Умер выдающийся режиссер Роман Виктюк
Господи, что за год такой! Ну да, високосный…
В день похорон Армена Джигарханяна не стало Романа Виктюка.
С Арменом Борисовичем у нас было не то две, не то три беседы, о Романе Григорьевиче я могу рассказывать много и долго. Удивительный был человек – во всех отношениях.
Предлагаемое вниманию читателей наше с ним интервью, если не ошибаюсь, 2001-г года, было опубликовано в петербургской газете «Смена», где я тогда еще не работал. Почему именно на нем я остановил свой выбор? Не потому, что речь идет о Высоцком. Перечитывая текст, я «зацепился» за следующий фрагмент: «Иногда мне кажется, что с ним (с Владимиром Высоцким) можно общаться - и сейчас. Я так нахально это говорю, потому что когда ставил на Таганке «Федру», ощущал его присутствие и даже говорил Эфросу: «Анатолий Васильевич, Володя нас слышит!» И это никакая не мистика».
Теперь они, все трое, общаются там напрямую. А нам дано великое счастье - слышать их пожизненно…
- Боже, как мне хотелось, чтобы у меня играл Высоцкий! – воскликнул однажды, уже после кончины «всенародного Володи», «немыслимый Роман». Ну вот, можно было б подумать, Виктюк - и туда же (своей славы мало!), если б не знать, что слова режиссера далеко не пустой звук…
- Роман Григорьевич, мы с вами еще не говорили о Владимире Семеновиче Высоцком…
- В середине семидесятых я был приглашен Олегом Николаевичем Ефремовым во МХАТ ставить пьесу Михаила Рощина «Муж и жена снимут комнату». Одну из ролей играл Сева Абдулов. И когда я понял, что мне для спектакля нужно пять или шесть песен Высоцкого, обратился к Абдулову, они были близкими друзьями. Сева переговорил с Володей. «Я-то готов, - сказал Володя, - но МХАТ – первый театр страны, театр, который контролируется Системой и обслуживает Систему! Я убежден, что из этой затеи ничего не получится!
Даже не знаю, в силу чего - наива или глупости, я не понимал степени серьезности, которая была со стороны государства в отношении к этому человеку. И мне казалось, что меня поддержит Ефремов – я в этом был убежден на 100 %! Да и Рощин успокаивал: «Не волнуйся, все будет в порядке. Те песни, которые мы решили включить в спектакль – замечательные, они не сатирические – лирические». «Дом на горе» я сделаю лейтмотивом спектакля!» - обрадовался я и отправился к Ефремову. А Олег Николаевич - без паузы: «Будут неприятности. Зачем нам это нужно?» Он, правда, мне посочувствовал, сказал, что все понимает, но… на афише Художественного театра фамилии Высоцкий быть не может.
Я продолжал репетировать. Сева Абдулов пел в спектакле все отобранные нами песни. Пришло время составлять афишу. Я ее четко себе представлял: «Песни – стихи и музыка Владимира Высоцкого» должно идти сразу после фамилии художника. Конечно же, Высоцкого вычеркнули сразу! Стало понятно, что в ту колонку, которая бросается в глаза, он не попадет. Но я понимал и другое, что не могу отступиться. Мне стали объяснять ситуацию, сложившуюся вокруг Высоцкого в Театре на Таганке, как он плохо себя ведет, как отрицательно к нему там относятся. Вывод следовал такой: «олицетворение советского театра» – «первый театр» не может сотрудничать с таким нехорошим человеком!
Я настаивал на своем: Высоцкий должен быть в афише! И его оставили в афише, но переместили и поместили среди бутафоров, костюмеров, администраторов – в тот венок, на который редко кто из зрителей бросает свой взгляд. И еще почему-то слово «песни» обратили в единственное число - «песня В. Высоцкого». У меня дома до сих пор висит эта афиша.
И, тем не менее, Володя потом меня благодарил за афишу. Оказалось, что он с ней пошел в Москонцерт. И там ему сказали: «Вот теперь у нас есть основание разрешить вам участие в концертах!» Володя был счастлив! Не знаю, может он что и преувеличивал. Сегодня даже можно сказать, что это неправда. Но то, что Высоцкий мне это говорил, может подтвердить Сева Абдулов.
Из Парижа приехала Марина Влади. И дома у Севы на улице Немировича-Данченко, Володя ей показал на меня: «Запомни этого человека! Он мне в жизни здорово помог!»
После мы не раз собирались в той тесной комнате за круглым столом. Многие сейчас из подобных посиделок делают что-то, а я говорю: это неправда. И думаю, так будет правильнее.
- Роман Григорьевич, в книге «Роман Виктюк с самим собой» вы пишете: «По натуре я труслив. В моей жизни встречался только один более трусливый человек, чем я. Александр Вампилов…»
- А вот это - чистая правда.
- Как же тогда соотнести вашу трусость и ваш поступок? Я думаю, что это был поступок, сознательный поступок.
- Ну, конечно! Когда Юлий Маркович Даниэль передавал одежду и деньги семьям политзаключенных Западной Украины, я возил все это. Он мне еще только предложил подумать, а я уже ответил: «Я готов!» Потому что я не мог по-другому себя вести. Ну, да, я труслив – по натуре. Но есть же преодоление! Иначе как бы я тогда ставил того же Вампилова. Петрушевскую! Не имея возможности поставить «Уроки музыки» Петрушевской на профессиональной сцене, я поставил в Студенческом театре МГУ, на Герцена, в двух шагах от кремлевской стены. Выпускали мы спектакль без «лита», то есть без разрешения. И играли!
