Глава вторая.
Васютка кряхтел, пыхтел, ажно высунул язык, а простыня почему-то всё время ложилась поперёк. Морщинилась и никак не стелилась. Почему у Валерика, почему у мамы получалось? А у него нет! Ему казалось: подумаешь, это всё просто. И вот когда сам взялся, оказалось… Да!
Покончив с постелью, Васютка отнёс чайник и чашки на кухню. Все жильцы были эвакуированы. И они с мамой и Валериком находились одни в большой коммунальной квартире во втором этаже. Были в самой маленькой комнатке – легче отапливать. В углу стояла «печурка-времянка». Труба выходила прямо в форточку. Васютка налил в кружку воды, взял веник и решил подмести пол. Набрал полный рот воды и хотел взбрызнуть как Валерик, но не брызнулось, вода полилась не на пол, а за рубаху и на подбородок и за шиворот. Он решил попробовать ещё раз. Взял в рот совсем мало воды и опять подул. Получилось лучше. На подбородок опять попало, тогда он подставил к подбородку ладонь и дул. Так Васютка постепенно учился, изобретал и преодолевал препятствия.
- Солдатам в окопах ещё хуже, - громко произнёс Васютка.
Эту фразу он слышал часто от взрослых в очередях, в бомбоубежище и от мамы, когда они садились за свой скудный обед. А почему солдатам хуже? Когда он видел солдат, ему было их жалко. Ему говорили: они воюют, сидят в окопах. Идёт война. А зачем она идёт? И папа сидит в окопах. Почему он там сидит? Напали фашисты. А зачем они напали? А какие они такие фашисты? Они звери. А какие звери? Он видел на картинках разных зверей. На картинках звери были не страшные, даже симпатичные: кошки, собаки, ну там тигры, львы, они тоже кошки, но большие и не страшные, волки, гиены – похожи на собак и тоже не такие уж страшные.
Вот змеи, они страшноватые и неприятные, но змеи – не звери. В одной сказке он видел зверя – змеиного, с тремя головами, открытыми пастями, высунутыми языками, вот это было страшно. Может, фашисты такие?
Когда воет сирена, а потом начинается обстрел или бомбёжка, взрослые говорят:
- Опять проклятый плюётся.
Васютка так себе и представлял, что это он, змей с тремя головами – воет и плюётся. От него – фашиста – идёт весь этот свист и грохот.
Он поделился со своим приятелем Колькой:
- Фашист – он такой, змеиный, с тремя головами.
А Колька ему ответил:
- Ничего подобного. Они такие же люди, как и мы, только немцы.
Но Васютка ему не поверил. Зачем людям, хотя и немцам делать войну, так выть и грохотать? Зачем? Нет, Колька ничего не понимает. Взрослые, конечно больше понимают, чем Колька, а взрослые говорят: фашисты – звери. А солдаты сидят в окопах. Солдатам хуже, а почему? Потому что они видят его страшного, змеиного.
Васютка подмёл пол, собрал мусор в кучу и только взял грязные вёдра, как в комнату ворвался Колька со словами:
- А Любка жрёт редиску.
Васютка пожал плечами и спокойно ответил:
- Ну и что? Пусть жрёт.
- Так из твоей грядки.
Васютка бросил с грохотом ведро и кубарем покатился по лестнице. В голове вихрем проносились картины: грядки разорены, грядки. Он вспомнил, как мама, Валерик, как он сам таскали землю с Летнего сада, с набережной Невы. Там был какой-то перегной, он был нужен, чтобы лучше росла редиска, морковка, картошка. Мама говорила, что она стояла целую ночь в очереди за семенами, потом с кем-то менялась. Они вместе копали, сажали, рыхлили, поливали. Каждый день ждали появления ростков. Волновались, взойдёт или не взойдёт. И вдруг они появились. Сколько было радости, Васютка хлопал в ладоши, прыгал. Они были такие маленькие, он хотел их потрогать, погладить, но ему не разрешили.
