В конце пятидесятых, начале шестидесятых, по неподтверждённой документами информации, в преступный мир начали внедрять сотрудников. Подготовленных и способных.
Они становились авторитетами, «фраерами козырными». Сформировался воровской институт, нечто похожее на совет министров. Министрами становились воры в законе – должность была введена с ведома и под руководством руководителей МВД и КГБ. Многих преступников сломали в особых, пенитенциарных(от слова раскаяние) учреждениях и они встали на секретную службу правопорядку.
Их контролировали «переодетые» и перепрофилированные сотрудники. Таким образом удалось контролировать тюрьму и частично преступный мир на воле. Однако с началом так называемой «перестройки», институт создаваемый годами, начал рушиться. «Смешались в кучу кони, люди…». Часть правоохранителей увлеклась доходами, а часть преступников, накопив жирок, обрела авторитет и власть, фактически государственного уровня.
Для меня «лихие девяностые» начались гораздо раньше, чем, собственно, «девяностые». После армейской службы, немного помыкавшись, решил, что советская журналистика остро нуждается в свежих силах и, по знакомству, явился к главному редактору «Советской России», Валентину Чикину. Для визита купил костюм в магазине у знакомой, по блату. Голландский, за сто тридцать.
Редактор сказал: "Пишите, я не против. В штат приглашу, когда начнёте печататься".
Через неделю напечатали мою первую статью, «Детективы из пятого «Б». Она была признана лучшей, за две недели. Был у них такой негласный двухнедельный конкурс. Признаюсь – мне активно помогала жена, адвокат. Третья, в графе «состоит в браке», но самая образованная и деловая. Это была единственная работа, сделанная в содружестве с кем либо. И была она лучшая из всего, когда-либо написанного мной.
Мой друг, Сергей, потомок декабриста Лунина, вырвавшись, как и я, из тесной армейской обстановки того времени, пристроился заместителем по розыску в отдел милиции на «Рижском вокзале».
В первый служебный день ему пришлось принять дело, связанное с гибелью пятиклассника.
Юра и Павлик гуляли в Тимирязевском парке. Подошли к железнодорожному полотну и решили перебежать на другую сторону. Именно, перебежать, поскольку, громко сигналя, приближался электропоезд.
Перебежать успел Павлик. Юра не успел. Его вскоре увезла, в предпоследний путь, специальная машина «РАФ». Павлик видел всё – страшный удар, полёт тела, людей, бежавших посмотреть, приехавших милиционеров и врачей. Схоронившись недалеко от места гибели друга, он сидел на земле и был не просто напуган. У него наступил паралич. Надолго. Потом, Павлик добрался до дома и на вопрос бабушки: "Что случилось?" Ответил: "Ничего, я устал и хочу спать".
Померили температуру – нормальная. Бабушка успокоилась и отстала. Через некоторое время позвонила бабушка Юры. Павлик сказал, что не знает, куда Юра пошёл. А вечером семья Юры узнала о трагедии…
На следующий день, Павлик заболел – приехавший врач установил, что у мальчика сильная депрессия и ему необходимо побыть дома. Педиатр написал рецепт и ушёл.
А, тем временем, директор школы, в которой учились Юра и Павлик, обронила в учительской: "Что-то, непонятно, почему Павлик не сказал сразу о происшествии. Мне кажется, что он мог его толкнуть".
Классная руководительница приняла эту фразу, как руководящее указание. Придя в класс, учительница поведала о случившемся и добавила, - Странно, всё это. Надо провести своё расследование.
Теперь, Павлика ждали в школе с нетерпением. И он пришёл. Сначала, его избили. Потом, началось следствие. Мальчишке удалось убежать, и дома он сказал бабушке: :Я не могу идти в школу. Лучше бы, меня электричка сбила".
Потомок декабриста, Сергей, позвонил мне и сказал: "Тут для тебя работа есть".
Мне удалось поговорить с директором школы, Антониной Петровной, с классной руководительницей и с детьми. И, конечно, с Павликом.
Прочитав мою статью, Антонина Петровна написала заявление в прокуратуру, и мы встретились с ней у прокурорского районного начальника. Когда выяснилось, что её не оболгали, она перестала быть директором, потому что,её уволили. Мне её не жалко. Ребята, как могли, загладили свою вину перед Павликом. Теперь он, уже, взрослый. Инженер.
А у меня началась двойная жизнь. Журналистику и бизнес совмещать нетрудно человеку, не слишком обременённому принципиальностью, сострадательностью и гражданственностью. Ваш покорный слуга был болезненно обременён перечисленными качествами. Это мешало и бизнесу и журналистике…
У меня зазвонил телефон.
- Кто говорит?
- Слон.
Звонил не слон. Десятого мая, на следующий после Дня Победы, позвонил знакомый милиционер. Не с Рижского, а с Красной Площади.
