Тогда же усилилась нападавшая на меня и раньше тоска по непонятно чему. Ни с того, ни с сего у меня появлялась уверенность, что прямо сейчас буквально у подъезда меня ждет нечто прекрасное. Поддавшись ему, я выскакивал из дома. Разумеется, никто меня не ждал, а на душе становилось мерзко из-за такого же беспочвенного ощущения, что я в очередной раз опоздал на встречу. Позже я описал это томление в стихах:
«Город – это всегда ночь, зима, иногда туман или дождь или крик. Город, кишащий улицами... Они расползаются, сплетаются, похотливо жмутся друг к другу, подмигивая фонарями. Город – это из крана капающие звезды, это стрела, натягивающая тетиву лука, это Рояль, заждавшийся рук твоих, это музыка тишины. Рояль погружен в себя, и только Город многопалой рукой гладит его сердце. Город – это слово, которое пробуется на вкус, как рахат-лукум. Он оживает ночью, когда глупые люди ложатся спать, а Охотник выходит на Охоту с открытым сердцем, и Город – величайший соблазнитель, шепчет свои тайны…
Рояль – это весы, и Город на чаше весов. Это рука, и знак, что пришел во сне. Это тропа, и Охотник на тропе Войны, и песнь сердца Охотника – молитва хищника, рвущего живую плоть. Это стрела и грудь, и вечная любовь между ними. Это сок Луны, сделавший меня Охотником, и превративший мою кровь в вино. Это ночь. Это я в лабиринте улиц, и их раздвоенные языки. Это Весть, которую я несу тебе. Весть, заставляющая смеяться и сжимать меч в пустой руке. Это пелена, упавшая с глаз, и лай собак позади. Это отзвук твоих шагов, и губы, зовущие: “Возьми меня. Мне скучно одной на ложе цветов. Этот праздник Весны наш, и роса пьянит влюбленных”. Это вечный вызов Охотнику, и тропа Войны. Это дорога к тебе, и мы в жертвенном танце огня…
Милая, это ветер. Он принес песню Луны. Она собирает на пир племя Воинов. Это праздник Весны, настал Час Охоты. Город зовет на тропу Войны. Уже горят жертвенные костры, и вскипает кровь моя. Сердце жаждет великой Битвы. Ты моя добыча и ты священный Враг мой. Как я люблю тебя! Это ты зовешь меня на пир племени Воинов. Это ты наполняешь мое сердце огнем, а душу песней. Это ты вкладываешь меч в мои руки, ты бросаешь Ночь к моим ногам. Это твой голос зовет: ”Охотник, где ты? Сегодня наша Битва. Сегодня праздник Весны. Сегодня Рояль разливает огонь по чашам. Сегодня он щедр на костры”. Жертвенный огонь, как поцелуй любимой. Только я и ты. Только у тебя я найду приют и ту песню, что гонит меня каждую ночь на тропу Войны, где каждую ночь мы играем в прятки с твоею тенью.
Обнажи сердце, ищущий. Устреми взор в саму суть его, услышь его голос. Воздуха и света жаждет оно, воздуха и света. Отвори сердце навстречу ветру. Он пригласит гостей. Первым приходит Город. Сокрыт лик его, а в глазах тьма. Печать на его устах. Отвори сердце Городу, войди в лоно его, испей, утоли жажду. Пусть несет он тебя к Океану. Ведь вода – его тайна. Океан – путь. Войдя в тебя, он посеет семя… И придет Ночь. Пелена падет с глаз. Ты увидишь тропу Войны и услышишь песнь Воинов. Взалкает душа твоя. Сбрось с себя все и ступи на тропу в наготе души своей, и тропа поведет тебя. Запоет лук в руке твоей, и попросятся стрелы на волю. Тогда увидишь ты врага своего. С врагом войдешь в круг, где пируют Воины. Там нарекут тебя охотником, а Рояль наполнит огнем чашу. Трижды пройдет она по кругу. Вскипит кровь твоя. Огонь разбудит семя. Сердце услышит Зов. Настанет Час Охоты.