- Их нельзя трогать, они очень нежные и могут завянуть.
Васютка каждый день приходил к грядкам и подолгу наблюдал, как ростки становятся всё больше и больше. Вот появились и лепестки. Мама и Валерик возле каждого кустика сделали аккуратные ямочки и, наконец, разрешили ему поливать. Он поливал и разговаривал с каждым кустиком.
- Ой, как ты выросла, молодец - редисочка. Какая ты кудрявенькая, ну, что, пить хочешь? Я тебя попою. Расти, моя хорошая. А ты почему такая маленькая? Ну, ну, догоняй своих сестричек. Смотри, какие они большие. Я тебе побольше водички, может, ещё чего-нибудь хочешь? А вот мои морковочки, какие хорошие, пушистенькие, как ёлочки. Ну-ну, будьте паиньками, не деритесь, не обижайте редисочек, вы такие, розовенькие, красненькие, вкусные-превкусные. А как у нас картошечка? Умница! Ой, какие большие цветочки выросли и пахнут, как розы.
Хотя он и не знал, как пахнут розы, но он слышал – розы пахнут очень приятно, и он решил польстить картошек таким сравнением. И вообще, Васютка был хитрец.
Он был главнокомандующим всего растительного войска. И отвечал за него. И вдруг всё разорено. С таким трудом создавалось! И кто? Эта паршивая, худющая, большеглазая, белобрысая девчонка-Любка, этот дикий зверёныш разорил, сожрал редисочки, такие маленькие...
Запыхавшись, выбежал во двор и увидел, как Любка нагнулась, выдернула куст и стала жадно есть.
- Ты что делаешь? - заорал Васютка не своим голосом.
Любка резко обернулась, зыркнула своими глазищами и стремглав бросилась к воротам. Васютка большим прыжком побежал наперерез. Колька решил взять её в обход. Колька был больше их ростом – это давало ему преимущество. Он стал догонять девчонку. Любка, как затравленный зверёк, пыталась вырваться из этого кольца. Но Колька её настиг, схватил за платье. Она рванулась, платье затрещало. Она вся как-то съёжилась, собралась в один мускул и, забрав голову в плечи, стала ждать своей участи.
Васютка налетел на неё и стал остервенело колотить кулаками по спине. Потом схватил за косы и дёргал, дёргал. А Колька держал её, цепко обхватив поперёк талии. Любка с жадностью, боясь, что у неё могут вырвать куст, ела и ела. Она пихала в рот ботву, давясь, ела проглатывая зелень. Всё ела и ела.
Любка не чувствовала боли. У неё было одно единственное желание – поскорее всё съесть, чтобы у неё не отобрали, не вырвали, ведь так хотелось есть. Давно хотелось, она больше не могла терпеть и сорвала несколько редисок. Они такие вкусные, такие вкусные.
Любка знала, что делает нехорошо. Знала, что если увидят, то будут ругать и, вероятно бить. Она всё это знала. Но ничего не могла с собой поделать.
После того, как построили Дорогу жизни, с продовольствием стало лучше. На карточку стали выдавать не 125 граммов хлеба, как зимой сорок первого года, а уже 300 и даже 400.
Всё равно за обедом Любка получала самый маленький кусочек хлеба, самую маленькую порцию каши, саму маленькую порцию супа.
Сахар отдавали братьям. Мать говорила:
- Ефрем у нас единственный мужчина, ему нужна сила. Он работает на заводе и туда приходится далеко ходить. А Спиридон, - Спирька, маленький, ему два годика, его надо поднять, - он тоже мужчина. Мать вздыхала. – Ничего, ничего, мы, как кошки, выживем.
Любка не знала, «как кошки», она знала только одно: она хотела есть. Любке было девять лет.
Васютка продолжал колотить куда попало, оглянулся на грядки – как будто целы. Он бросился туда. Колька, наконец, выпустил Любку. Она упала, быстро поднялась и побежала.
