Глава шестая.
Буржуйка, очищенная от мокрых щепок, трещала. Языки пламени облизывали кастрюльку с супом. Сквозь крышку шёл струйкой аромат вкусной тушёнки.
Спирька сидел на полу. Левой ручонкой держал целлулоидную уточку, попеременно запихивал в свой беззубый рот то нос, то хвост и кусал и мял. А правой пытался посадить на колени одноглазого мишку, белохвостую кошку и зайчонка. Они падали, а он сажал и сажал, всё это он проделывал сосредоточенно и серьёзно.
Любка сидела у окошка и штопала грязную, рваную Васюткину рубашку.
Когда Любка вошла в комнату и более менее освоилась, она заметила на стуле рубаху. Взяла её. Васютка подлетел и стыдливо, грубо потянул рубаху к себе.
- Не тронь, я сам.
Любка не обиделась и, продолжая держать рубаху, сказала:
- Василёк, не сердись. Ну, дай заштопаю.
Он вскинул на неё глаза, она вся улыбалась.
«Василёк!» его никогда никто так не называл. Даже мама и Валерик тоже, они его называли: Вась, Вася, Васютка. А она назвала: Василёк. Как красиво! Есть такой цветок – Василёк. И Васютка принёс ей коробку с нитками и иголками.
Стол накрыт. Суп клубится аппетитным паром.
У Васютки и Спирьки вымыты руки, а Любка опять кочевряжится. Ну, немножко, для порядку, поломалась и хватит. Ну, прямо обидно. В животе урчит. Суп вкуснятиной ударяет в нос. Грядки пить хотят, ведь тревога задержала, а она, фу ты ну ты, отвернулась да ещё в окошко смотрит.
И вдруг Васютка выпалил:
- Люб, Любашенька, слушай! За стол ты садись, - он сделал паузу и не знал, как дальше. Ещё раз повторил. – За стол ты садись.
Посмотрел на суп.
- Суп жирненький кушай. И на нас не сердись.
Спирька залился хохотом. Он первый раз в жизни слышал стихи. Любка тоже засмеялась.
- Ну, повтори, повтори ещё раз.
Васютка сам не ожидал, что так получится.
- Ну, что ты молчишь? Повтори ещё раз, они мне нравятся.
- Суп будешь есть? – сразу же поймал её на слове Васютка.
- Буду, – снисходительно уступила Любка.
Васютка, дирижируя кулаком в такт громко, чётко повторил. Они ели дружно. Василёк и Любаша из одной тарелки, а Спирька из блюдечка. Не Спирька не зевал, он ел сразу с трёх ложек.
Вместо хлеба были картофельные лепёшки из очистков. Когда горячие, они такие вкусные. Холодные, правда, тоже ничего. Но горячие лучше. Они в тысячу раз вкуснее этих, из дуранды и всяких там шрот и из ещё чего-то. А эти – румяные, немножко даже похрустывают.
А делаются они очень просто. Берутся картофельные очистки – кожура – тщательно промываются, потом через мясорубку, добавляется немного муки, если есть – яичный порошок. Хорошо туда немножко его насыпать. Всё это смешивается. Конечно, соли, и на сковородочке жарьте на постном масле. Язык проглотите! Это, правда, было в 1942 году, в блокаде.
Ребята вначале ели молча, только когда Любаша, церемонясь, пропускала очередь, Васютка возражал:
- Сейчас ты.
- Нет, ты.
- Ты пропустила.
Любаша подчинялась. Кормили по очереди Спирьку. Василёк гмыкнул. Любаша спросила:
- Ты чего?
- А у меня мотив в голове звенит.
- Какой?
- А вот, - он начал как-то неуверенно, медленно петь: «Люб-Любашенька слушай, за стол ты садись»…
Любашка вся зарделась и подхватила дальше «Супик жирный кушай».
В общем, им было весело. У Василька где-то глубоко – глубоко мелькнуло: за столом, во время еды, петь нехорошо. Но так как Валерика и мамы не было, он сам был хозяин. Любаша – гостья, значит можно.
