Глава третья.
Наклеивая и расправляя на большом щите у завода Ленина газету «Ленинградская правда», Валерик обратил внимание на статью «Год в школе». Там было сказано: «…частые бомбёжки, обстрелы, недостаток топлива, отсутствие света – всё это требовало от учителей и учащихся громадного напряжения (чтобы обеспечить нормальный ход занятий). По сигналу воздушной тревоги ученики с учителями спускались в бомбоубежище и продолжали уроки. Нередко в одном отсеке занимались два класса. Домашние задания ребята готовили у печки-времянки, при свете коптилки».
Валерик вспомнил, как в его школу, во время урока, попал снаряд, и осколками тяжело ранило двух девочек из десятого класса. Валерик вспомнил, как вся школа три дня приводила в порядок здание, и занятия снова возобновились. Вспомнил, как рядом разобрали деревянный забор и им топили школу. Дрова кончились, занятия всё равно продолжались.
«…когда мы брали мел, чтобы писать на доске, - вспоминает ученик восьмого класса 166-й школы Юрий Желудёв, - руки моментально замерзали. Что руки? Чернила замерзали и с начала осени, да и всю зиму, все записи приходилось делать карандашом. Пальцы коченели. Мы дули на них, прижимая руки к щекам, прятали под пальто и всё-таки писали».
- Правильно, Юра! - сказал громко Валерик, - такое было и со мной.
- С кем это ты балакаешь? – услышал вдруг Валерик. Перед ним стоял солдат, в пыльных ботинках, в обмотках, с вещевым мешком за плечами.
Валерик смутился.
- Да, вот тут прочёл статью о школе. Ну и всё правильно.
- Правильно говоришь. А что пишут о фронтах? Что под Воронежем?
- «Напряжённые бои идут на многих участках, на западных и северных подступах к Воронежу».
- На подступах, говоришь, - сказал со вздохом солдат. – Опять на подступах.
- «От ударов с воздуха,- продолжал читать Валерик, - враг несёт огромный урон. За один только день лётчики уничтожили 64 немецких танка, 109 автомашин, 35 повозок с пехотой и боеприпасами.»
- Это ему булавочные уколы, - снимая с плеч мешок, усаживаясь, с горечью сказал солдат.
- Ну, разве можно так говорить? – укоризненно перебил Валерик. – Вот почитайте, что сегодня говорится об итогах двухмесячных боёв на советско-германском фронте.
- Каких это двухмесячных?
- С 15 мая по 15 июля 1942 года.
- Ну, и что там говорится? – закручивая цигарку, не глядя на Валерика, спросил солдат.
Валерик решил провести «просвет-работу», оставить так нельзя. Надо разъяснить солдату. Солдат, видимо, отстал от событий. Валерик сел и начал, не торопясь, читать. «…ожесточённые бои на советско-германском фронте с 15-го мая по 15 июля ясно выявили то новое, что отличает борьбу в 1942 году от борьбы 1941 года».
- А что это за новое? – глубоко затягиваясь табачным дымом, спросил солдат.
- А Вы слушайте. «Это отличие состоит в том, что возросшая организация и стойкость Красной Армии в борьбе с врагом принудили немцев сразу вводить в бой основные силы и резервы своих армий. Нести огромные потери людьми и техникой».
- Ну и сколько они потеряли?
- Не забывайте, только за два месяца, - предупредил его Валерик, - за два месяца. «Немецко-фашистские войска потеряли убитыми, ранеными и пленными не менее девятисот тысяч солдат и офицеров».
- Это что же, почти миллион?
- Да, миллион, - подтвердил Валерик. – Из них триста пятьдесят тысяч убитыми. Две тысячи орудий всех калибров, до двух тысяч танков, не менее трёх тысяч самолётов.
- Это за два месяца?
- Да, за два месяца.
- Вот это да! А наши сколько?
- «…Красная армия, - продолжал читать Валерик. – потеряла за этот же период триста девяносто девять тысяч человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Тысяча девятьсот пять орудий всех калибров, девятьсот сорок танков и тысяча триста пятьдесят четыре самолёта».
- Эх, и здоровая там идёт катавасия.
- «Правда, - продолжал читать Валерик, - в ходе этих боёв Советские войска оставили ряд районов и городов, но нанесли гитлеровцам огромный урон в людях и технике».
- Ох, - скрипнул зубами солдат. – Они, гады, подбираются к моим местам. Я-то, - тамошний.
- Вот тут дальше сообщают, - продолжал Валерик.
- Ну, ладно, милок, спасибо. Дай-ка мне газетку. Я уж тут сам просмотрю, что делается у нас под Ленинградом, а ты занимайся своим делом, а то я оторвал тебя от дела-то. Сам-то я за медалью иду, вызвали меня.