Все грядки были целы. Только вот эта, самая первая, которую Васютке доверили, самая любимая, пострадала. Зияли две большие лунки – это она вырвала. Самые большие, самые спелые, сожрала. И веточки морковные сломаны, - это она сломала, когда удирала. Васютка присел на корточки и осторожно попробовал их выпрямить, но они беспомощно падали. Васютка чуть не плакал, так жалко было.
- Напрасно. Дело пропащее, - сказал подошедший Колька, - Брось, вырви. Давай съедим!
- Нет, как можно. Нельзя.
- Они же – фьють – пропали.
- А, может, не пропали, может можно их этого…того…починить…
- Вот, дурья башка, они сломаны, они расти не будут.
- А почему не будут?
- Так ветки-то сломаны.
- Ну и что? А корни-то остались. Это как на голове волосы. Их остриги, они того, опять вырастут.
- Ну и башка у тебя. Так то волосы, а то ветки у морковки.
- А ты откуда знаешь?
- Вот и знаю.
- А вот и не знаешь.
В это время пришли из соседнего дома ребята во главе с большеухим Мишкой. У них за плечами были палки на верёвках.
- Давай, в войну с фашистами.
Долго спорили, кому быть фашистом. Фашиста не нашлось. Васютка и Колька наотрез отказались, они помнили, когда Жоржика брали в плен, ему здорово доставалось. Жоржик недавно эвакуировался на Большую землю, а вот другого фашиста нет. Попробовали играть в воображаемого фашиста. Но было неинтересно… всё время путали в какой стороне воображаемый фашист. Никак не могли договориться. Одни говорили: давай вот сюда, а другие – нет, лучше туда. Спорили…спорили… с войной ничего не вышло. Тогда решили играть в «палочку-выручалочку».
Вот тут-то с Васюткой произошла катастрофа. Он решил всех перехитрить и спрятался в железную трубу. Туда-то он влез, а обратно вылезти и не смог. Как-то там перевернулся и забыл как, пробовал и так и этак. Но не выходило – застрял. В общем, Колька и Мишка стали его тянуть за руки. Тянули, тянули, больно было спине, царапало сильно. И даже кровь шла. Васютка вылез оттуда, вымазанный в грязи, в ржавчине и рубаха порвалась. В таком виде направился домой. Его остановила сторожиха тётя Поля.
- Хорош, хорош, и не стыдно. Уже большой и так вымазался. Тьфу, озорники! Я бы вас всех палкой, и война на вас, окаянных, не действует. Что это у тебя на спине? Так располосовал. Идём в медпункт.
- Не пойду, - робко запротестовал Васютка.
- Поговори тут у меня, заражение ещё получишь. Идём! – она крепко взяла его за руку и повела в жактовский медпункт.
В жакте дежурила «вечная дежурная» Ольга Владимировна – жена инженера энского завода. Ольга Владимировна вздёрнула на лоб очки, отложила книгу «Дон Кихот» и с любопытством посмотрела на Васютку.
Васютка смотрел на Ольгу Владимировну со страхом. Она ему показалась страшной, четырёхглазой, как баба-яга.
- Вот, пострелец, - проворчала тётя Поля. – посмотрите, что он наделал. – она резко повернула Васютку спиной, задрала рубаху. – вот как разукрасил, располосовал.
- Где это он так? – закашлявшись, скрипучим голосом проговорила Ольга Владимировна.
- А бес их носит, вымазался, как трубочист, рубаху порвал. Мать на работе, старшой тоже убежал, он дело делает, а этот пострелец носится, дерётся.
- Я не дрался, - каким-то не своим голосом произнёс Васютка.
- Не ври. Я сама видела, как ты дубасил Любашку.
- А зачем она редиску жрала?
- Жрала, жрала, - передразнила его тётя Поля. – А потому ела, что она голодная, понимаешь, голодная.
И вдруг ожгло. От неожиданности Васютка заорал, попытался вырваться. Это Ольга Владимировна смазала одну ссадину йодом.
- Стой, пострел, ещё не всё.
