Вся человеческая история есть пример сосуществования коллективного и индивидуального начал. В эпоху, когда человек недавно слез с ветки и всё было общим, все решения род принимал сообща. Лишь позже, когда появилось слово «Моё», кто-то один, самый сильный и могущий отобрать кость у соседа, сказал соплеменникам: «Я самый ГЛАВНЫЙ!»
С тех пор и соревнуются в действенности авторитарный и демократический стиль управления, руководства. Но поскольку верховенство всегда сопряжено с ответственностью, по-прежнему актуальным является вопрос о том, что эффективнее: персональная или коллективная ответственность?
Конечно, монарх или какой-нибудь вождь мог испрашивать совета у лучших людей, но все эти советы старейшин, палаты лордов, боярские думы были лишь обычаем, политической практикой, но не законом. И знаменитое «Государь указал, и бояре приговорили» означало лишь общепринятую формулировку, а не обязательную процедуру. Всё изменилось на заре Нового времени. Те самые органы, которые верноподданнически советовали Государю лишь то, чего он сам решил, пожелали быть постоянным институтом власти наряду с первым лицом и стали требовать даже присяги от самого монарха. Крестоцеловальную клятву давал первый выборный русский царь Василий Шуйский, по некоторым сведениям что-то нечто присяги пробормотал и первый Романов, 16-летний отрок Миша.
С началом либеральной эпохи стало править бал коллективное творчество. Руководители научились мастерски избегать персональной ответственности, спрятавшись за спины советчиков. Управляло коллективное «НИКТО». А нет человека – и спроса нет. В России простые и понятные Приказы были заменены на мутные Коллегии с размытыми функциями. Любое элементарное решение приходилось долго и мучительно согласовывать с невероятным количеством лиц и учреждений.
Как это отразилось на эффективности, хорошо видно в военном деле. Тогдашние военачальники отнюдь не были ЕДИНОНАЧАЛЬНИКИ. Любой приказ буквально вымучивали на военном совете. Поэтому и сражений было немного (предпочитали «крепостя» в облоге держать), и решительность ведения боевых действий оставляла желать лучшего. Коллегиальный принцип ведения войны был доведен до абсурда в Австрийской империи. Австрийские командующие и думать не могли принять самостоятельное решение без его одобрения придворным военным советом империи – ГОФКРИГСРАТОМ. Поначалу сей орган вел себя скромно, но когда, в пору своего расцвета, стал диктовать свою волю войскам за сотни километров, как-то оказалось, что не стало уже у Австрии полководцев уровня Валлентайна, Карла Лотарингского или Евгения Савойского. Военачальники попросту стали бояться, да и разучились брать на себя ответственность. А когда встретились на полях сражений с армией, подчиняющейся воле одного человека, как часовой механизм работает от одной пружины, австрияки были неоднократно и позорно биты.
Современная европейская либеральная мысль однозначна: автократия, предполагающая личную ответственность, есть КАКА, в то время как демократический, коллективный, коллегиальный стиль руководства – однозначное ВАУ! А по-моему, коллективная ответственность рождает безответственность! Что я и собираюсь доказать на трёх эпизодах.
Эпизод первый. Спасительный, единственно верный
Слепое подражание западноевропейским образцам сказалось на русской армии постпетровского периода двояким образом. Безусловно, боеготовность армии выросла, она стала на равных меряться силами с военными машинами первоклассных европейских держав. Но наше сугубо национальное войско переняло некоторые «родовые пятна» наемных армий Запада и среди них – коллегиальный стиль управления войсками. Особенно это проявилось в Семилетнюю войну, когда российский главнокомандующий всецело был поставлен в зависимость от решений петербургской Конференции – аналога австрийского Гофкригсрата.
«Жалкую роль некоего «унтер-гофкригсрата» играла петербургская Конференция, заботившаяся лишь о соблюдении австрийских интересов и упускавшая из виду свои собственные. Здесь, бесспорно, сказалось влияние нашей дипломатии, являвшейся во все времена защитницей интересов чужих государств в ущерб таковым же своего собственного», – презрительно отозвался о подобной практике российский историк Антон Керсновский.
