Через несколько лет, сердце отца всё же не выдержало, и он навсегда лёг рядом со своим сыном.Каждый раз, когда к нашему борту подъезжал огромный советский топливозаправщик МАЗ-5334, из его кабины в несколько приёмов,
спускался какой-то маленький человечек. Было такое, что когда Санька первый раз подрулил свою здоровенную, сипло урчащую громадину
к моему вертолету я, за рулём никого не увидел. Щупленького, небольшого росточка, в замасленном техническом бушлате и в огромных, не по росту кирзачах, его и вправду сразу можно было и не заметить.
Когда мы экипажем заступали в ПСС, я часто встречал его на нашем аэродромном КДП. Пищу нам привозили прямо на аэродром, в дежурные силы. Первыми кормили, как правило, экипаж, а уж затем все
остальные обеспечивающие службы. Ну а водители оказывались, как
всегда, в самом конце очереди. А там уж «что осталось – то досталось»!
И я Саньку, из-за его щупленького маленького росточка старался подкармливать лётной пайкой. Этот простой неприметный пацан, чем-то
меня притягивал и я, про себя называл его «Рыжиком». Хотя, встреть
его на улице, его можно было бы просто и не заметить.
Но в нём всё-таки что-то было! Глядя на его лицо, у меня с улыбкой, постоянно всплывали кадры любимого детского мультика из «Весёлых Каруселей», где маленький мальчёнка-солнышко пел песню:
«Рыжий-рыжий! Конопатый!». Таким был Санька!
Прошло уже много лет, а у меня каждый раз, когда из памяти выплывает его худенькое, светлое лицо с острым носиком, с коротенькими, как иголки у ёжика, только рыженькими волосами, в глазах сразу появляются слёзы. Я совсем не ожидал его увидеть на борту нашего
двухпалубного Ил-76, который уносил нас в то жаркое лето девяносто
шестого, в тягучую неизвестность, называемую – ВОЙНОЙ. Из общения с ним я знал, что Санька был единственным ребёнком у своих родителей, и таких как он, в серьёзные командировки, связанные с ведением боевых действий, категорически не брали. Но он всё же, как-то
оказался в нашей боевой группе. В Ханкале Саня всё так же, практически круглосуточно, сновал на своём ТЗ-500 между нашими вертолётами, участвуя в подготовке их к боевым вылетам. В те тяжелейшие дни,
особенно когда начались «жаркие» августовские бои в Грозном, я Саньку практически и не видел. Всё как-то слилось в одну тягучую, клокочущую массу из пыли, грязи, металла, людей, машин и вертолетов.
Пока он заправлял наши борта, мы получали боевые задачи на
КП. И пока мы летали, у него была возможность, хоть чуть-чуть покемарить в своём ТЗ, с короткими моментами приёма пищи, если удавалось. После начала вытеснения боевиков из Грозного в начале августа, они предприняли активные действия по обстрелу нашей авиабазы
со стороны Черноречья и автомобильной трассы Грозный-Аргун, которая пролегала в нескольких сотнях метров от нашего аэродрома и ханкалинской группировки войск. Особенно активизировались снайпера.
И если днём они как-то побаивались приближаться к, хорошо охраняемому аэродрому, то в утреннее, вечернее время, и особенно ночью, они не упускали любой возможности отстрелить кого-нибудь из ненавистных авиаторов. Выйти покурить из палатки, после наступления темноты, мы уже опасались. Даже те, немногочисленные обвалования, из ящиков от НУРСов, наполненных песком, безопасности не добавляли.
К двенадцатому августа они вконец, обнаглели. Ещё вчера, при вылете на площадку Курчалой, наш вертолёт обстреляли из крупнокалиберного пулемёта прямо на взлёте, практически из расположения нашей
группировки!
Наступило 13 августа. В те тяжелейшие, слившиеся в одно число даты, мы даже не придали значения этой цифре, на которую раньше обращали внимание только в простой, скучной и мирной обстановке.