- Подожди, голубчик, - закашлявшись, как можно ласковее сказала своим скрипучим голосом Ольга Владимировна. – Ещё будет, миленький, неприятно. Ну, потерпи немножечко.
И опять ожгло. Васютка орал, ему казалось, этому не будет конца. От отчаяния, он попытался укусить руку тёти Поли.
- Ишь ты, кусается. Зубов нет, а он, у-у, щенок.
- Ну-ну, потерпи, голубчик, сейчас всё кончится, я подую.
Васютка ничего не хотел слушать, этот кашель, этот простуженный скрипучий голос, усиливал его ужас. Он слышал от бабки, что есть какой-то ад, где черти и ведьмы поджаривают грешников на сковороде. Так вот он, этот ад. И эта четырёхглазая ведьма его поджаривает. Болела и горела не только спина, ныло всё тело, голова. И вдруг он услышал:
- Ну, вот и всё, я сейчас подую. – Стало ещё больнее.
- Тётенька, миленькая, - взмолился Васютка, - не надо дуть! – и слёзы ручьями брызнули у него из глаз, и потекли, потекли грязными ручьями.
- Вот они, мужчины, йода боятся. А когда лупцевал Любашу, она даже не всплакнула, а ты думаешь, ей было не больно? А?
Спина у Васютки горела, но такой резкой боли уже не было.
- Ну, что стали за мальчишки, а? – продолжала тётя Поля. – вместо того, чтобы защитить девочку, её бьют. Её пожалеть надо, а её бьют. Ты же мужчина, ты должен быть сильным, мужественным, а ты что делаешь? А? Бьёшь слабенькую, голодную, несчастную девочку.
- Да, рыцарство ушло, - вздохнула Ольга Владимировна.
Васютка к боли привык или действительно стало не больно. Он повернул голову.
- Подожди, - снова закашлялась Ольга Владимировна. – Сейчас обсохнет. Посмотри картинки. Это Дон Кихот, он был настоящим благородным мужчиной, рыцарем.
Для Васютки это было новое, непонятное, но какое-то красивое слово – рыцарь. Как царь, но цари-то нехорошие, а тут – рыцарь?
- А рыцарь-то он того, хороший? – неожиданно выпалил Васютка.
- Очень хороший, - улыбнулась Ольга Владимировна.
Васютка посмотрел ей в глаза, она была без очков и стала вдруг добрая-добрая, симпатичная и даже красивая. И спине, вдруг, стало легче.
- Ну, как, прошло? – ласково улыбнулась Ольга Владимировна.
- Ага.
- Тебя вымыть? – предложила тётя Поля.
- Я сам, - пробурчал Васютка.
- А рубашку зашить?
- Я сам.
- Ишь ты, какой самостоятельный, ну, ладно, сам так сам.
- Я пойду.
- А что надо сказать? – с хитринкой спросила тётя Поля.
Васютка встал в тупик. А что надо говорить? Он посмотрел на тётю Полю, на Ольгу Владимировну. Они на него смотрели выжидательно. Они-то знали, что ему сказать, а он не знал. Ему ничего в голову не приходило.
- Ну, что смотришь, как баран на новые ворота, что надо сказать? – повторила тётя Поля.
Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и не знал, что они от него хотят. Он всегда знал, что надо говорить, за словом он никогда не лез в карман, слова, они как-то сами у него вылетали, а тут он действительно не знал, что говорить. И он глухо пробурчал:
- Не-е знаю
- Да, - сокрушённо проговорила тётя Поля. – бить – ты знаешь, орать, как зарезанный – знаешь, измазаться, как поросёнок, рвать рубашки, - всё это знаешь, а вот людям, которые сделали тебе добро, сказать им доброе слово, ты его не знаешь.
- Ну, какое же это слово? – опять закашлявшись, спросила Ольга Владимировна.
- Спасибо – тихо произнёс Васютка.
- Наконец-то, выродил, - со вздохом сказала тётя Поля – ты его всегда должен помнить и знать, и говорить его людям не тихо, а громко, во весь голос. Понял, дурья голова?