«Золотой век» Екатерины стал звёздным часом для нашей армии –
«творчество доморощенных потсдамцев было сдано немедленно в архив, и для русской армии наступила новая эра» (Антон Керсновский).
Наши полководцы перестали зависеть от мнения разнообразных навязанных свыше органов. Пропала боязнь ответственности, а военные советы стали рабочими органами командующего. Безусловно, и великий Румянцев, и гениальный Суворов, не говоря уже о могущественнейшем Потёмкине, были единоначальниками. Это было время, когда, по словам канцлера Безбородко, «ни одна пушка в Европе без нашего разрешения выстрелить не могла».
К началу наполеоновских войн всё изменилось. При Павле и его сыновьях снова стали возрождаться доекатерининские принципы военного строительства и вождения войск. По словам Керсновского:
«В общем же царствование Императора Павла не принесло счастья русской армии. Вахт-парадным эспонтоном наша армия была совращена с пути своего нормального самобытного развития, пути, по которому вели ее Петр I, Румянцев и Суворов, и направлена на путь слепого подражания западно-европейским образцам».
Повязанные инструкциями генералы вместо поиска неприятеля и его разгрома едва ли не большее время стали уделять интригам между собой. Перед началом нашествия Наполеон мог быть доволен: анализ боевых возможностей русской армии показал, что
«никакого настоящего единоначалия в русской армии не было, организация командования была ниже всякой критики». (Е.В. Тарле).
Да и после соединения русских армий под Смоленском ситуация не изменилась. Александр I не назначил единого главнокомандующего, а оставил прежний порядок управления: Барклай-де-Толли командует первой армией, Багратион – второй. П.И. Багратион подчинялся М.Б. Барклаю-де-Толли лишь как старшему по должности, как военному министру.
Наконец, в обстановке отступления и неразберихи в управлении войсками был назначен главнокомандующий, им стал М.И. Кутузов. 23 августа 1812 года он выехал в действующую армию. Не подлежит сомнению, что Кутузов ехал в армию с твёрдым намерением остановить супостата:
«Настоящий мой предмет есть спасение Москвы самой», – неоднократно повторял он в дороге.
Ознакомившись с состоянием дел, главнокомандующий отписал императору: «Москву защищать должно». Первоначальный план обороны Москвы строился Кутузовым как серия сражений: первое – Бородино, второе – между Можайском и Москвой, третье – у стен столицы. Михаил Илларионович рассчитывал на подход третьей армии Томасова и присылку обещанного Ростопчиным народного ополчения.
Бородинская битва спутала все карты. Всю ночь с 7 на 8 сентября шел подсчет потерь, и они оказались ужасны (пала треть армии). Поэтому Кутузов отменил своё решение поутру возобновить сражение, были прекращены земляные работы по сооружению новых редутов. Главнокомандующий дал команду к отступлению.
Однако и второе сражение – восточнее Можайска – не состоялось. Во-первых, попросту не нашлось подходящей позиции. Во-вторых, потери: в строю осталось менее 80 тыс. человек. В-третьих, стала таять надежда на подход армии Томасова, она ещё даже не подошла к Калуге.
11 сентября 1812 года армия подошла к Москве, оттягивать дальше решение было невозможно. Позиция, выбранная для сражения начальником штаба Л.Л. Беннигсеном, была небезупречна. Но Кутузов все-таки стал готовить битву у стен Москвы по линии Воробьевы горы – Поклонная гора. Войска стали рыть укрепления: редуты, флеши и т.п. Хотя и тут успех сражения зависел исключительно от подхода свежих резервов. К сожалению, московский губернатор Ростопчин проявил себя как хвастун и лгун, народное ополчение, о котором так много говорил губернатор, оказалось блефом. Возникло и новое обстоятельство – вернувшийся с рекогносцировки М.Б. Барклай-де-Толли категорически заявил о негодности выбранной для обороны столицы позиции. А тем временем армия Наполеона приближалась, и большой отряд неприятеля стал обходить русские позиции у Поклонной горы. Кутузов оказался перед необходимостью принимать тяжелое решение.