Утренний аэродромный «муравейник» начинал жить своей привычной
боевой работой. Вылеты-прилёты бортов, туда-сюда снующие спецмашины, обеспечивающие подготовку вертолетов к очередным боевым вылетам. КАМАЗы, раскидывающие во все стороны липкую коричневую жижу, подвозящие к бортам боеприпасы, группы спецназовцев и различные грузы. Работа кипела так, что никто не обращал друг на друга внимания. С утра мы уже сделали несколько боевых вылетов, перебрасывая подразделения ближе к Грозному. Напряжение, с каждым часом нарастало. Из расположения соседней стоянки боевых Ми-24-х, пришло нерадостное известие, что кому-то из пилотов стало плохо от невыносимой нагрузки, и его с серьёзным нервным срывом срочно госпитализировали в 131-й ханкалинский госпиталь. Ближе к обеду, пока нашу машину готовили к очередному вылету, у нас появилась возможность хоть что-нибудь перекусить. Времени на это у нас было минут пятьнадцать-двадцать, от силы. Быстрым шагом мы направились в сторону нашей аэродромной палатки-столовой, в надежде хоть что-нибудь проглотить. Подходя к столовой, я сразу заметил какую-то нездоровую суету. Бойцы, поварихи и интенданты сновали туда-сюда с испуганными лицами.
– Что случилось? Чё за суета? – приостановился я, спросив пробегающего мимо прапора-нач.прода.
– Да-а это… Там..это, бойца убили! – заикаясь и не останавливаясь, промчался он в сторону высокого забора, ограждающего периметр
тыловой зоны, и за которым находилась площадка нашего спецтранспорта, а дальше начиналось открытое пространство, через несколько
сотен метров примыкающее к автодороге на Аргун.
– Как убили? Когда? Кого?
Я кинулся за забор, где уже собралась большая группа людей.
Кто-то кричал:
– Да пригнитесь вы! Долбят не понятно откуда!
Но на это никто не обращал внимания. Несколько человек переносили в безопасную зону чьё-то бездыханное тело. Руки его болтались в такт широким шагам, кистями шаркая по мокрой земле, оставляя короткие чёрточки в липкой коричневой жиже. И как только все
оказались за высоким металлическим забором, у меня появилась возможность протиснуться ближе к телу убитого бойца. Увидев лежащего на земле Саньку с серым, замасленным лицом,
я сначала даже и не поверил, что это может быть наш «Рыжик». Я замотал головой, отступая назад, пятясь к забору:
– Не! Не может быть! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
За это короткое время, что мы находились в Чечне, я уже насмотрелся и наперевозился столько человеческого мяса, что меня сложно
было вывести из себя. Но, сейчас передо мной лежал мой Санька! В голове что-то щёлкнуло. Кровь, пульсируя в сосудах головы, заглушила все звуки. Я медленно развернулся и, ничего уже не соображая, побрёл в сторону стоянки своего вертолёта. Сашку незаметно, как и всех
погибших на этой войне мальчишек, увезли в цинке домой, к его единственным мамке и папке, в небольшой железнодорожный посёлок Сковородино, Амурской области. А мы, не замечая всего этого ужаса, продолжили делать свою скорбную работу.
На его могилке я смог побывать только через девять лет. Работая уже испытателем, на хабаровском авиационном заводе, в 2005 году
я поехал в служебную командировку в Забайкалье, на такой же авиационный завод в Чите. Маршрут поездки проходил через Сковородино. Заранее связавшись с Натальей Валентиновной и Анатолием Максимовичем Фёдоровыми, я испросил их разрешения на посещение места захоронения Саши. Проехать мимо «Рыжика» я тогда не мог! Сделав остановку на один день в Сковородино, я побывал на могилке нашего Саньки.
Ранним зимним утром, Анатолий Максимович встретил меня у
вагона, с какой-то настороженностью. Пока мы шли к их дому, он внимательно всматривался в меня, изредка задавая поверхностные вопросы. В свою очередь, идя рядом с ним, всматриваясь в его суровое лицо и, изредка встречаясь с его взглядом я, всё пытался понять настроение и ход его мыслей. Он молчал, практически, до самого дома.
Дверь нам открыла невысокого роста, красивая женщина. Её
усталые, полностью выплаканные глаза, смотрели на меня с мамкиной
теплотой. Позади, стоял мужик, низко опустив плечи. Стоя между двумя родителями, я опять на мгновение, вернулся в ту гнетущую обстановку, когда нужно было зайти ЖИВЫМ к родителям, не сохранённого, пускай и не по твоей вине, погибшего мальчонки. А ведь я знал,
на что шёл! Много раз, проигрывая в своём сознании, как это будет
происходить. Глубоко вдохнув, я сделал шаг вперёд, переступив за порог. Наталья Валентиновна опустив голову, жестом пригласила меня войти в квартиру, так же внимательно всматриваясь в меня.