Васютка стоял, виновато переминался и хотел, как можно скорее, уйти.
- Ну, а за науку, что должен сказать?
- Спасибо! – звонко сказал Васютка и стремглав бросился из жакта.
Прибежал домой. Подошло время обеда, а за что приниматься? Сначала затопить печку, а потом вымыться или сначала вымыться, а потом затопить печку? Посмотрел на свои руки, увидел в зеркало свою грязную физиономию и решил всё-таки вымыться. Мыло он не любил, оно нехорошо пахло и почему-то всегда лезло и больно щипало.
Попробовал мыть руки только водой, но грязь не смывалась. Пришлось взять мыло. Помочил, повертел, оно выскользнуло и упало. Попытался взять, оно скользило и падало. Оставил его лежать на полу. Белая мыльная пена постепенно превращалась в серую, а потом в буро-чёрную. Струя смыла грязь, руки стали чище, но грязь ещё оставалась. Васютка осторожно, зажав крепко в кулачок, поднял мыло. Оно, вдруг неожиданно подпрыгнуло, но он успел его поймать другой рукой. Сжал, мыло подпрыгнуло, поймал, оно опять. Васютке понравилась такая игра. Он смеялся, что всё-таки это скользкое, непослушное мыло он укротил. Руки стали чистыми. Попробовал рукой мыть лицо. Тёр нос, щёки, подошёл к зеркалу, на него смотрела красная, размалёванная грязно-полосатая рожа. Он вздохнул, так как предстояло самое неприятное – мыть лицо этим… немножко намылил руки, набрал воды, зажмурил крепко глаза, фыркнул и начал быстро-быстро, тереть. Ощупью нашёл струю, высунул язык (у него была дурная привычка всегда помогать себе языком), на язык попала горькая, противная капля. Осторожно приоткрыл глаза. Как защиплет. Опять зажмурил и стал быстро брызгать, вода попадала на шею, на грудь, холодная струя поползла всё ниже и ниже. Рубаха была мокрая, а с зеркала улыбалась чистая вихрастая физиономия. Он вытерся, снял рубашку. Было зябко. Надо надеть другую. Другая рубашка лежала в комоде – она была новая.
Васютка надел её только один раз – в день рождения. Мама ему сказала:
- Будешь её носить только по праздникам.
Он всё-таки вытащил. Рубашка была нарядная, выстиранная, выглаженная. Что же делать? Одна рубашка была грязная, мокрая, рваная, другая – нарядная.
Васютка стоял, дрожал и думал, что вот не наденет он эту рубашку. Простудится, заболеет, умрёт. Мама и Валерик будут плакать. Ну что же он наделал? Почему не надел рубашку? Подумаешь, рубашка! Здоровье-то дороже.
Васютке вдруг стало себя жалко, и он даже чуть не заплакал. Вздохнул и надел. Подошёл к зеркалу, пригладил вихры. Он был такой красивый.
В животе пробурчало.
Валерик ещё с вечера сварил обед. Суп с картошкой и тушёнкой. Овсяная каша на постном масле. Суп он может есть сколько угодно, даже три тарелки, а кашу – половину, вторая половина – Валерику. В печурке дрова были уложены. Васютке надо было только поджечь бумагу. Валерик строго-настрого предупредил Васютку:
- Следи за углями, без надобности дверцу не открывай.
Васютка, сам, несколько раз уже разжигал печку, - этому научил его Валерик. Но однажды Васютка чуть не наделал пожара.
Это было ранней весной. Валерик копался во дворе, на огороде, Васютка был дома.