В такой обстановке 13 сентября М.И. Кутузов собрал военный совет в Филях.
Присутствовали:
1. Главнокомандующий М.И. Кутузов
2. Командующий 1-ой армией М.Б. Барклай-де-Толли
3. Командующий 2-ой армией Д.С. Дохтуров
4. Начальник штаба 1-ой армии А.П. Ермолов
5. Командир 3-го пехотного корпуса П.П. Коновницын
6. Командир 4-го пехотного корпуса А.И. Остерман-Толстой
7. Командир 7-го пехотного корпуса Н.Н. Раевский
8. Командир кавалерийского корпуса Ф.П. Уваров
9. Дежурный генерал армии П.С. Кайсаров
10. Генерал-квартимейстер армии К.Ф. Толь
Из высших командиров отсутствовали:
1. Командир арьергарда армии М.А. Милорадович – не мог оставить войска, сдерживал наступавшего неприятеля.
2. Начальник штаба главной армии Л.Л. Беннигсен – оскорблённый обвинениями в негодности позиции демонстративно отправился на повторную рекогносцировку.
Итого изначально на военном совете присутствовало 10 человек, включая Кутузова. С большим опозданием на совет всё-таки прибыл Беннигсен.
Главнокомандующий поставил на обсуждение один вопрос:
«Ожидать ли неприятеля в позиции и дать ему сражение или сдать оному столицу без сражения?» Мнения совета диаметрально разделились.
За оставление Москвы:
1. Барклай-де-Толли
2. Остерман-Толстой
3. Раевский
4. Толь
За сражение:
1. Беннигсен
2. Ермолов
3. Коновницын
4. Уваров
5. Кайсаров
6. Дохтуров
Таким образом, единодушное решение, на которое мог бы опереться главнокомандующий, выработать не удалось. Незначительное большинство было за новую битву. Вся тяжесть решения легла на плечи Кутузова. На свой страх и риск главнокомандующий взял ответственность на себя и приказал отступать. В «Журнале военных действий» зафиксированы ставшие знаменитыми слова:
«С потерянием Москвы не потеряна ещё Россия…»
Сказать, что решение Кутузова вызвало в русском обществе шок, значит ничего не сказать. Ровно 200 лет спустя после Смуты враг снова был в столице! Александр был взбешён:
«На Вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург», – писал император главнокомандующему.
По всей России разнеслись слова Александра: «Вы ещё обязаны ответом оскорблённому отечеству в потере Москвы».
«За отдачу столицы без боя» в Комитете министров был устроен суд над Кутузовым.
Стоически перенес полководец эти обвинения и уже через неделю, собрав армию в Тарутино, он чувствовал себя хозяином положения. Молчаливый, вечно дремлющий, никого не посвящающий в свои замыслы старик блестяще разыграл свою партию. Несомненно, он всё обдумал заранее, ещё до военного совета принял решение оставить Москву. Кутузов создал иллюзию неизбежности такого решения, а совет в Филях был лишь ширмой, прикрывающей замысел полководца. На это указывает гениальный по задумке и исполнению Тарутинский фланговый марш-маневр.
«Будут они у меня ещё собак есть», – сказал Кутузов.
Скоро и визави Кутузова понял, что попал в западню. Сидя в сожжённой дотла, оставленной жителями и обложенной со всех сторон партизанскими отрядами Москве, Наполеон стал лихорадочно искать выход из сложившегося положения. И понял, что нужно уносить ноги.
Решимость взять ответственность за судьбу страны, помноженная на выдержку, хладнокровие и трезвый расчёт, а также тонкое знание души русского народа, убежденность в том, что русские не смирятся и погонят завоевателя, позволили Кутузову спасти Россию.
Сбылось его пророчество:
«Уступление Москвы приуготовит неизбежную гибель неприятелю».
Продолжение следует.