставляют штабу по освобождению заложников эфир и полосы для спасения жизней.
Через неделю после подписания соглашения мы столкнулись с испытанием. Пьяный мужик в Москве захватил свою сожительницу с ребенком и тещу в заложники. Это не политическое мероприятие, а бытовая драма. Но захватчик требовал эфира. Строго по конвенции мы дали ему слово. Пока он выступал в эфире, спасатели вламывались в квартиру и освобождали ребенка, которому угрожал пьяный мужик с ножом. С тех пор конвенция является единственным нашим ограничением, которое действует. Оно, с одной стороны, этическое, с другой — непрофессиональное, потому что мы лишаем людей информации, тогда как наша функция в обратном. Но это наш выбор.
— А что делать, если позвонят, допустим из Кремля, и скажут — мол, неэтично вы поступаете?
— Пусть звонят. Это уже моя, как главного редактора, забота. Я сторонник безответственности журналиста. Он должен работать в поле и должен быть освобожден от ответственности, если, конечно, говорит правду. В этом плане на меня сильно повлиял Беслан, вернее, история, связанная с количеством заложников. Мы получили примерно такое сообщение: террористы захватили в школе 334 человека. Я, бывший школьный учитель, начинаю сомневаться. Это что, малокомплектная школа? Не верю! Я знаю, что каждая школа к 15 августа должна сдать списочный состав детей, чтобы получить финансирование. Звоню в Министерство просвещения, спрашиваю, сколько детей учится в бесланской школе № 1. Нам говорят — 875 ребятишек. Мы считаем: допустим, около сотни ребят не пришли на 1 сентября: либо приболели, либо не вернулись с курорта. Человек сто сбежали с линейки. Но помимо детей в школе около сотни педагогов. Не надо забывать, что первое сентября — праздник, и дети пришли с родителями. Итого получаем более тысячи заложников. Я звоню в Кремль пресс-секретарю Путина Алексею Алексеевичу Громову, говорю: там более тысячи заложников. Он отвечает: пришла телеграмма, что 334 человека, я сейчас пойду докладывать эту цифру шефу. Понятно, что Громов меня не слышит, но я знаю, что число занижено! Если информация будет сообщена президенту, то по этому числу заложников примут решение о штурме. Одно дело, когда в школе 300 человек, другое — когда 1300. В эфире и на сайте мы писали так: по официальным данным — 334, по нашим — 1300. Когда ситуация разрешилась, я получил благодарность. Громов взял на себя ответственность, он сказал, что сумасшедший Венедиктов говорит о более тысячи пленниках. Как вы знаете, штурма в первый день не было. А если бы я не был школьным учителем и не знал, что сдают списки?
Другой вопрос, почему телевизионщики не показали демонстрацию матерей с плакатами, которые говорили, что захваченных больше тысячи. Получается, что кто-то скрыл важную информацию. А журналисты ее, не проверив, выдали. Вот пример непрофессиональности, когда люди сами себя цензурируют. Что может привести к трагедии, хотя об этом никто никогда не узнает.
— То есть журналисту нужно работать без какой-либо оглядки? А если прилетит?
— Когда ко мне приходят молодые журналисты, я говорю: передавайте все, что видите, а потом уже пусть кремлевская верхушка стучится о мою голову. Даже когда журналист ошибается, какие могут быть претензии? Он стоял здесь и показал то, что происходит. Да, я, как главный редактор, могу что-то убрать из текста, но репортер в поле не должен об этом думать. Он передал информацию, остальное — забота редакции. Есть еще другие журналисты, аналитик, комментатор, ньюс-мейкер. Из их общей работы и складывается картинка. Но если вы что-то скрыли от редактора, а через него и от зрителей, то люди могут принять неправильное решение. Впрочем никто об этом никогда не узнает. Вот логика репортера: я передал все что увидел, а если вы искажаете мой материал, снимите мою подпись. Потому что для журналиста главный капитал — его имя.
— То есть Вы убеждены, что информация нужна, чтобы человек принял правильное решение?
— Да. Не случайно самая потребляемая информация в мире — прогноз погоды. 97 процентов населения смотрят его, чтобы принять решение: взять с собой зонтик или нет, одевать сапоги или сандалии.
Впрочем каждая информация несет элемент полезности и развлекательности. Вот пример: ураган “Катрина”, Новый Орлеан, дома летают по воздуху, все затоплено. Мониторинг показал, что самыми заинтересованными в получении этих новостей были жители Приморья, там ведь тоже бывают цунами. То есть для Москвы это развлечение, а для дальнего Востока — актуальная и полезная информация. Идем дальше — мы говорим, что в результате урагана погибло 10 тысяч человек, и понимаем, что среди наших слушателей могут быть родственники и знакомые тех людей. Это соотношение полезности и развлекательности невозможно просчитать, мы не знаем, кто нас слушает в данный момент.
После серии взрывов в московском метро в апреле этого года состоялась встреча редакторов с представителями власти. К нам была претензия по поводу того, что мы слишком часто объявляли о терактах. С их точки зрения, это повод для паники, с нашей же — разумное предупреждение. Мы говорили людям: не ходите в метро. К слову, в момент первого взрыва в самой подземке и на входе в нее стояло 750 тысяч человек. Эти люди не знали, что произошли теракты, и спускались вниз. Кто-то услышал наше сообщение, принял решение использовать другой вид транспорта, другие — вообще остались дома и не пошли на работу. На улицах было меньше машин, скорая имела возможность проехать спокойно. Вот так информация может влиять на жизнь.
Или взять, к примеру, историю, когда американские усыновители самолетом вернули российского ребенка в Москву. При мальчике, который прилетел без сопровождения взрослых, была только записка, что американские родители отказываются от него и просят забрать ребенка обратно. А вы знаете, что в приемной семье нет отца? Или что мальчик летел с пересадкой в Вашингтоне и от Техаса до столицы США его сопровождали? Сколько новостей сразу, и только когда их собираешь воедино, вырисовывается картина. Информацию надо давать всю, так как у меня нет уверенности, что группа нелюбителей США не пойдет бить стекла в американском посольстве. Ответственность снимается с журналиста, только когда он говорит правду. История с Бесланом показала, что неверное понимание своего долга может привести к трагедии.
Текст Андрей Мужщинский
Опубликовано в красноярской газете "Городские новости" №101 от 9 июля 2010 года.