Каждый из нас садовник, семя и сад для него. Семя дает великую жажду и свидание с Городом – рукой садовника, взглядом, обращенным внутрь, вершиной радости и глубиной печали. Он сажает семя в душе Охотника и устремляет его к океану. Он собирает Воинов. Рояль, этот дух семени, разжигает жертвенные костры и наполняет сердца любовью. Любовь превращает семя в росток, а тебя в Воина и дарит тебе врага. Поистине это царский дар. Враг силен и коварен, он ждет на тропе Войны. Он заставляет петь лук в руке Воина и обращает кровь в вино. Воин встречает врага своего с открытым сердцем, и песня рвется из груди его. Только в наготе души своей он поразит сердце врага стрелой. Любовь – начертано на ней. Тогда Враг откроет свою тайну и бросит Ночь к ногам Охотника. Благодарит Воин врага своего, и становится семя бутоном. Садовник теперь ты. Дни и ночи проводит Садовник у Цветка, согревая его любовью, дни и ночи, пока…»
Вскоре появился еще один симптом сумасшествия: я начал слышать голоса. Стоило мне лечь в постель, как целая толпа принималась болтать в моей голове всякую чушь. Во сне их сменял властный мужской голос. Он всегда доносился из-за спины и сообщал нечто предельно важное. Проснувшись, я не мог вспомнить, о чем мы с ним говорили.
Это выматывало, но обращаться к психиатрам я не хотел, так как считал это не сумасшествием, а результатом своих эзотерических опытов. К тому же неведомое не только пугало, но и притягивало.
Причем не только меня. Стоило мне окончить курсы экстрасенсов, экстрасенсами стали все. Товарищ сделал рамку и стал со всеми мериться биополем. В Алесе проснулся охотник за привидениями, и мы с целью установления контакта с потусторонними сущностями начали ночи напролет бродить по старому кладбищу. Контакты, кстати, у нас были. Стоило нам с чувством ожидания встречи сесть в укромном месте на скамейке, как сначала по телу начинали бегать мурашки, а потом перед нами возникало некое марево. Мурашки, кстати, были похожи на те, что описал в «Туманности Андромеды» Иван Ефремов. Мы одаривали марево любовью из анахаты, надеясь, что ему это понравится.
Нечто похожее обитало у Товарища. Его дом стоял на слоне бугра, и огород заканчивался в балке. Там всегда было мокро, а в дождливое время бежал ручей. В балке оно и жило. Периодически Товарища тянуло на подвиги. Однажды, он спустился к балке, и словно сказочный богатырь, вызвал живущее там чудище на поединок. Через несколько минут он почувствовал, что перед ним появилось нечто огромное, и его накрыла такая волна ужаса, что он в панике бежал домой.
Еще мы ходили по Аксаю, выискивая «плохие места». Одним из них был заброшенный дом в нескольких кварталах от дома Товарища. От него буквально веяло страхом. Однажды Товарищ попытался установить мысленный контакт с обитающим там «злом». Через минуту он, закрыв глаза, увидел там старца, который, строго посмотрел на него и сказал лениво:
- Кыш.
Это испугало нас настолько, что мы потом долго обходили тот дом десятой дорогой.
Настоящим экстрасенсом был отец Товарища, дядя Боря. Был он алкоголиком, вечно что-то мастерившим самоделкиным, и живодером. Любил вешать кошек и собак.
- Когда я вижу, как из их глаз исчезает жизнь, я испытываю такой кайф, словно она входит в меня, - признался он как-то мне.
Когда им овладевала жажда, он чуял спиртное сквозь любые преграды. Однажды Товарищ зарыл в огороде купленную на день рожденья водку, и Дядя Боря ее нашел, причем товарищ никому не сказал о своей покупке.