Они расшалились до того, что Спирька, который на табуретке стоял на коленях, свалился на пол с кашей и со всеми игрушками. Стукнулся лбом здорово. Хотел зареветь, но ребята так смеялись над бесхвостой кошкой, которая была вся в каше, что Спирька забыл про лоб и тоже стал смеяться.
У Васютки было какое-то вдохновение. Он сразу же сочинил:
- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Спирька накормил кота…
Любашке понравилось, и она добавила:
- Кашка с ложечки упала. И в морду кошке попала. Ой, нехорошо.
Спирька заливался. Васютка тут же её поправил:
- И коту на хвост попала.
- Вот какой рассеянный, - Любка закончила, - с улицы Бассейной.
Васютка возразил:
- А Бассейной улицы сейчас нет, есть улица Некрасова, и наша Рылеева тоже есть. И они запели:
- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
- Спирька накормил кота,
- Кашка с ложечки упала,
- И коту под хвост попала.
- Вот какой рассеянный,
- С улицы Рылеевой.
Немножко нескладно, но ничего, зато правильно. Они пели песенку, мыли дружно посуду.
Спирька начал усердно тереть свой нос и глаза. Вот-вот начнёт капризничать. Для него нет дела до взрослых: война, блокада, пришло время спать – и всё.
- Ну, мы пойдём. – сказала Любаша. Спирька ухватил все игрушки и в рёв.
- Ты уложи его здесь, а я пойду, там грядки пить хотят.
- Ну, ладно. – согласилась Любаша. – А я постираю твою рубашку.
- Не надо, я сам.
- Вот тут я не послушаюсь. Иди. Вот Спирька уснёт, приду.
- А я уюсню, - сказал Спирька.
И тут же сладко зевнул и закрыл глаза.
Васютка почувствовал себя каким-то взрослым, самостоятельным. Он солидно поливал грядки. Дошёл до лука. Вспомнил Спирьку. Ему нужен лук, но лук ещё не поспел. У него его много. Вон сколько, почти пол-грядки, а Спирьке он нужен. Ну, можно же дать несколько кустиков? Нам хватит. Ведь Спирька-то маленький, ему очень нужен… Мама, она добрая, она сразу. А Валерик? Он сам же говорил: «Надо помогать друг другу». Да нет же, Валерик тоже добрый, он даст. Люба сама будет поливать. Он запел песенку, которую только что сочинили. Васютке стало так хорошо, так хорошо, как никогда.
А через голову, на Выборгскую сторону начали свистеть снаряды.
Поливая грядки, Васютка Любаше говорил:
- Вот я назначен командующим дивизии, я бы тебя тоже назначил командиром батальона. Но, - он вздохнул. – Нельзя. Ты девчонка.
- - Это ещё что? Почему? Разве женщины не бывают командирами батальонов?
- Нет, не бывают. – Решительно и авторитетно заявил Васютка.
- Но лётчики-то бывают!
- Лётчики – да!
- А зенитчики, разведчики, а…
- Бывают, - перебил Васютка. – Бывают и есть. Но командиром женщина быть не может.
- То есть как это не может? – вся трясясь от возмущения, говорила Любашка. – А вот я бы…
Но в это время появилась мать Сптрьки и Любки – Вера Степановна. Она была бледная и взволнованная.
- Ах, вот ты где! Я пришла домой, там всё стоит на плите, не едено. Я с ног сбилась, искавши вас. Ведь два обстрела было. Мало ли что? Я сердцем исходила. Где тебя шут носит? А Спиренька-то где?
- Да он у нас, - миролюбиво сказал Васютка.
- Голодный ведь?
- Сыт он, тётя Вера. Он у нас поел, а сейчас спит.
- И чего тебя носит везде, где не надо? Горе ты моё. – Вера Степановна была вся какая-то возбуждённая. Ей, видимо, нужна была разрядка, вот она и налетела на дочь.
- Дрянная девчонка, марш домой. Я тебя…
- Нет, Вы напрасно так, тётя Вера, - вставая во весь рост, начал Васютка. – Если бы Вы знали, какая она…
Любаша смотрела на него и вся как-то светилась. А через головы, на Выборгскую, продолжали свистеть снаряды.