- Вы помните свою первую встречу с Высоцким?
- Да. Это было на Таганке, когда Любимов репетировал Брехта - «Добрый человек из Сезуана». Теперь мне кажется, что эта самая первая Володина работа – самая впечатляющая. Я сразу почувствовал и энергетику его, и ауру… Слова ныне затертые, но так было! В нем уже тогда было таинство. И оно сохранилось до сегодняшнего дня, оно никуда не делось. Многим хочется из Высоцкого сделать загадку, и быстро, как бы по пунктам, ее разгадать. Но это не так. Высоцкий – великая тайна, к которой, чем ближе приближаешься, тем выше и глубже она тебя уводит.
Иногда мне кажется, что с ним можно общаться - и сейчас. Я так нахально это говорю, потому что когда ставил на Таганке «Федру», ощущал его присутствие и даже говорил Эфросу: «Анатолий Васильевич, Володя нас слышит!» И это никакая не мистика.
- У вас не было желания поработать с Высоцким как с актером?
- У меня была – клянусь! – замечательная мысль сделать на телевидении постановку по Шекспиру, где Высоцкий сыграл бы шесть ролей. Мы с Галей Скоробогатовой написали сценарий. Там не было Гамлета, а были другие главные шекспировские роли, которые Володя хотел, да так никогда и не сыграл. Мы уже оговаривали первый съемочный день. И вдруг все было остановлено! И я пошел к Лапину узнать, в чем дело. У Лапина на столе лежали «Бесы» Достоевского. Я не смог скрыть своего удивления: «Что это?!» - «Это моя любимая книга!» Я так обрадовался, что не удержался и попросил: «Разрешите мне поставить хоть две строчки из этой книги!»
Лапин посмотрел на меня удивленно: «Вы знаете, этот автор и эта книга нашему советскому народу не нужна!» Он с таким убеждением говорил, что не было никакого сомнения – говорит искренне. Тогда я стал просить за Высоцкого. И услышал: «Этот человек советскому народу тоже не нужен! Берите любого другого актера».
Вот так, Достоевский и Володя Высоцкий тогда, в том диалоге, были объединены вместе.
- Роман Григорьевич, существуют разные точки зрения – режиссеров, актеров, театральных критиков – о Высоцком – актере.
- Да, я знаю. Есть те, которые считают, что он очень средний артист.
- Некоторые считают, что в последние годы жизни он только начал раскрываться…
- Совершенно верно, говорят, что он – только-только… Но я был на всех репетициях, когда Эфрос репетировал с ним «Вишневый сад». На всех! Помню, как Володя слушал Анатолия Васильевича. А как он потрясающе играл! После Высоцкого никакого другого Лопахина принять я не могу! В нем было все – и человечность, и магия, и тайна, и колдовство! Вот когда я понял, что жизнь человеческая - непостижима, что разгадать человека нельзя, и что человек, по-видимому, диссонанс в мироздании. А Володя в своих ролях, в своих песнях этот диссонанс сумел превратить в гармонию!
- Последняя ваша встреча с ним…
- Тоже на Таганке. Это было время, когда Золотухин готов был подменять его в «Гамлете».
Я видел, я чувствовал, как Высоцкого в театре ненавидят и как ждут его ухода… Он всем мешал. Его никто не любил. Ах, как он был одинок в тех стенах! Как потом в тех же стенах был одинок Эфрос. Эфроса также ненавидели, также торопили его конец. А когда они ушли, все вдруг оказались людьми, которые их любили, это не так.
Вот, может быть, они еще и поэтому так нежно относились друг к другу – Володя и Анатолий Васильевич.
И Высоцкий, и Эфрос, и Федор Михайлович - одинокие души, они принимали одиночество как дар. Если бы не было одиночества, не было бы, наверное, тех творческих высот, которых они достигли.
- Вы сможете объяснить, что вас объединяло с Высоцким? Вы такие разнополюсные…
- Совершенно верно - разнополюсные! Я вот сейчас подумал об этом и… вздрогнул. Мы были два хулигана, он - с большой буквы, я – с маленькой. У него текст - такой жирный, а у меня - карандашиком, легко. Мы хулиганили – в творчестве. Но Володя был хулиган как бы - дворовый, а я - домашний, интеллигент-хулиган. Нас с Володей, конечно же, объединяло непонимание существующей партийно-государственной Системы, ненависть к ней. Хотя мы никогда об этом не говорили. Когда мы встречались - клянусь! - смех, улыбка, радость, шутка, рюмка, анекдот – вот что было первоосновой общения. И нежность друг к другу - внутри всего этого.
Я понимаю, что мой рассказ может кому-то напомнить анекдот, про то бревно, которое на коммунистическом субботнике вместе с Лениным несли двести с чем-то человек. И я думаю: Господи, зачем об этом говорить, зачем это вспоминать? Если б ты меня не попросил, я бы не стал этого делать.
Тем более, что я однажды рассказал историю с афишей по телевидению. Ефремов пожурил меня: «О чем ты говоришь! Он же был в афише! Шел следом за тобой!» Я сказал: «Олег Николаевич, я могу принести вам эту афишу, вами подписанную, и вы увидите, что он шел следом, но далеко за мной».
Сейчас, когда Володи нет, так легко всего понапридумывать. Так легко заняться литературой. Чем многие и занимаются. Это так недостойно его памяти. Я ничего не сочиняю. Что правда – то правда: в одной из книжек о Высоцком есть фотография: Володя, перекидной календарь, на календаре - мой телефон, и его рукой написано: «Позвонить Роману».
Автор текста - Владимир Желтов