Жившую с ними тещу Дядя Боря ненавидел даже сильнее, чем любил водку. Временами он ставил на нее капканы – протягивал провод под напряжением по грядкам. Разок она попалась, когда пошла в огород за петрушкой. К счастью, все обошлось – напряжение в сети тогда было слабым.
- Так это я от наркоманов, чтобы не лазили, - ответил он домочадцам на их обвинения.
В другой раз его самого долбануло током. Вышел он поссать, и за провод струей и зацепился.
Как-то он попытался пойти на тещу в штыковую, но она засветила ему сковородкой по голове, и он, словно герой мультфильма, грохнулся в открытый погреб. После этого до самой ее смерти между ними шла холодная война.
Дальше всех нас зашел Птер. Он познакомился с какими-то колдунами и летал по ночам на шабаш, покидая для этого тело. К тому времени он уже плотно сидел на дури и откровенно гнал. Его мать дурь не курила, но была подстать ему.
- А я к колдуну иду. Порчу с прошлой жизни снимать. С этой я все поснимала, теперь надо очистить прошлую, - сообщила она мне как-то при встрече.
У Товарища я избавился от страха пауков, которых панически боялся с детва. Причем всех, кроме маленьких на длинных ножках. Мы называли их косарями или косиножками. Я точно знал, что они не кусаются, и спокойно мог взять такого в руки. Но при виде любого другого паука я буквально покрывался гусиной кожей. Так вот, однажды я решил воспользоваться товарищеским туалетом, которым служила деревянная будка на яме. Потолок там был ниже моего роста. Когда я зацепился за него головой, у меня перед глазами все стало оранжевым. Я сначала ничего не понял, зато потом… Оказывается, я головой зацепил паучье гнездо, и на меня обрушились наверно десятки тысяч оранжевых паучат. У меня внутри все словно оборвалось. И я… спокойно струсил их с себя и вернулся в дом. При виде меня Товарища чуть инфаркт не хватил, настолько мое лицо было белым… С тех пор к незнакомым и ядовитым паукам я отношусь с должной осторожностью, но того панического ужаса уже нет.
Получив диплом, я уволился с опостылевшего завода и устроился на работу в «Центр народной медицины». Дмитрия Алексеевича оттуда уже ушли, и он принимал народ на дому, вправляя спины, снимая порчи и леча все остальные болезни керосином. Надо отдать ему должное, мочу он не пил и другим не советовал.
Директором «Центра» был презабавный тип. Больше всего на свете он любил говорить. Не важно о чем. Он наслаждался самим процессом, и мог говорить часами. К сожалению, ему требовался слушатель, и он изводил нас постоянными собраниями, на которых рассказывал о перспективах развития «Центра», страны, планеты и вселенной в целом. Иногда он переходил от слов к делу, пытаясь реорганизовать работу «Центра», от чего у всех появлялась головная боль и позывы к рвоте.
Перед трудоустройством он обязал меня пройти апробацию, которую проводил бывший преподаватель мединститута, доктор медицинских наук Николай Николаевич.
«Центр народной медицины» находился на территории экспроприированных у большевиков обкомовских дач, поэтому вместо корпусов там были симпатичные дачные домики. Один из них он арендовал. Называлась его богадельня «Центр медико-биологических исследований Даузер при АН СССР». Все почему-то думали, что Даузер – это фамилия Ник-Ника. Кроме апробации занимался он физиотерапией с применением новомодных тогда лазеров и магнитотронов.
Проходила апробация следующим образом: Подключенный к аппаратам ЭКГ и ЭЭГ пациент сидел в кресле спиной ко мне. Периодически Николай Николаевич показывал мне карточки с заданиями. При этом пациент не знал, когда я начинал и заканчивал с ним работать. Результат моего воздействия отражался тут же на электрокардиограмме и энцефалограмме пациента.