Не спеша раздевшись и,
пройдя в уютно обставленный зал, я сел на указанное мне мамочкой
кресло. Анатолий Максимович и Наталья Валентиновна, молча сев напротив, смотрели на меня. Мои мысли, беспорядочно носились в голове, возвращаясь в девяностые годы, на красивый аэродром под Хабаровском, где базировался наш вертолётный полк, к тому времени уже побывавший жесточайших передрягах! И в те тяжелейшие два месяца девяносто шестого года, жестоких, во всех отношениях! Я смотрел себе под ноги, пытаясь увязать эти мысли с Санькой и, молчал. Затянувшаяся тишина тяготила.
Медленно подняв глаза, я посмотрел на безумно уставших и, не
ко времени постаревших родителей, всё ещё собираясь сказать что-то
пафосное и успокаивающее, но только выдохнул:
– Простите меня!
Я уже не помню, сколько мы так сидели и молчали, но первой,
мягко опустив голову и, посмотрев на меня, с какой-то душевной теплотой Наталья Валентиновна тихо произнесла:
– Пойдёмте пить чай!
Дальнейшие события отложились в моём сознании какими-то
противоречивыми эпизодами. Зная, что я, приехал к Саньке на могилу,
почему-то, очень не хотел переступать за кладбищенскую ограду. Стоя
у могильного холмика, мне очень хотелось побыть одному, но позади
меня, стояли ещё молодые, мамочка и отец, этого рыжеволосого мальчика, который сейчас смотрел на меня с гранитного памятника.
А уж дорогу с кладбища домой, я совсем не помню. Сознание возвращалось урывками! Затем поздняя ночь, даже далеко за полночь, кухонный стол и, смотрящие в упор глаза отца:
– Как погиб мой сын? – наливающий мне очередную полную,
стограммовую рюмку водки.
– Анатолий Максимович! Да кто-ж знает-то? Санька приехал на
своём ТЗ к столовой……
– Как погиб мой сын?
– Максимыч! Да откуда-ж я знаю? Грохот стоял неимоверный!
Снайпера работали днём уже в открытую…
– Как… погиб… мой… сын? – раз за разом, смотря мне прямо в
глаза, повторял Анатолий Максимович.
Поезд отправлялся с ж/д.станции Сковородино рано утром. Прилечь поспать, из-за постоянных расспросов Анатолия Максимовича,
я так и не смог. Провожая меня на вокзал, Фёдоровы шли рядышком,
молча. Идя по засыпанной шлаком улице, я представлял, как по ней же,
«Рыжик» шёл на вокзал, вот так же, провожаемый молчаливыми родителями, в неизвестность. Втягивая морозный чистый воздух, с витающими запахами печного отопления, исходящих от окружающих домов
уютного городка, я не мог надышаться. Широко открыв рот, хотелось
вдохнуть глубже, но воздуха почему-то не хватало! Попытавшись сделать ещё один вдох я, остановился и осел. Сознание с трудом возвращалось в своё привычное русло. Я сидел на бетонном блоке, лежащем у
обочины дороги, прижимая правой рукой левую сторону грудной клетки, жадно втягивая холодный, морозный воздух.
– Что-ж ты делаешь, Толя? Ну, зачем ты так? Он-то тут причём?
– обняв меня, рядом сидела Наталья Валентиновна, – Станислав! Простите нас! Простите!
Немного отдохнув и, всё же дойдя до вокзала, мы с Анатолием
Максимовичем так и не попрощались. Он беспокойно, не находя себе
места, только подошел ко мне и, молча пожав руку, развернулся и вышел с вокзала. Наталья Валентиновна держа в руках мои ладони и, с теплотой глядя мне в глаза, только прошептала:
– Станислав! Не обижайтесь на него! Он до сих пор не может смириться со смертью сына!
– Да всё я понимаю! – опустил я глаза, – И вы нас простите, Наталья Валентиновна.
_______________________________________________
"Чеченские записки вертолётчика", Станислав Штинов
Журнал "Болевой порог" Литература.