- Слушай, у меня, тут несколько люберецких пацанов, в клетке. Они, вчера, на ветеранов напали, на Красной площади, после парада. Свиньёй по площади прошли и побили нескольких стариков. - Хочешь познакомиться?
Через полчаса вхожу в милицию, которая приютилась в Историческом музее, в полуподвальчике. Машину поставил рядом с музеем, журналистам можно было многое.
Привели молоденького качка, лет семнадцати. Вид вызывающий, взгляд гордый – ну, Македонский.
Слушай, - говорю, - Ты что ощущал, когда деда по лицу бил?
Уверенно отвечает, - Гордость за свой город. Мы – люберецкие.
- А, у тебя, дед есть?
- Конечно.
- А если ему, кто-то, настучит.
- Порву.
Попросил Вячеслава: "Давай сюда их всех. Будем комсомольское собрание проводить".
Часа два чирикали. Обо всём. О спорте, о любви. О родителях…
Хулиганы уехали по домам, договорившись со мной встретиться в Люберцах, на следующий день.
Они многого не знали. Не знали, что Люберцы считались Москвой – прописка, во всяком случае, приравнивалась к Московской. И всё. Люберецкая прописка не давала возможности встать на очередь, на квартиру, на мебель, на машину… Родители были озлоблены, а дети стали беспредельны. И были люди, которые охотно возглавляли эти молодёжные движения. Люберецкие, Подольские, Мытищенские, всякие разночинские и, как следствие, потом, этнические. Азербайджанские(азики), Чеченские(чехи), Дагестанские(даги) и всякие Курганские, Красноярские, вплоть до Биробиджанских.
Перед посещением подрастающих люберецких заглянул в комспорт на улице Казакова.
Застал там бывшего главного комсомольца страны, возглавлявшего, теперь, спорт в СССР.
Спрашиваю: "Ты знаешь, как образовались Потешные полки? Семёновский, Преображенский…"
- Ну, это Пётр первый.
- Здорово, - говорю, - Можешь войти в историю. Надо возглавить пацанов, которые мускулы в подвалах качают.
- Знаешь, у меня есть несколько причин не продолжать этот разговор. Первая – на это то, что не выделен бюджет. Остальные причины сказать?
- Остальные знаю. Главная - бывшие комсомольцы, теперь, руководят страной. Суки, Вы, – сказал и поехал в Люберцы.
Приняли меня в так называемом спортзале. Подвал одного из домов на улице Кирова был напичкан железяками.
Они готовились стать сильными. Не безуспешно, замечу. Шёл тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Борьба с пьянством, разбазаривание достижений, холуйское поведение по отношению к Европе и Америке. Забегая вперёд скажу, что из пятнадцати ребят, с которыми мне довелось познакомиться, семеро погибли, трое опустились на наркоте, два парня стали депутатами Госдумы и три пацана, нынче – олигархи.
И опять звонок, и вновь звонил милиционер. Отдел по особо важным, в Московской области. Вова служил в КГБ, но их недавно направили на усиление милиции. Усилив милицию, они дружно начали пьянствовать и активно сращиваться с миром преступным. Но об этом, чуть позднее.
- Слушай, умер Лобастый, пятидесятилетний авторитет из Люберец. Вор, коронованный в Кутаиси. Мошенник. Завтра похороны. Поехали. Не пожалеешь.
Поехал на своей машине. Не пожалел. Двоих милиционеров прихватил с собой - попросились. Вскоре, понял, что взял их напрасно.
Цветов было намного больше, чем на центральном рынке. Машину пришлось оставить за километр от дома, в котором прощались с усопшим. Подъехать было невозможно. Несколько представителей церковной знати, с большими крестами на рясах размахивали дымными приспособлениями и произносили прощальные и сберегающие тексты на непонятном наречии. Приблизительно через час после нашего прибытия, подъехал Зилок с тёмными стёклами и три машины сопровождения. Большой чиновник. Потеснив присутствующих, охранники пропустили человека, которого разглядеть было невозможно. Он побыл в доме недолго, после чего, миссия удалилась.
Как только уехали чёрные автомобили, процессия с гробом двинулась к кладбищу. Казалось, что провожал Лобастого весь город. Длиннющая колонна – машины, ритуальные и туристские автобусы и также, снятый с рейсов городской транспорт – всё это растянулось на километр. Нахально втиснувшись между двумя автобусами, мой Жигулёнок достиг забора кладбища. Приехавшие со мной милиционеры остались в машине, а мне удалось пробраться почти к самой могиле. В пути от центра Москвы до Люберец, офицеры рассказывали мне то, что знали о Володе Лобастом. Лобастый – кличка(по блатному, погонялово), фамилию его не запомнил, поскольку прошло много лет и пришлось очень много раз присутствовать на похоронах этих авторитетных и уважаемых людей министерского уровня. Два сына. Один блатной. Погоняло – Пухлый. В розыске за грабёж. Второй – студент юридического. Один из сыновей внебрачный. Оба, хоронили отца и, во избежание стрельбы при огромном количестве людей, милиция грабителя не трогала. Оркестр играл Гимн Советского Союза. Гроб медленно опустили и приступили к ритуальному погребению. Были произнесены речи. Салютационная команда произвела залпы. Люди потянулись к выходу.