Позже по этому поводу доктор Добренький шутил:
- Наш экстрасенс проверен электроникой.
«Проверено электроникой» тогда писали на отечественных презервативах.
Определили меня в массажное отделение, занимавшее показавшийся мне милым девятый домик. На первом этаже трудились массажистки, а на втором жил и работал заведующий отделением Татарин Гена: экстрасенс, аферист, бабник, массажист и алкоголик.
Работать было весело. Тогда мы работали за живые деньги, получая неплохой процент от выручки, и работали с удовольствием. С еще большим удовольствием отдыхали.
День рождения массажистки Веры, пришелся на мои первые дни на новом месте. Гена с утра пораньше привез ей шикарный букет цветов и бутылку в меру дорогого шампанского. В каждом домике была оборудованная кухня и ванная с туалетом. Угощения готовили все кроме Веры. Она под каким-то дурацким предлогом ушла «на пять минут» и вернулась только к началу застолья.
Девчонок это разозлило. Они и раньше не особо любили Веру за то, что, по их мнению, она слишком много воображала. Ее муж прозябал кем-то в администрации, а в свободное от работы время считал себя лучшим другом Гены. Дружили они той дружбой, что воспета на страницах не одной тонны макулатуры. Они делили все: кров, еду и даже Веру, о чем муж, как ему и полагалось, не догадывался. Наверно он был единственным, кто не знал о Гене и Вере. Вера была далеко не единственной любовницей Гены. Он пробовал все, что давало. Часто приходили одновременно несколько соискательниц его любви. В таких случаях он предпочитал куда-нибудь спрятаться и ждать в засаде, пока слабонервные и дети не покинут зал, и выходил на свет божий, когда оставалась сильнейшая.
Нередко он поступал, как последний мудак. Однажды он заявился к Вериному мужу и сказал, что они с Верой любят друг друга и хотят быть вместе.
- Да нахер ты мне нужен, - ответила Вера на предложение Гены руки и сердца. – Одно дело проводить с тобой время, но жить...
Хлопнув дверью, она увела мужа-бизнесмена у подруги и зажила с ним на зависть всем. Что же до мужа, то он так и продолжил дружить с Геной.
Но вернемся на день рождения.
- Ты не мог бы ее разрубить, а то с такими ножами… - попросила меня миниатюрная массажистка Ирина после безрезультатных попыток расчленить курицу. Она тогда еще не знала, что у меня с головой не все в порядке.
Надо сказать, что тогда меня съедала мысль о собственной классности, и о покорении Мира. Дело было не только во всеобщей атмосфере покорения вершин. К тому времени мама обошла уже дюжину гадалок, и все твердили, что я замечательный, и что впереди меня ждет невообразимый успех и восхитительное будущее. В своем воображении я был пупом земли и центром вселенной, и выглядел соответственно. У меня было несколько не дорогих, но вполне приличных костюмов, пара дюжин хороших рубашек и около 60 галстуков. Так что меня вполне можно было принять за приличного человека.
- Эта дрянь прочная? – спросил я, показывая пальцем на выдвижную разделочную доску кухонного стола.
- Должно быть.
- Тогда это делается так, - сказал я и со всей дури грохнул курицу хребтом об угол разделочной доски.
Курица оказалась прочнее. Едва мы закончили починку стола, на кухню влетел Гена.
- Девчонки, вы про гуся не забыли? – спросил он с порога.
- Какого еще гуся? – удивилась Ирина.
- Как какого? Вы чего, девочки. Я же сказал, что гуся привез. Его надо ощипать и запечь.
- Его еще щипать надо?
- Тут дел на пять минут.
- Да пошел ты со своим гусем! Сами с Верой его и ощипывайте!
- Вам привези, да еще не так…
- Ты умеешь с гусем обращаться? – спросила меня Ирина, когда Гена умчался к себе наверх.