На печке стояла большая кастрюля с водой, для стирки. Васютка должен был подкладывать в печку щепки и чурки. Он удобно расположился на полу и из чурок и щепок строил мост. Потом открыл дверцу печки, напихал туда много щепок и стал наблюдать, как красные язычки начали постепенно охватывать одну щепку, потом другую, они трещали, лопались, стреляли, а Васютка наблюдал и продолжал строить мост. Расположился он очень близко у печки, ему было тепло, приятно. И вдруг, какая-то чурка, охваченная пламенем, разбухла, да как выстрелит, от неё отлетела обугленная часть и прямо на Васюткин мост. Васютка отпрянул. Щепки задымили и зашипели. Васютка растерялся. Комната начала заполняться дымом. Он попробовал одну щепку, чтобы бросить её в печку, но она больно обожгла ему руку. И уронил на кучу щепок. А сам от страха залез под кровать. Это кончилось бы катастрофой, если бы…
Валерик поливал грядки, осталась ещё одна. «Что там Васютка? Как бы не наделал там пожара, и опасения его оправдались. Только он вошёл на лестничную площадку, как почувствовал едкий запах гари. Сердце учащённо забилось. Открыл дверь. Комната была полна дыма.
Щепки уже начали загораться. Ещё одно мгновение и всё это могло вспыхнуть. Валерик начал быстро бросать в печку горящие щепки. Они обжигали руки. Щепок и чурок было много, они не помещались в печку. Тогда он схватил что-то из грязного белья, обхватив кипящую кастрюлю.
Дрова зашипели и потухли, продолжая ещё дымиться. Открыл окна. Тяжело дыша, стал искать, где же Васютка? Что с ним? А Васютка сидел в углу под кроватью и тихо-тихо всхлипывал.
- Васютка, вылазь, - как можно ласковее сказал Валерик. – Вылазь, вылазь, уже не страшно. Помоги мне, - от ожогов у него ныли пальцы.
Васютка испуганно, с полными слёз глазами, смотрел на Валерика, на растопыренные пальцы.
- Вон там, бутылка с маслом. Налей скорее в блюдце. Я помочу пальцы, а то, вот на этом, кажется, пузырь будет.
Валерик осторожно обмакнул пальцы обеих рук. От боли поморщился.
Васютке показалось, что ему тоже больно.
- Больно? – чуть не плача произнёс Васютка.
- Ничего, потерплю, - успокоил Валерик и внимательно посмотрел на братишку.
Васютка смотрел на него преданными глазами. Он переживал. Валерик улыбнулся. Васютка тоже. Ему вдруг стало хорошо, он успокоился и стал следить за пальцами, которые шевелились в масле. Валерик вздохнул. Глаза их встретились.
- Как же это ты? – укоризненно спросил Валерик.
Васютка почувствовал, что «хорошее» кончилось. Сейчас начнётся. И он быстро, заикаясь, начал говорить:
- Я, я не виноват. Это она сама выскочила. Я, я хотел, а она, га-аа-рячая.
- Дверца у печки была открыта?
- Открыта, - с радостью сказал Васютка.
- А я что тебе говорил?
Васютка молчал.
- Я тебе говорил, и не один раз: дверцу у печки надо закрывать, а ты?
Васютка молчал.
- Ты не послушался. Хорошо, что я пришёл. А если бы не пришёл? Что было бы? А?
Васютка молчал.
- Ты меня не послушался. Я тоже не большой, но всегда слушаюсь маму. А почему? Потому, что у неё больше опыта. Она предостерегает меня от плохого. Учит. Понял?
Васютка кивнул головой.
- У меня больше опыта, чем у тебя. Я тебе всё время говорил. «Держи дверцу у печки закрытой». Для чего? Чтобы не выскочил уголёк. А ты держал открытой и он выскочил. Пожар – это страшно. Сгорела бы наша комната. Сгорел бы весь дом. Ты бы принёс несчастье другим. А у нас сейчас война. Ты бы помог фашисту.
Васютка заревел.
Валерик почувствовал, что переборщил.
- Ну, ладно, - миролюбиво сказал Валерик. – Сейчас это прошло. Но в другой раз может не пройти. Это будет тебе урок. Прекрати реветь, ты всё-таки мужчина.
Васютка этот случай запомнил на всю жизнь.