Сев в машину, закурил последнюю сигарету из пачки. Пачку смял и выбросил в окно. В этот момент из ворот кладбища выходили сыновья Лобастого. Возможно бойцы подумали, что это сигнал для правоохранителей и быстрым шагом направились к машине. Один из милиционеров заорал: "Быстро, валим - нам хана!!
Поддавшись его панике, надавил на педаль и рванул по шоссе, глядя в зеркало заднего вида. За нами никто не ехал. Остановил машину и сказал, - Вылезайте и катитесь отсюда, бойцы невидимого фронта. Бойцы вылезли, а в машине, некоторое время стояло амбре. Пока шло захоронение, они успели немного пристаканиться. Вернулся к воротам кладбища.
Людей осталось немного. Услышал обрывок разговора, - Вечером, в Омуте, поминки. Доехал до телефона-автомата и позвонил приятелю из Люберец, - Где у Вас «Омут»?
- Как, где? На крестах. Знаешь где кресты? Это пересечение двух главных улиц . Одна ведёт в Москву, а другая в Дзержинский. Ресторан называется «Подмосковье». Тебе зачем он? Там, не всегда, спокойно.
- Хочу поужинать.
Подъехал к "Омуту" около восьми вечера. Неприглядная кафешка. Вход через металлическую дверь. Дверь закрыта. Постучал – открылось смотровое окошко и грубый женский голос спросил, - Чё, те?
- Хочу зайти. Я из газеты, - показал корочку.
Окошко закрылось, - Жди.
Минут через десять огромная тётка открыла дверь, - Проходи в зал.
Зал просторный и дымный. Столы. За столами, в основном, молодёжь. Ребята спортивные. В дальнем правом углу стоял стол для взрослых. Белобрысый и длинноволосый мужик рукой подозвал меня. Принесли стул и тарелку с приборами, подвинулись.
- Ну, давай, сначала, помянем Вовчика. Потом, поговорим.
Вот, ведь, история. Во время службы в военной академии, мной и сослуживцами было выпито алкоголя неразумно много. Уволившись, сначала продолжал жить неразумно, до тех пор, пока на одном из весёлых вечеров, в компании актёров и музыкантов со мной не случилась странная история. Замечу, что в те времена артисты и музыканты, равно как и художники, употребляли не менее лихо, чем военные.
Мы сидели в квартире, доставшейся по наследству дочери великого пианиста. В доме на Кутузовском проспекте, в одной из пяти комнат. Гудели со вчерашнего дня. Изрядно, как и все, нагрузившись, вдруг понял, что туловище моё сидит за столом , а сам я, со стороны на всех, в том числе и на себя, смотрю и мне все противны. Я оставил своё тело за столом и незаметно вышел из квартиры. Тело догнало меня, уже, около машины. Не помню, как доехал до дома, через весь город и не заглушив автомобиль, поднялся в квартиру.
- Меня не трогай три дня, - сказал жене и улёгся спать.
Обретя, вновь, человеческий облик, твёрдо решил, что сделаю семилетний перерыв и впоследствии стану среднестатистически пьющим гражданином. С тех пор прошёл год и, вот незадача – надо помянуть.
Светловолосого звали Сашкой. Ему было лет сорок. Ничего бандитского и, просто блатного, в нём не было. Он выглядел как успешный инженер. В костюме, при галстуке. Остальные, за столом, были разные. Но, не такие, как у Горбатого в «Месте встречи».
- Александр, я зашитый. Вы, уж, не обессудьте.
- Ну, тогда, томатный сок?
- Годится
- Слушай про Лобастого. Его в городе все знали. К нему можно было прийти и пожаловаться. Он, как Робин Гуд. Всем помогал. Придёт к первому секретарю горкома партии и стукнет кулаком по столу, - Почему , у тебя, женщина с тремя детьми в комнате ютится?
- И женщине давали квартиру. Ты напиши, только, правду.
Он не выпивал. Всё рассказывал. Целый час. Потом я ушёл...
Написал о хулиганах на Красной Площади, о похоронах, о Люберцах, о том, что молодым ребятам дорога в бандиты, а девчушкам в проститутки, и что люди оставлены на произвол судьбы. Статью не приняли. Не время было для таких статей.
Позвонил Александру и сказал, - Не будет твой Лобастый литературным героем. Не принимают материал.
- Не судьба. Ты, если что – обращайся.
- Хорошо. Ты, тоже, если что…
Продолжение следует.