- Только так, - ответил я, беря гуся за шею и делая несколько возвратно-поступательных движений.
- Фу, пошляк.
Вскоре мысль о том, куда стоит засунуть Гене гуся, сплотила коллектив в желании воплотить ее в жизнь. Положение спасла Ольга, штатная маникюрша при сауне, зайдя к нам на огонек.
- Гусь? Тоже мне проблема, - отреагировала она на жалобы девчат. - Берешь гуся за членик… - продолжила она, беря птицу за шею.
Когда стол был накрыт, появилась, сияя счастливым лицом и свежим маникюром, Вера.
- Вот сука! Пока мы тут гробимся, она маникюр делает. И хоть бы спасибо сказала! – выразил кто-то всеобщее мнение. Тут же после этого поступило предложение выпить ее шампанское, что и было сделано без промедления.
В тот день я напился до беспамятства. Помню только, как, поливая Гену вином, кричал:
- За здоровье молодых!
При этом мое поведение воспринималось, как вполне нормальное, так что пьян был не только я.
Нажрался я потому, что больше года был отравлен ведической духовностью и не пил, не курил и не ел мясо.
Вскоре у меня возникла основанная на взаимном подначивании дружба с девчонками. Больше всего доставалось Эмме. Несмотря на свои за 30, выглядела она замечательно. Разумеется, я не упускал случая приколоться над ее годами, и, приходя утром на работу, говорил ей:
- Привет, старый плавучий чемодан.
Пригласили девчонки перед каким-то праздником парикмахерских дел мастера. Эмма сделала себя по полной программе: маникюр, педикюр, стрижка, прическа… Как тут не подколоть.
- Эмма, ты такая красивая, что у меня язык не поворачивается назвать тебя старым плавучим чемоданом, - сказал я, при виде ее.
- Правда?
- Конечно. Ты теперь у нас новый плавучий чемодан!
Наиболее кровопролитные бои проходили с Ириной и ее подругой Людой. Ирина была миниатюрной, но сильной. Когда к ней на кушетку попадал очередной амбарный дядя, который кроме поликлинических поглаживаний ничего не видел, я говорил:
- Вы не смотрите, что она маленькая. Знаете, как она подковы гнет? А как под ее руками ребра ломаются? Ее из милиции за жестокость выгнали.
Массаж она делала достаточно хорошо, чтобы не опасаться, что кто-то воспримет мои слова всерьез. Шутить над ней было не безопасно. Стоило ее затронуть, как в бой вступала Люда, и они вдвоем разрывали меня на части. Когда им удавалось меня достать, я говорил:
- Девочки, глядя на вас, хочется стать педиком.
Подружился я с Ник-Ником, и он начал периодически приглашать меня на консультации.
- Звали? – спрашивал я.
- Да вот мне коньячок неплохой принесли. Садись.
Вскоре у нас появились 2 новых сотрудника: терапевт Касимов и иглорефлексотерапевт Добренький. В свободное от работы время я любил гулять с Добреньким по окружавшему домики саду и рассуждать о вечном. Обращались мы друг к другу на «вы» и не иначе, как доктор.
Добренький подсадил меня сначала на Генри Миллера с Маркесом, а потом и на Ошо. По мере чтения Ошо моя эзотерическая практика начала приобретать осмысленность. Но все равно я с нетерпением стремился к просветлению, надеясь обрести его если не в ближайшие недели, то, как минимум, в ближайшие годы. При этом я кидался от одной практики к другой, не осваивая толком ни одну из них. Потребовались годы, чтобы вулканическая деятельность моего сознания пришла в относительную норму, и там смогло зародиться нечто действительно разумное.
А вот с Касимовым отношения у меня были прохладные, так как он стремился к дружбе в одни ворота.
- Ты когда мне на консультацию будешь больных присылать? – периодически подкатывал ко мне он.
- А вы когда начнете биоэнергетику назначать?
