– Николай Максимович, что бы вы изменили в современном балете?
– Прежде всего, что бы я очень хотел изменить, – чтобы качество спектакля соответствовало тому, из-за чего я полюбил этот жанр. Для меня балет с самого начала, с трех с половиной лет, как я его увидел, был сказкой. Я думал, что это мир волшебства. И я хочу, чтобы у всех было так же.
Балет «Спящая красавица» для меня – это самый идеальный спектакль, а сегодняшняя версия Большого театра – это оскорбление памяти Петипа и памяти всех людей, которые его создавали. Потому что – это балет-феерия, там все время, помимо хороших танцев, которых теперь нет, должны быть еще и театральные эффекты, а их тоже нет. Ничего не зарастает, ничего не летает, ничего не меняется по сути, даже элементарно пустить дым не могут правильно. Ну и так далее.
Если бы я в детстве не увидел полеты в «Жизели» и то, как артистка, которая исполняла Мирту, делала па-де-бурре из кулисы в кулису… меня это потрясло тогда, в три с половиной годика, мне казалось, что она летит. Вот этого бы я хотел.
А сегодня шкандыбает эта Мирта еле-еле, все у нее трясется... Кто этот человек, как она сюда попала, почему вышла в этой роли? И этот Альберт, который не может делать движения, он думает только, как бы дотянуть до конца. А лица у этих людей... Мне уже было где-то двадцать четыре года, я уже танцевал Альберта, когда я перестал плакать на сумасшествии Жизели, потому что Жизели были такие. Сейчас я сижу и думаю, когда она выходит из домика, кто ее выпустил на сцену? С этим лицом Жизель нельзя танцевать, с этим оскалом, с этими корявыми ногами, с огромным пятачком на пуантах – это ад.
Я три года подряд, несмотря на то, что уже вел спектакли, в этом балете все время выходил с бочкой, в версии Григоровича, причем рядом со мной стоял Сережа Филин, Вова Непорожний, все те, кто потом танцевал спектакли. Почему нас ставили в бочку, а не в крестьянский танец? Потому что мы были гипотетически классическими танцовщиками. Андрюша Уваров ходил все время в придворных, несмотря на то, что он уже танцевал «Лебединое озеро» и Париса, и так далее. И вот я каждый раз, вынеся бочку, переодевался и досматривал спектакль. А Жизели-то были: Семеняка, Павлова, Михальченко, Бессмертнова, Наташа Архипова, Нина Ананиашвили, Нина Семизорова – это были гениальные Жизели. А сейчас каждый раз, когда я читаю состав спектакля, я думаю: «Боже мой, несчастные люди, несчастный зритель».
А балет «Спартак» превратился просто в экспериментальный. Я от этих Крассов и Эгин просто в шоке, потому что такого не может быть. Мне очень жалко, потому что нынешние поколение вообще не видело хороших артистов. Эти артисты и половины сделать не могут, движения исчезают.
Я помню, как одна прима-балерина сказала другой, Народная артистка Народной артистке, она не сделала один пируэт в диагонали в адажио с Крассом. И та подошла и сказала: «Ты в своем уме? У тебя совесть есть?». А сейчас они половины не делают, они не могут поддержку сделать, как полагается.
Если бы я хоть раз танцевал так Французскую куклу в «Щелкунчике», как я видел в Большом, меня бы никогда больше не выпустили ни в одной роли. Люди, которые стояли в вальсе, в солистах вальса, что женщины, что мужчины, кто эти люди, как они пробрались к солистам вальса? Их место в крысах. Я все время сижу и думаю, как хорошо, что всего четверть зала и это мало кто видит.
И один единственный Солор – Родькин, который может сделать двойные ассамбле, как полагается. Все остальные не могут этого сделать. Зачем вы даете второй спектакль, третий? Они не могут делать это движение, Солора нельзя давать без двойного ассамбле. Если у вас нет педагогов, которые могут этому научить, тогда не давайте этот спектакль.
Единственное, чего я хочу, – это качества спектакля.
В Большом театре кассовое все, кассовые колонна и квадрига с люстрой – вот это касса. В Большом театре показывайте кого хотите, что хотите, фамилия директора может быть любая, как и дирижера, на сегодняшний день – это торговая точка. Оно давно было торговой точкой, но это была торговая точка со знаком качества, там не было проходных людей. Потому что на какой бы состав вы ни пришли, он мог вам нравиться меньше или больше – но был уровень.
А теперь уровня нет, теперь есть только рассказы о том, как «я наладил производство». Каждый директор рассказывает про то, как он пришел и улучшил то, что было, вот он наконец «поднял с колен» Большой театр. Да Большой театр в жизни на коленях не стоял, это вы приписали свое безвестное имя этому великому театру, потому что здесь были великие артисты и вы к этому не имеете отношения. Вы были никто, есть никто и будете никто, и вы не являетесь Большим театром.
Это ужасно, и не потому что я кого-то критикую, просто мне жалко, ведь очень много талантливых мальчиков и девочек работают в балете, очень много хороших певцов есть, голосов, жизнь которых проходит мимо, потому что им не дают развиваться правильно, не выстраивают репертуар, и люди, которые это делают, ничего в этом не понимают.