- А какую же медаль получать будете?
- «За отвагу», в разведке был, забросал гранатами, ну и трофей принёс. Документы-то оказались важными, ну и… наградили. Дали отпуск, ну и… чтобы начальство повидало. Ну, там что б и в театр сходил. Только куда – не знаю.
- Да у нас один театр – Музкомедия.
- Один говоришь, а что там сегодня идёт?
- Сегодня? Сейчас посмотрю. У меня есть программка, - сказал Валерик. Вот: «Три мушкетёра».
- Это что же, Дюма, значит.
- Нет, по Зощенко. Смешной, говорят, до ужасти.
- Ну, ладно. Ты делай своё дело, а я почитаю.
Валерик доклеил газету и подошёл к солдату.
- Вот тут, сынок, и о нас написано, - сказал солдат.
- Где?
- Да вот, описано, как было.
- О чём?
- Понимаешь, милок, почти полмесяца тому назад, а точнее на рассвете в четыре часа пятнадцать минут двадцать шестого июня, наш орудийный расчёт посылал снаряд один за другим в проклятое логово фашистов. За Ленинградцев трёх-пяти лет от роду. И у солдата, когда он об этом говорил, в глазах появился стальной отблеск.
Валерик вспомнил Васютку. Как он там?
- Маленькие детишки из очага, продолжал солдат. Всю зиму просидели в бомбоубежище. Выглянуло солнышко. Ну, они и потянулись к нему. Играли в скверике, кто в куклы, кто смотрел на зелёную травку, цветочки, кто копался лопаточкой в песочке, и в это время разорвался один снаряд, потом другой и пошло. Полетели куклы, лопаточки, ведёрки. Наш сержант Пахомов проходил мимо и всё это видел. Осколки с визгом неслись во все стороны. Всюду были крики и детский плач. Сержант командовал «цепочкой в укрытие, спокойно». Да тут всё описано. Ну-ка почитай.
Валерик взял газету и стал читать с того места, где указал солдат.
«На песке остались лежать неподвижно детские тела, над ними склонились подоспевшие дружинницы. Но им помощь уже была не нужна. Сержант поднял с земли маленькую рыженькую девочку. Девочка открыла глаза, взглянула на сержанта и вдруг потянулась к нему. Губы её разомкнулись, она хотела что-то сказать, но руки её внезапно упали, а губы так и остались приоткрытыми».
Валерик замолчал.
- Чего замолчал? Читай дальше.
«Через час, - продолжил читать Валерик, - сержант пришёл к заведующей очагом и спросил имена погибших детей. Он аккуратно записал в записную книжку. Карандаш его дрожал».
- Я тоже записал, - сказал сержант, - в свою книжку, когда будет суд над Гитлером, я суну в его проклятую харю наш кровавый счёт.
Он взял у Валерика газету и стал читать дальше.
«На рассвете двадцать шестого июня, орудийный расчёт сержанта Пахомова занял свои места. Сержант вынул из кармана записную книжку, на которой столбиком были записаны детские имена.
- Товарищи, - сказал Пахомов, - вчера враг обстрелял Ленинград, я сам видел, как фугаски и шрапнели на улицах и в скверике, где играли ребятишки, я сам видел.
- За Павлика Николаева, орудие, - огонь!
Команды следовали одна за другой. Пахомов после каждого выстрела делал пометку в записной книжке».
Солдат умолк, затянувшись цигаркой, и продолжил читать.
«Это был ураганный огневой налёт. Наблюдатель беспрерывно сообщал на батарею:
- Бьёт точно! Роща ходуном ходит. Вижу, как летят повозочные колёса! Поддай ещё!
И орудие поддавало. Четырнадцать имён, четырнадцать снарядов. В конце списка, пятнадцатым, стояло имя рыженькой девочки.
- Пятнадцатый я сам пошлю, - сказал Пахомов.
Он сам был и за наводчика и замкового. Пахомов тихо скомандовал:
- За Настеньку Пахомову, трёх лет от роду, орудие огонь! – и дёрнул шнур.
Раздался пятнадцатый выстрел, и сержанту показалось, что сквозь сизый пороховой дым ему улыбнулась рыжая девочка, Настенька Пахомова, его дочка».
- Слушай, милок, после паузы обратился к Валерику солдат. Дай мне эту газету, я её принесу на нашу батарею, нашему сержанту.
И Валерик дал. Разве можно было отказать солдату.
Только они попрощались, разошлись, как начался обстрел. Снаряды рвались там, в центре города. У Валерика внутри всё затрепетало. Мысли были о Васютке, а перед глазами стояли четырнадцать ребят и рыжая девочка Настенька Пахомова. Валерик побежал, как бы перегоняя эти страшные мысли.