- Да знаешь, они какие. Разноются. Вечно у них денег нет.
- Так отож.
Людей я не направлял к нему принципиально, так как тогда уже считал, что дружба должна быть взаимовыгодной.
Однажды из-за неумения дружить досталось Касимову от Ник-Ника. Приехали к Гене друзья, молодая пара с дочкой лет трех, отдохнуть и здоровье подправить. Видя, что деньги у них есть, Взялся Касимов дочку лазером подлечить. Причем за более чем щедрое вознаграждение.
По той же причине к ним подрулил и Ник-Ник:
- Не хотите пройти с ребенком лазеротерапию?
Те ответили, что уже ходят к Касимову.
- Тогда давайте пройдем компьютерную диагностику.
У него только-только появилась диагностическая программа, которая вроде бы показывала энергетическую картину человека, основываясь на китайском учении об энергетических меридианах. Разумеется, диагностика показала полный энергетический дисбаланс у ребенка. После этого Ник-Ник заявился с возмущенными родителями к директору: До каких пор шарлатаны будут детей гробить? Касимову досталось по полной.
Вскоре после этого мы с ним разговорились по душам.
- Ник-Ник мудак все-таки, - сказал мне Касимов. - Нахрена было так делать? При пациентах, при всех. Подойди и скажи прямо, что это твои бабки. Что я совсем дурак? Ничего не понимаю? Я же не включал этот лазер.
А пару недель спустя я удачно над Касимовым подшутил.
- Задолбала эта работа. Нихрена клиентов нет, - пожаловался он нам с Добреньким.
- Ни у кого нет, - поддержал его Добренький.
- А у меня совсем нет. Хлеба купить не за что.
- Вы директора часто видите? – спросил у них я.
- По несколько раз в день. Вызывает к себе и давай всякую херню нести. Задолбал уже, - ответил Касимов.
- Вот поэтому вам и не везет. У него аура плохая. Стоит его увидеть, как весь день везти не будет.
- Я и думаю, почему все наперекосяк, а тут вон что.
Через неделю вся прогрессивная часть трудового коллектива терялась от директора. Стоило ему выйти из кабинета, как все прятались, кто куда. Он мог бродить часами по «Центру», так никого и не встретив.
Во время очередной революции в «Центре» на пост директора вынесло Гену. Продержался он несколько месяцев, прекрасно понимая, что его уйдут, как только найдут время. Выжал из директорства все, что было можно. К концу своего правления Гена появлялся в «Центре» только глубокой ночью, пробираясь к домику тише любого ниндзи. Кредиторы были повсюду. Теперь их было, как звезд на небе. Гена будто обезумил. Он брал везде, где можно. Долларов по двести, а где и по пятьсот. При этом он подставлял всех, кого мог.
Примерно в это же время он познакомился с дочкой бывшего начальника ГАИ, известного своей безбедностью. Была она некрасивой двадцатилетней дурочкой (Гене было сорок) и считала себя прогрессивно развитой. Нахваталась она прогресса, учась в Москве, и он лез у нее отовсюду. Она до тошноты пичкала нас с Геной книжками по бытовой психологии и строила мне глазки. К тому времени Гена стал другом нашей семьи, и часто приезжал к нам на дачу то с бабами, то с друзьями.
Вскоре они поженились, и Гена понял, что влип. Ему не повезло с приданым, ради которого он женился. Богатый тесть жил сам по себе. Он мог распить с Геной бутылочку другую, но менять фамилию на Спонсор не собирался. Теща была вылетая мадам Стороженко. Гена летал у нее, как пчелка.
В его обязанности входило снимать с нее сапоги, чистить свинарник, пахать в огороде, приносить деньги, быть всегда под рукой и выполнять прочие разовые поручения.
Насытившись семейной жизнью, Гена по-английски свалил из Аксая, «забыв» вернуть людям деньги. Около года от него не было ни слуха, ни духа. Потом он позвонил моей маме по телефону. Сообщил, что он в Краснодаре, и что у него там семья. Еще через полгода он объявился и стал заходить примерно раз в месяц, рассказывая каждый раз новую версию своего бытия.
В день десятилетия «Центра» Гена заявился без приглашения к нам на дачу с двумя парами. С Аней и Галей, они вместе работали, те прибыли с мужьями. Гена пообещал им широкомасштабное празднование юбилея: Старые товарищи по партии, шашлыки, салют и сам господин Президент в качестве свадебного генерала. Реальность заключалась в запертой двери, теплой водке и колбасе с помидорами без соли, так как приперлись они туда раньше нас.
Видя, что все далеко не так, как обещал Гена, Аня с мужем умчались, даже не попрощавшись. Вторая пара порывалась уехать каждые полчаса, но, в конце концов, решила остаться. Галя деловая, как десять копеек. Пальцы веером. Каждые пять минут:
- Мы же деловые люди, - или, - у меня достаточно бабок…
Будто ее кто спрашивает.
Муж на восемь лет моложе ее. Он только что вернулся из Чечни, и был слегка не в себе. Ему Галка пела о великой любви, но маме после выпитого призналась:
- Вы не обращайте на него внимания. Он немного того, зато бабок!
- Надо его специалистам показать, - предложила по простоте душевной мама.
- Зачем? Пусть уж таким остается, а то еще поумнеет.
Он буквально плясал вокруг нее. Одевал, обувал, ухаживал за столом, слушал с открытым ртом. Плюс ОКД и КЗС на отлично. Зачем такому умнеть?
Вскоре Гена окончательно опустился. Отовсюду его выгнали и, пока было тепло, он ночевал у меня на даче под навесом. Мое терпение лопнуло, когда он пьяный приперся к нам домой в 2 часа ночи. Сначала мы хотели просто не открывать, но он оказался настойчивым сверх всякой меры. Тогда я послал его открытым текстом.
После этого он надолго исчез из моей жизни и объявился где-то за год до смерти мамы. Причем объявился на даче, куда он приходил ночевать под навес, когда нас там не было. После себя он оставлял пустые бутылки и объедки, а один раз насрал посреди двора. Попадись он мне, я бы доходчиво объяснил, что моя дача не приют для бомжей, но застать его там мне не удалось.
Среди клиентов тоже попадались занимательные персонажи.
Обратился ко мне знакомый.
- У меня дед от рака помирает. Его уже выписали из больницы. Ты не мог бы с ним позаниматься? – спросил он
- Если бы я умел лечить рак, я бы работал не здесь, - ответил я.
- Да это понятно. Надо просто поддержать человека морально. Он же видит, что врачи от него отказались, понимает, что к чему.
- То есть ты хочешь, чтобы он думал, будто я его лечу? Потому что реально я помочь ему не смогу, - уточнил я.
На этом и договорились.
Привез он меня к деду. Тот лежал, отвернувшись к стене, разговаривать со мной не хотел. Благо, мне его разговоры не нужны. Я помахал над ним руками и вернулся домой. После пятого сеанса дед ожил. Начал с постели вставать, на бабку покрикивать. Все-таки моральный дух – вещь сильная. После последнего сеанса у меня состоялся разговор с бабкой и сыновьями деда. Знакомый мой был ему племянником.
- Вы можете гарантировать, что он поправиться? – спросила бабка.
От этого вопроса я охренел.
- А разве Сережа (мой знакомый) вам не сказал, что я здесь только для поднятия морального духа вашего деда? – спросил я.
- Сказал.
- Ну, так чего вы от меня хотите?
- Дело в том, что у нас нет лишних денег. Вы понимаете?
Дед вскоре умер, а позже Сережа признался, что они испугались, что дед встанет. Они уже его имущество поделить успели, а тут ему стало легче.
Продолжение следует.